– Отец, на нас напали?
– Откуда я знаю? Я собираюсь на стены, чтобы это выяснить.
Главный конюх привел колесницу; спотыкаясь, подошел возница, проснувшийся только наполовину. Я уехал, оставив наследника следовать за мной или оставаться – на выбор.
Город поблизости от Скейских ворот и Западного барьера кишел людьми; они метались во всех направлениях, крича и размахивая руками, но никто не торопился надевать доспехи. Вместо этого они скакали по площади и кричали другим, чтобы те поднялись наверх и что-то увидели.
Воин помог мне подняться по лестнице на Скейскую смотровую башню, и я кое-как вылез из люка в караульном помещении. Начальник караула стоял с залитым слезами лицом, а его заместитель сидел в кресле и безумно смеялся.
– Что все это значит? – потребовал я ответа.
Слишком погруженный в то, что его потрясло, не понимая, что делает, начальник караула больно схватил меня за руку и потащил наружу. Там он развернул меня лицом к ахейскому лагерю и трясущимся пальцем указал на него:
– Вот, смотрите, мой господин! Аполлон внял нашим молитвам!
Я напряг глаза (совсем неплохие для моего возраста) и вгляделся в постепенно светлевший горизонт. Я смотрел и смотрел. Как это понимать? Как в это поверить? Ахейские костры погасли, и в воздухе не было ни следа тлеющей древесины; не было ни одной движущейся фигурки; галечная полоса, сверкая, купалась в восходящем солнце. Единственным знаком того, что там когда-то стояли корабли, были длинные глубокие борозды, уходящие в воду лагуны. Корабли ушли! Воины ушли! От восьмидесятитысячной армии не осталось ничего, кроме поселка из серых домов. Ночью Агамемнон уплыл прочь.
Я вскрикнул. Меня охватила безграничная радость, но тут ноги мои подкосились и я осел на булыжники. Я смеялся и плакал, катаясь по твердым камням, словно они были из пуха, бормотал благодарности Аполлону и хлопал в ладоши. Стражник поднял меня на ноги; я заключил его в объятия и расцеловал, обещая ему сам не помню что.
Подбежал изменившийся в лице Деифоб, подхватил меня и закружил в сумасшедшем танце, а стражники стояли кругом и отбивали ритм.
Ахейская гидра покинула свое логово на берегу. Троя была свободна!
Ни одна весть никогда не разлеталась так быстро. Весь город уже проснулся, толпы горожан валили на стены – вопить от радости, петь и приплясывать. Когда солнце взошло окончательно и тени над равниной рассеялись, мы увидели совершенно отчетливо: Агамемнон действительно уплыл прочь, прочь, про-о-очь! «О бог света, благодарю тебя! Благодарю тебя!»
Начальник караула встал рядом со мной, прикрывая меня своим телом, – к нему вернулась бдительность. Внезапно напрягшись, словно от дурного предчувствия, он потянул меня за рукав. Потом Деифоб тоже что-то заметил и подошел ближе.
– В чем дело? – спросил я, и сердце у меня екнуло.
– Мой господин, на равнине что-то есть. Я заметил это еще на рассвете и принял за рощу у Симоиса, но сейчас вижу: это не так. Это что-то огромное. Видите?
– Да, вижу. – У меня пересохло в горле.
– Что-то странное, – медленно произнес Деифоб. – Животное?
Другие тоже указывали на него, споря, что это может быть; упавшее на него солнце отразилось от коричневой отполированной поверхности.
– Я пойду посмотрю. – Я направился к двери караульной. – Прикажите открыть Скейские ворота, но людей не выпускайте. Я возьму с собой Деифоба.
О, это чувство свободы, какой бы холодный ветер ни дул! Ехать по равнине было панацеей от всех моих страданий. Я приказал вознице ехать по дороге, и колесница подскакивала на булыжниках, но намного меньше, чем когда-то. Постоянный поток людей и колесниц сгладил камни, а щели между ними заполнились пылью, утрамбованной осенними дождями.
Конечно, мы все поняли, что это был за предмет, но никто не решался поверить своим глазам. Что он там делал? В чем был его смысл? Конечно, это было не то, что нам привиделось! С близкого расстояния он, наверное, окажется чем-то другим, намного более странным. Но когда мы с Деифобом и несколькими придворными подъехали ближе, это было именно тем, чем казалось: гигантским деревянным конем.
Он возвышался над нашими головами, как башня, огромное создание из темного дуба. Его создатель, не важно, кем он был, богом или человеком, довольно точно следовал лошадиной анатомии, чтобы в нем можно было узнать именно коня, а не мула и не осла, но туловище его было слишком громадным и поэтому стояло на таких толстых ногах, каких никогда не было ни у одной лошади, с гигантскими копытами, прибитыми к платформе из бревен. Эта платформа поднималась над землей на маленьких прочных колесах – двенадцать спереди и двенадцать сзади. Моя колесница оказалась в тени от его головы, и мне пришлось вытянуть шею, чтобы увидеть тыльную сторону нависшей надо мной пасти. Он был из отполированного дерева, устойчивый и прочный одновременно, деревянные стыки были залиты смолой, как на корпусе корабля; поверх просмоленных швов шел красивый узор, сделанный охрой. У него были вырезанные из дерева хвост и грива; отойдя назад, чтобы рассмотреть его голову, я увидел, что глаза его были выложены янтарем и агатом, внутренняя поверхность ноздрей выкрашена в красный цвет, а зубы открытого в ржании рта сделаны из слоновой кости. Он был очень красив.
Галопом подскакал отряд царской стражи и большинство придворных.
– Отец, он должен быть полым внутри, – заметил Деифоб, – чтобы платформа с колесами могла его выдержать.
Я указал на круп коня с нашей стороны:
– Он священный. Видите? Сова, голова змеи, эгида и копье. Он принадлежит Афине Палладе.
Некоторые засомневались: Деифоб и Капис заворчали, но еще один мой сын, Фимет, испустил радостный вопль:
– Отец, ты прав! Символы красноречивее языка. Это дар от ахейцев взамен украденного ими палладия.
Главный жрец Аполлона, Лаокоон, прорычал сквозь зубы:
– Бойся ахейцев, дары приносящих.
Капис присоединился к спору:
– Отец, это ловушка! К чему Афине Палладе возлагать на ахейцев такой непосильный труд? Она любит ахейцев! Если бы она не согласилась на кражу своего палладия, то ахейцы никогда бы его не украли! Она никогда не перенесет свою благосклонность с ахейцев на нас! Это ловушка!
– Успокойся, Капис, – велел я, мучимый сомнениями.
– Мой господин, умоляю тебя: взломай ему брюхо и посмотри, что внутри! – настаивал он.
– Никогда не доверяй ахейским дарам, – добавил Лаокоон, обняв двух своих сыновей за плечи. – Это ловушка.
– Я согласен с Фиметом, – сказал я. – Он предназначен для того, чтобы заменить палладий. – И посмотрел на Каписа. – Ты меня понял?
– В любом случае, – практично заметил Деифоб, – он не был предназначен для того, чтобы внести его внутрь наших стен. Он слишком высокий и не пройдет через ворота. Нет, каково бы ни было его предназначение, в нем нет никакого подвоха. Он должен остаться там, где стоит, тогда ни нам, ни кому-то еще опасности не принесет.
– Подвох есть! – почти одновременно вскричали Капис и Лаокоон.
Спор продолжался, становясь все более жарким, потому что все больше и больше знатных троянцев собиралось вокруг изумительного коня, удивляясь, рассуждая и выливая на меня поток своих мнений. Чтобы от них отделаться, я ездил вокруг коня кругами, пристально его рассматривая, проникая в тайны символов, дивясь мастерству, с которым он был сделан. Он стоял точно посередине между берегом и городом. Но откуда он взялся? Если бы его построили ахейцы, то мы бы увидели, как он растет. Он должен, должен быть даром богини!
Лаокоон послал нескольких воинов из царской стражи в ахейский лагерь, чтобы посмотреть, как там и что; я все еще ездил по кругу, когда два воина вернулись на четырехколесной колеснице, а между ними сидел какой-то человек. Они сошли с колесницы с моей стороны и помогли ему спуститься.
Его руки и ноги были в цепях, одежда изодрана в клочья, волосы и тело покрыты грязью.
Старший из стражников преклонил колено.
– Мой господин, он прятался в одном из ахейских домов. На нем были цепи, как и сейчас. Его совсем недавно высекли, видите? Когда мы его схватили, он взмолился не убивать его и попросил, чтобы его отвели к царю Трои, у него есть что ему рассказать.
– Говори. Я – царь Трои.
Человек облизал губы, захрипел – голос его не слушался. Страж дал ему воды; он жадно выпил ее и сказал:
– Благодарю тебя за доброту, мой господин.
– Кто ты?
– Меня зовут Синон. Я – ахеец из Аргоса, придворный царя Диомеда, его двоюродный брат. Но я служил в особом отряде, который верховный царь Микен отдал под единоличное руководство царя Итаки Одиссея.
Он пошатнулся, и стражникам пришлось взять его под руки.
Я сошел с колесницы.
– Воин, посади его на край своей колесницы, а я сяду рядом.
Но кто-то нашел мне стул, и я сел напротив него.
– Так лучше, Синон?
– Благодарю, мой господин, у меня хватит сил продолжать.
– Почему знатного аргивлянина заковали в цепи и высекли?
– Потому что я участвовал в заговоре, который Одиссей устроил, чтобы избавиться от царя Паламеда. По-видимому, Паламед чем-то оскорбил Одиссея как раз перед тем, как начался наш поход на Трою. Про Одиссея говорят, что он может прождать целую жизнь, чтобы найти идеальную возможность отомстить. В случае с Паламедом он ждал только восемь лет. Два года назад Паламеда казнили за измену. Одиссей подстроил обвинение и привел доказательства, на основе которых вынесли приговор.
Я нахмурился:
– Зачем одному ахейцу устраивать заговор, чтобы убить другого? Они были соседями, спорили из-за земель?
– Нет, мой господин. Один правит островами к западу от острова Пелопа, а другой – крупным портом на восточном побережье. Это было из-за обиды, но какой, я не знаю.
– Понятно. Но тогда почему ты здесь, в таком виде? Если Одиссей смог подстроить обвинение в измене против ахейского царя, то почему не мог сделать того же с тобой, простым смертным?
– Я – двоюродный брат более могущественного царя, которого Одиссей нежно любит. Кроме того, я рассказал свою историю одному из жрецов Зевса. Пока я был цел и невредим, жрец должен был молчать, но если бы я умер, не важно отчего, жрец должен был обо всем рассказать. Одиссей не знал, какой именно это был жрец, и я считал себя в безопасности.