— Не обращайте внимания, это я… так, — сказала Зоя, вытирая слезы.
Больше я не стала им давать такую работу. Хотела начать разбирать свои записки, но жалко девочек. Тяжело им будет вспоминать блокаду! Худенькие такие… Пусть читают мне книги. Я так давно ничего не слышала… Необходимо многое перечитать…
С увлечением читали девочки отрывки из «Войны и мира». Я слушала с волнением. Ко мне вернулась книга — мой верный, старый друг…
Морозный ясный день. На Кировском снег весь убран, панели посыпаны песком. Деревья, покрытые инеем, пушисты, горят необычным светом.
Возвращаясь с Островов, попала под шквальный обстрел. Это немцы палят из пушек, подвезенных на платформах к переднему краю. Минут пять беспорядочно и часто стреляют, а потом удирают так же поспешно: боятся наших самолетов и артиллерии. Из всех обстрелов такой — самый скверный. Обычно вражеские пушки стреляют планомерно по определенному квадрату. По свисту снарядов, по звуку разрывов ленинградцы привыкли определять, куда попадают. Внезапные хаотические обстрелы куда хуже обычных.
Сегодня я случайно осталась жива. Легла на панель около одного дома. Снаряд прорезал четвертый этаж и не разорвался.
Последние месяцы нас обстреливают круглые сутки. Совсем нет отдыха. Нервы так устали. Кажется, невозможно перенести напряжения.
Надо работать… Только работа успокаивает, дает устойчивость. Скажешь себе — надо работать, и нет места сомнениям, страхам, переживаниям.
Молодежь совершенно изменила мою жизнь. Внесла в нее много света и радости. Ася и Маруся даже хозяйство взяли под свой контроль. Маруся постоянно звонит, требует отчета:
— Что у вас сегодня на обед? Есть ли овощи?
Вечерами девушки стараются вытащить меня из дома. Даже в кино повели.
— Ничего не увижу, — говорю им.
— С нами всё увидите, — заявили авторитетно. Понятно, скандал вышел. Сели мы в четвертый ряд: им слишком близко, а я все равно кроме мелькания блесток ничего не вижу. Девушки принялись мне подробно рассказывать, что видят на экране. Соседи зашипели, велели молчать, не мешать другим. Пришлось прекратить объяснения. Девушек огорчила неудача. Провожая меня, Ася упрямо сказала:
— Мы с вами в театр пойдем! Там действие медленно развивается. Слышать вы будете, а в антракте мы вам всё расскажем.
Так и решили. Мне очень хотелось хоть немного увидеть, чтобы их не огорчать.
Люда — замечательная девушка. Она не только организовала помощь, но и сама наблюдает за моей работой, следит, чтобы ничто ее не нарушало. Когда Зое и Насте что-либо мешает навещать меня, приходит другая школьница — Женя.
— Над чем мы будем работать? — обычно спрашивает она, быстро раздеваясь и пожимая мне руку. Мне хочется поболтать, но Женя умело поворачивает на работу. Деловая девочка, строгая! А лицо — юное, волосы золотистые… Она быстро все понимает. Работать с ней легко.
Как-то раз я сказала Жене:
— Мне хочется начать переписывать сделанное. Только сначала пойми, почувствуй: мне передать свои каракули в чужие руки — очень тяжело. Стыдно за них! Записи мои своеобразны: приходится экономить каждое слово, — написать его так трудно… Ты заметила? Я и разговариваю отрывистыми фразами. Привычка экономить слова сказалась и здесь. Разбирать будет нелегко. Если я в голосе твоем почувствую раздражение, насмешку, я внутренне спрячусь. Из работы тогда ничего не выйдет. Если ты свысока будешь глядеть на меня, я тоже уйду в свою раковину. Сумей понять, как я писала и в каких условиях.
Женю, видимо, поразили мои слова. Она смотрела в окно. Лицо у девушки изменилось — стало старше. Складки появились на лбу. Неожиданно встав, она подала мне руку:
— Сейчас не будем работать. Я приду к вам завтра. Хочу подумать, понять. Спасибо, что прямо сказали. Я много могла бы наделать глупостей.
Спускаясь с лестницы, девушка крикнула:
— Завтра в это время я буду у вас!
Умница Женя, с ней мы сработаемся.
На другой день в обычный час пришла Женя. Она была раскрытая, добрая, ласковая. Но мне трудно начинать с новым человеком. С Ксенией все было просто, она привыкла. Ксения давно уже не помогает мне. Завод отправил ее в специальный санаторий для гипертоников.
Я положила на стол перед Женей кучу исписанных листов. Бумага разная, от оберточной до ватмана, и всевозможных размеров. Крупные записи переходят в мелко написанные строчки… Эта работа помогала мне жить, переносить лишения. И вот теперь я первый раз услышу, что написала.
Жене трудно читать. На каждом слове спотыкается. Вижу — ничего не выходит. Измучилась девушка.
— Не стоит Женя, — говорю. — Давай бросим.
— Нет! Это даже интересно. Вы не волнуйтесь. Я привыкну и тогда как по маслу пойдет.
Начала читать снова. Я вспомнила, о чем писала. Стала подсказывать отдельные слова. Потом целые фразы.
Не видя, я слово на слово насаживала, буквы пропускала. Часто писала другие, не помнила, на какой букве останавливалась. На точки тоже не обращала внимания. Задумаюсь, перо поставлю — вот и точка. С запятыми еще хуже: всегда почему-то получается клякса. Должно быть, слишком сильно нажимаю перо. Я запятые совсем перестала ставить.
Женя кропотливо дописывала слова, исправляла. Очень мало сделали мы в этот день. Но девушка не испугалась работы. Она обычно приходила ко мне раз в неделю, теперь предложила приходить по два раза. И не только читала, но и записывала новое.
— Скоро двадцатая годовщина со дня смерти Владимира Ильича Ленина, передо мной так живо встают эти дни… Запиши-ка, Женя!
…Помню: холодное утро 22 января 1924 года. Открыв книжный магазин, — я тогда заведовала им, — впустила озябших сотрудников. Затопили печи. Все занялись обычной работой. Вдруг телефонный звонок и глухой голос:
— Скончался Ленин… Повесьте траурные флаги. Заготовьте возможно больше портретов.
Уронила трубку. Заплакала.
Нет Ленина!.. Сердце не принимало этого удара, но мозг твердил: «Нет Ленина, оборвалась великая жизнь великого человека».
В каком-то тумане отсчитывала портреты. Люди, покупавшие их, плакали. Никто не стеснялся своих слез. В этот день все, написанное Лениным, и все, написанное о нем, было раскуплено.
Через несколько дней была траурная демонстрация. Завывала вьюга. Увязая по колено в снегу, люди кутались от пронизывающего ледяного ветра. Сотни тысяч людей шли, опустив головы. На Марсовом поле к нашей колонне подошла старая женщина. Она семенила маленькими шажками, часто спотыкалась. Я взяла ее под руку.
— Спасибо, доченька! Проводить хочу Ленина. Как отца родного уважаю его. Детей моих он из темноты вывел. Учиться устроил. Они скоро школу кончат. Царствие ему небесное.
И, оглянувшись, женщина прошептала:
— Слушай, доченька, как ветер шумит! Метель-то какая! Это небо и земля горюют о большом человеке…
Вьюга усиливалась. Идти было тяжело. Сердце холодело от горя.
Ленин — вечная жизнь! Бессмертен и город, носящий его бессмертное имя. И как бы ни бесились фашисты — им не поставить ленинградцев на колени: нас осеняет великое имя Ленина!
Глава восьмая
Ленинград напряженно ждет победного часа.
— Подморозило. И солнышко. Может быть… сегодня?
— Слышали ночью канонаду? Может быть, началось?
— Читали: прорвали оборону немцев возле станции Дно? Теперь скоро.
Все напряжены: когда?
…Январский город 1944 года, снежный, чистый.
Ночью морозит, днем пригревает солнышко. Снег тает, блестит. Скользко.
Мою полы, как перед праздником. Тороплюсь все сделать скорее.
«Почему?» — спрашиваю себя, и не знаю. Не решаюсь ответить. А сердце стучит сильно-сильно: «Жди, жди, жди! Скоро придет радость!»
Получила телеграмму. От кого?.. О чем?.. Прочитать некому. Оделась и вышла на улицу. Идет военный. Подошла к нему:
— Пожалуйста, прочитайте! — и протягиваю телеграмму.
Он удивленно посмотрел на меня, прочел: «Поздравляю началом наступления. Всеволод Вишневский».
Военный еще раз посмотрел на подпись, на меня. Улыбнулся. Протянул руку.
Поблагодарила, иду по дорожке к крыльцу.
Военный стоит в калитке.
Мне не хочется говорить о своей слепоте. Быстро ушла в дом.
Пожалуй, не следует просить посторонних!..
Вечером заговорило радио. Сегодня — годовщина прорыва. Передают воспоминания о прошлогодних боях.
Уже поздно. Ложусь спать…
— …Войска Ленинградского фронта прорвали оборону немцев южнее Ораниенбаума…
Хочется крикнуть, но лежу совсем тихо. Началось! Идет победа! С кем поделиться счастьем? Никого нет. Зажгла зачем-то во всех комнатах свет. Легла. «Счастье пугливо», — говорила всегда мать. И сообщения радио очень осторожны. Должно быть, только самое начало.
Жду час, другой. Будет, будет еще приказ!
Бегут часы. Уже шесть утра. Что-то принесет сегодняшний день?
Солнышко! Вот хорошо! Только бы не таяло! Для наступления нужен мороз: под Ленинградом так много болот…
Целый день боюсь отойти от радио.
— …Внимание! Внимание!..
О, это совсем не тот голос, что мрачно хрипит во время обстрела!
— …В восемь часов сорок минут будет передано по радио важное сообщение…
Это у нас! На нашем фронте…
Бесконечно длинными кажутся позывные. Наконец;
— Взяты Красное Село, Ропша.
Три раза повторен приказ. И каждый раз, слушая, нахожу новые детали. Дождались!
Залило блаженное чувство радости. Хотелось до земли поклониться бойцам. Вот они на высотах Петергофа, Дудергофа, Красного… В снегу бьются за Ленинград, за нашу жизнь.
Благословляю вас, родные…
День за днем приходят победные вести. Голова кружится от счастья. Голос диктора сейчас — голос самого близкого человека:
— Железная дорога Кириши — Мга — Ленинград свободна.
— Новгород, Тосно, Красное, Тайцы, Стрельна, Володарка, Петергоф — наши!
Петергоф! Почему-то представить его во власти врагов было всего тяжелее. Уничтожено неповторимое произведение искусства. Но земля Петергофа снова наша. Наступит время, когда все ленинградцы, как в священный поход, двинутся на восстановление Петергофа.