Зардевшись полыхнувшим под кожей пламенем, я молилась, чтобы никто в зале ничего не заметил. Его рука упала вниз и нашла мою. Я подскочила, не в силах вынести это прикосновение, пронзенная чувством сродни тому, которое испытала во время недавнего неистовства Громовержца.
— Мой господин, пожалуйста! Мой супруг тебя услышит!
Он рассмеялся и положил руку на стол, но так резко, что задел локтем кубок; красное вино озером растеклось по светлому дереву. Пока я подзывала слугу вытереть стол, он снова наклонился ко мне:
— Елена, я люблю тебя.
Мне было интересно, слышали ли это слуги. Почему их лица всегда такие безучастные, когда они прислуживают тем, кому в жизни повезло больше? Я взглянула на Менелая; тот сидел, сонно уставившись в пространство, совсем захмелевший.
Слишком захмелевший, чтобы прийти ко мне этой ночью. Его люди отнесли Менелая в его покои, предоставив мне возвращаться в свои в одиночестве. Долго сидела я на подоконнике в своей гостиной, погрузившись в раздумья. Что делать? Как выдержать следующие несколько дней, пока этот опасный человек будет здесь? Одна трапеза в его компании, и я погибла. Он преследовал меня, позабыв про страх, считая, будто мой муж слишком глуп, чтобы раскрыть его игру. Но причиной тому было вино, и я знала, на завтрашний ужин Менелай придет в трезвом рассудке. Даже самый глупый из мужей не до конца лишен бдительности; кроме того, кто-нибудь из придворных обязательно ему скажет. Агамемнон платил им, чтобы они замечали все. Стоит хоть одному из них заподозрить меня в неверности, как не пройдет и дня, это дойдет до Агамемнона. Троянский он царевич или нет, Парис лишится головы. И я тоже. И я тоже!
Я терзалась, разрываемая страхом и любовным томлением. О, как я его любила! Но что это за любовь, которая пришла так внезапно, без предупреждения? С похотью я могла справиться — мой брак научил меня этому. Но любовь была неодолима. Я жаждала быть с Парисом. Я жаждала прожить с ним жизнь. Мне хотелось знать, о чем он думает, чем живет, что чувствует, как он выглядит, когда спит. Меня пронзила стрела, та самая, которая заставила Федру покончить с собой, Данаю — войти в ящик, который ее отец сбросил в море, Орфея — бесстрашно отправиться в царство Аида в поисках Эвридики. Я больше не была хозяйкой своей жизни, она принадлежала Парису. Я бы умерла за него! Только… Каким восторгом было бы жить для него!
Через несколько мгновений после того, как я устало прилегла на ложе под хриплое кукареканье петухов — восточная кромка неба уже светлела в предрассветной дымке, — ко мне в спальню вошел Менелай. Он был робок и отказался поцеловать меня.
— От меня разит вином, любимая, тебе будет противно. Странно, что я так много выпил. Не нужно было.
Я взяла его за руку и усадила на ложе.
— Как ты сегодня утром?
Он усмехнулся.
— Не очень. — Веселость пропала, брови нахмурились. — Елена, меня кое-что гложет.
У меня пересохло во рту, я машинально облизала губы. Кто-то сказал ему! Слова! Мне нужно найти слова!
— Гложет? — хрипло выдавила я.
— Да. Меня разбудил посланец с Крита. Умер мой дед Катрей, и Идоменей отложил погребение до приезда моего или Агамемнона. Естественно, ехать придется мне, Агамемнон не может оставить Микены.
Я села на ложе, открыв рот от изумления.
— Менелай! Ты не можешь поехать!
Моя горячность удивила его, но он принял ее за беспокойство.
— Выбора нет, Елена. Я должен ехать на Крит.
— Как долго тебя не будет?
— По меньшей мере полгода — жаль, что ты так слаба в географии. Туда меня отнесут осенние ветры, но мне придется ждать летних ветров, чтобы вернуться обратно.
— О! — Я вздохнула. — Когда ты едешь?
Он сжал мне руку.
— Сегодня, дорогая. Сначала мне придется заехать в Микены к Агамемнону, а оттуда уже на Крит. И раз я отплыву из Лерны или Навплии, то уже не смогу вернуться сюда. Как жаль, — пробормотал он, наслаждаясь моим испугом.
— Но ты не можешь уехать, Менелай. У тебя гость.
— Парис все поймет. Я исполню ритуал очищения сегодня утром до отъезда в Микены, но позабочусь о том, чтобы он смог гостить у нас, сколько пожелает.
Во мне проснулась надежда.
— Возьми его с собой в Микены.
— В самом деле? В такой спешке? Конечно, он должен побывать в Микенах, но на досуге, а не желая угодить хозяину.
Мой глупый супруг не видел опасности, которую представлял этот гость.
— Менелай, ты не можешь оставить меня здесь с Парисом!
Он заморгал:
— Почему? За тобой хорошо присматривают.
— У Агамемнона может быть другое мнение.
Моя рука лежала у него на плече; он наклонился, поцеловал ее, потом погладил меня по голове.
— Елена, не волнуйся. Твоя забота очаровательна, но она ни к чему. Я тебе доверяю. Агамемнон тебе доверяет.
Как мне было объяснить ему, что я сама не доверяю себе!
После полудня я стояла у подножия дворцовой лестницы, прощаясь с супругом. Париса нигде не было.
Как только колесницы с повозками скрылись из виду, я вернулась в свои покои и больше из них не выходила. Еду мне приносили туда. Не видя меня, Парис может устать от своей игры и отправиться в Микены или Трою. К тому же у придворных не будет возможности увидеть нас вместе.
Но когда пришла ночь, мне не спалось. Я бродила по комнате взад и вперед, потом подошла к окну. Амиклы лежали внизу в полной тьме, нигде ни огонька. К звездному небу вздымались громады гор. Полная луна висела в небе, словно огромный серебряный диск, тихо изливая нежный свет на долину Лакедемона. Я в восторге вбирала в себя эту красоту, высунувшись головой из окна, чтобы полнее окунуться в ночное спокойствие. Все еще очарованная этой дивной ночью, я вдруг почувствовала, что он стоит позади меня, любуясь красотой гавани через мое плечо. Я не вскрикнула и не обернулась, но он сразу понял, что я знаю о его присутствии. Его руки обхватили мои локти, и он нежно притянул меня к себе.
— Елена Лакедемонская, ты прекрасна, как Афродита.
Ослабев, я слегка потерлась головой о его щеку.
— Не искушай эту богиню, Парис. Она не любит соперниц.
— К тебе это не относится. Разве ты не понимаешь? Афродита подарила тебя мне. Я принадлежу ей, я — ее любимец.
— Поэтому говорят, что ты никогда не зачал ребенка?
— Да.
Его руки гладили мои бедра неторопливо, словно у него была вечность, чтобы заниматься со мной любовью. Его губы нашли мою шею.
— Елена, тебе когда-нибудь хотелось оказаться ночью в глухом лесу? Бежать быстрее оленя? Долго мчаться свободной, как ветер, и в изнеможении упасть на землю с мужчиной?
Я вздрогнула, горло у меня внезапно пересохло, и я хрипло сказала:
— Нет. Я ни о чем таком не мечтала.
— А я мечтал. О тебе. Я вижу, как твои длинные светлые волосы развеваются за спиной, твои стройные ноги стремятся уйти от погони. Именно так я должен был тебя встретить, а не в этом пустом, скучном дворце. — Он снял с меня хитон; его ладони нежно коснулись моей груди. — Ты смыла краску.
Я повернулась к нему и забыла обо всем, кроме того, что мы с ним созданы друг для друга. Я любила его, любила по-настоящему.
Его рабыня, я лежала у него в объятиях, желая отсрочить рассвет, безвольная и мягкая, как кукла моей младшей дочери.
— Поедем со мной в Трою, — внезапно произнес он.
Я приподнялась, чтобы увидеть его лицо, увидеть, как его прекрасные карие глаза возвращают мне мою любовь.
— Это безумие.
— Нет, это здравый смысл. — Одна его рука лежала на моем животе, другая перебирала мои волосы. — Ты принадлежишь не этому бесчувственному чурбану Менелаю. Ты принадлежишь мне.
— Я — кровь от крови этой земли, кровь от крови этой самой комнаты. Я — царица. Здесь мои дети.
Я смахнула набежавшие слезы.
— Елена, ты принадлежишь Афродите, так же как и я сам! Я дал ей клятву пожертвовать всем — ради нее я пренебрег Герой и Афиной Палладой,[10] — если она даст мне то, что я пожелаю. И я попросил тебя.
— Я не могу уехать!
— Ты не можешь остаться здесь. Без меня.
— О, я люблю тебя! Как мне жить без тебя?
— Елена, и речи не может быть, чтобы ты жила без меня.
— Ты просишь невозможного.
По моим щекам градом катились слезы.
— Чушь! Почему это невозможно? Из-за детей?
Я задумалась. И честно ответила:
— Нет. Не из-за них. Дело в том, что они такие невзрачные! Они пошли в Менелая, до кончиков волос. И у них у всех — веснушки!
— Ну, если дело не в детях, тогда в Менелае.
В нем? Нет. Безвольный бедняга Менелай, направляемый железной рукой Микен. Была ли я обязана ему чем-нибудь? Я никогда не хотела выходить за него. Я была обязана ему не больше, чем его угрюмому брату, тому страшному человеку, который использовал нас в своей грандиозной игре. Агамемнону не было дела до меня, моих желаний, нужд, чувств.
— Я поеду с тобой в Трою. Ничто не держит меня здесь. Ничто.
Глава седьмая,рассказанная Гектором
Начальник Сигейской гавани дал мне знать, что флот Париса наконец-то вернулся с Саламина. Придя во дворец, я послал мальчика-слугу сказать об этом моему отцу. Царь принимал своих подданных, разбирая жалобы, склоки из-за имущества, рабов, земель и так далее. Жалобу наших знатных дарданских родственников из Вавилона о праве на выпас скота дядюшка Антенор поставил на первое место.
Жалоба была рассмотрена, жалобщик отпущен, и царь уже собирался рассудить какой-то пустяковый спор, как затрубили горны и в тронный зал гордо вошел Парис. Глядя на него, я не мог сдержать улыбки, настолько по-критски он выглядел. Щеголь с головы до ног — подол пурпурной юбки вышит золотом, много драгоценностей, волосы завиты в кудри. Казалось, он очень доволен собой. Что за шалость была у него на уме, которая заставляла его казаться шакалом, который норовит ухватить добычу раньше льва? Конечно же, отец смотрел на него с нежной заботой. Как мог муж, достаточно