У него был такой вид, словно его попросили выгрести помойную яму.
– Елена, ты просишь невозможного.
– Невозможного? – ошеломленно переспросила я. – Эней, для тебя нет ничего невозможного! Ты – самый могущественный муж в Трое!
– Я советую тебе выйти за Деифоба и покончить с этим.
– Но я думала… я думала… даже если ты не захочешь меня сам, ты хоть посочувствуешь мне и защитишь!
Он рассмеялся, положив руку на занавес.
– Елена, я ничем не могу тебе помочь. Пожалуйста, пойми это. С каждым днем сыновей Приама остается все меньше, каждый день приближает меня к троянскому трону. Я сейчас на подъеме и не стану из-за тебя рисковать своим положением. Ты поняла меня?
– Эней, не забывай, к чему приводит такое честолюбие.
Он снова рассмеялся:
– К трону, Елена! К трону!
– Я куплю проклятие специально для тебя, – мечтательно произнесла я. – Я потрачу на него все, что у меня есть. И я попрошу, чтобы ты никогда не сел ни на какой трон, чтобы ты никогда не знал покоя, чтобы тебе пришлось скитаться по всей ойкумене и чтобы ты закончил свои дни среди варваров, живущих в плетеных хижинах.
Думаю, это его напугало. Занавес колыхнулся, и он исчез.
После ухода Энея я еще раз подумала о том, что меня ожидает: замужество за тем, кого я ненавидела, от чьего прикосновения меня тошнило, – потом поняла, что впервые в жизни могу рассчитывать только сама на себя. Если я хочу выбраться из этого ужасного места, мне придется это сделать без чьей-либо помощи.
Менелай был недалеко, и двое других ворот Трои были всегда открыты. Но у дворцовых жен не было в обычае совершать прогулки, у них даже подходящей обуви не было. Выйти из Дардановых ворот и пробраться мимо Скейских ворот к ахейскому берегу было невозможно. Если только… не поехать верхом! Женщины ездили на ослах – просто садились к ним на спину, свесив ноги с одной стороны. Да, я так и сделаю: украду осла и поеду на берег, пока город и долина покрыты ночным мраком.
Украсть осла оказалось проще простого, как и взобраться к нему на спину, но когда я доехала до Дардановых ворот, которые находились намного дальше от крепости, чем Скейские, мое средство передвижения встало как вкопанное. Привыкший к городу осел учуял чистый воздух открытых просторов, и запахи, прилетевшие с ветром: резкий привкус приближавшейся осени, дуновение моря, – ему не понравились. Когда я отстегала его хлыстом, он принялся печально реветь, и мне пришел конец. Стража подошла узнать, в чем дело. Меня узнали и остановили.
– Я хочу пойти к своему мужу! – рыдала я. – Пожалуйста, отпустите меня к мужу!
Но конечно же, они меня не отпустили, хотя несчастный осел уже решил, что, пожалуй, свежий воздух ему нравится. Он взбрыкнул задними ногами и рванул на свободу, а меня вернули во дворец, но будить Приама не стали: разбудили Деифоба.
Я покорно ждала, пока он встанет с ложа, и когда он вышел к нам, спокойно на него посмотрела. Он любезно поблагодарил привратников и щедро их одарил. Когда они наконец откланялись, он широко отдернул занавес в свою спальню.
– Прошу.
Я не двинулась с места.
– Ты хотела пойти к своему мужу. Вот, я здесь.
– Мы не женаты, и у тебя уже есть одна жена.
– Какое это имеет значение?
– Приам сказал, мы поженимся через шесть лун.
– Но, дорогая, это было до того, как ты попыталась бежать к ахейцам и Менелаю. Когда отец об этом узнает, он не станет возражать. Особенно когда я сообщу ему о том, что наш брачный союз уже заключен.
– Ты не посмеешь!
Вместо ответа он схватил меня одной рукой за ухо, а другой – за нос, силой принуждая войти в спальню. Одурев от боли и не в силах вырваться, я рухнула на ложе. Хуже такого насилия была только смерть. Последнее, о чем я подумала, прежде чем поручить свой разум заботам великой матери, было то, что однажды я изнасилую Деифоба самым страшным способом – убью.
Глава тридцать первая(рассказанная Диомедом)
Вскоре после неудачного нападения троянцев Агамемнон собрал совет, хотя Неоптолема все еще не было. На берегу царило всеобщее воодушевление, ведь теперь нас останавливали только стены, но с Одиссеем, который продолжал обдумывать эту задачу, у нас была надежда преодолеть и их. Мы смеялись и шутили, пока Агамемнон болтал с Нестором, который рассказывал ему вполголоса что-то забавное. Потом он взял жезл и стукнул им об пол:
– Одиссей, полагаю, у тебя есть для нас новости.
– Да, мой господин. Мне кажется, я нашел способ проникнуть за троянские стены, но пока говорить об этом еще рано. Есть кое-что более интересное.
Он взглянул на Менелая, потом подошел к нему и положил руку на плечо, слегка его растирая.
– До меня дошел обрывок сплетен из крепости о разногласиях между Приамом, Геленом и Деифобом. Из-за женщины. Если быть точным, то из-за Елены. Бедняжка! После смерти Париса она просила позволения посвятить себя службе матери Кибеле, но Деифоб с Геленом оба потребовали ее руки. Приам решил в пользу Деифоба, который силой принудил ее к браку. Весь двор воспротивился этому, но Приам отказался объявить союз недействительным. Кажется, Елену поймали, когда она пыталась бежать к тебе, Менелай.
Менелай что-то прошептал и, склонив голову, спрятал лицо в ладонях. А я подумал о том, что прекрасная, царственная Елена опустилась до уровня заурядной жены из гарема.
– Все это внушило такое отвращение Гелену, сыну-жрецу, что он предпочел удалиться в изгнание. Я перехватил его у выхода из города в надежде, что его разочарование окажется достаточно велико, чтобы позволить ему рассказать мне о троянских оракулах. Он сидел у алтаря Аполлона Фимбрея, который, по его словам, велел ему рассказать мне обо всем, что я пожелаю узнать. Я пожелал узнать все предсказания оракулов для Трои – утомительное занятие. Гелен пересказал тысячи! Однако я получил то, что мне было нужно.
– Великая удача, – заметил Агамемнон.
Одиссей оттопырил губу.
– Удачу, мой господин, – ровным тоном заявил он, – слишком переоценивают. К успеху ведет не удача, а тяжкий труд. Удача – это то, что случается, когда играют в кости. Тяжким же трудом успех достается человеку, упорно идущему к цели.
– Да, да, да! – Верховный царь раскаивался за неудачно выбранные слова. – Одиссей, я приношу извинения! Тяжкий труд, всегда тяжкий труд! Я знаю, я согласен. Так что там насчет предсказаний оракулов?
– Что касается меня, то из этих тысяч только три могут быть нам как-то полезны. Хорошо, что ни одно из них не является непреодолимым препятствием. Они звучат примерно так: Троя падет в этом году, если у ахейских вождей будет лопатка Пелопа[28], если на поле боя выйдет Неоптолем и если Троя лишится палладия Афины Паллады.
От возбуждения я подпрыгнул:
– Одиссей, лопатка Пелопа у меня! Царь Питфей подарил ее мне после смерти Ипполита. Старик любил меня, а это была его самая драгоценная реликвия. Он сказал, что лучше пусть она достанется мне, чем Тесею. Я взял ее с собой на… э-э… удачу.
Одиссей усмехнулся.
– Разве это не удача? – спросил он Агамемнона. – На Неоптолема мы возлагаем большие надежды, поэтому об этом я уже позаботился. Остается палладий Афины Паллады, которая – вот удача – моя покровительница. Моя, моя!
– Одиссей, ты начинаешь меня раздражать, – заметил верховный царь.
– А, о чем это я? Палладий. Что ж, придется раздобыть этого древнего идола. Это самая большая городская святыня, и ее потеря будет для Приама тяжелым ударом. Насколько я знаю, статуя находится где-то в подземном святилище в крепости. Секрет хранят как зеницу ока. Но я уверен: у меня получится его разгадать. Труднее всего будет вынести ее – говорят, она очень большая и тяжелая. Диомед, ты пойдешь со мной в Трою?
– С радостью!
Поскольку все важное мы обсудили, совет был окончен. Менелай остановил Одиссея в дверях и, взяв за плечо, с тоской спросил:
– Ты увидишь ее?
– Да, наверно.
– Скажи ей, я хотел бы, чтобы ей удалось до меня добраться.
– Скажу.
Но когда мы возвращались к дому Одиссея, он сказал:
– Не скажу ни за что! Елену ждет секира, а не теплое местечко на ложе Менелая.
Я рассмеялся:
– Хочешь поспорить?
– Мы пролезем по сточной трубе?
Это был мой первый вопрос, когда мы уселись разрабатывать план действий.
– Ты, но не я. Мне нужно попасть к Елене, не вызывая подозрений, поэтому я не могу выглядеть как Одиссей.
Он вышел из комнаты, но тут же вернулся с короткой грозной плетью из четырех ремней, каждый из которых заканчивался зазубренной бронзовой шишкой. Я ошеломленно смотрел на него и на плеть, пока он не повернулся ко мне спиной и не принялся стягивать с себя хитон.
– Высеки меня.
Я подскочил от ужаса:
– Ты сошел с ума? Высечь тебя? Я не могу!
Его губы вытянулись в ниточку.
– Тогда закрой глаза и представь, что я – Деифоб. Меня нужно высечь – как следует!
Я обнял его обнаженные плечи:
– Проси все, что хочешь, но не это. Высечь тебя, царя, словно беглого раба?
Посмеиваясь, он прижался щекой к моей руке:
– Что такое несколько лишних шрамов для моего искромсанного тела? Я должен выглядеть как беглый раб, Диомед. Какое зрелище для троянцев может быть приятнее окровавленной спины раба, бежавшего от ахейцев, а? Бери плетку.
Я покачал головой:
– Нет.
Он помрачнел:
– Диомед, возьми плетку!
Я нехотя взял. Он нагнулся. Я раскрутил четыре ремня вокруг своей кисти и опустил их на его кожу. Появились розовые рубцы; с отвращением я смотрел, как они набухают.
– Ударь посильнее, – нетерпеливо сказал он. – Даже кровь не выступила!
Я закрыл глаза и сделал так, как мне было велено. Всего я нанес ему десять ударов этим гнусным орудием; каждый раз, опуская его, я рассекал кожу Одиссея до крови, оставляя шрамы – клеймо беглого раба, которое останется с ним на всю жизнь.