оды, если бы нам могли дать какую-нибудь другую работу. Нам нужна была только работа и деньги — все равно, кто бы их ни платил. На сами войска нам было плевать, есть они или нет, но если бы они ушли, не стало бы работы — вот в чем дело. А дать нам работу правительство не могло, поэтому мы и устроили забастовку. Сейчас, пожалуй, войска могли бы и уйти — у нас есть заводы, работы хватает, хотя неизвестно, как сложится дальше, если к нам будут без конца присылать всякую иностранную сволочь. Все-таки Центральному совету следовало бы как-то взяться за это дело. На этот счет они согласны — председатель нашего союза и Оуфейгур. Хуже станет с работой — и у нас понизится реальная заработная плата, ясно тебе? Такая штука уже случилась однажды, только в другое время, когда работы, наоборот, было хоть отбавляй. Платили по высшей категории, но на бумаге были записаны совсем другие расценки, заниженные. И если верить документам, получалась жуткая чушь: на такое жалованье, какое там было записано, никто не мог бы жить. Расценки были липовые и налоговые ведомости тоже, само собой, липовые, потому что о своих настоящих заработках никто не сообщал — кому охота — и денег-то сколько уходило на квартирную плату, а это нигде не записывалось. Словом, каждый старался кто во что горазд, это ведь была единственная возможность как-то перебиться. Бумаги-то были липовые, с начала до конца. Все об этом знали и говорили друг другу, а сделать ничего было нельзя. Мы, конечно, понимали, что это не навечно, да кто знает, сколько еще продлится и хватит ли на нашу жизнь. Тут уж надо было соображать, как урвать хоть что-то для себя, пока все не полетело к чертям. Да только ничего не получалось, не иначе как сам дьявол вмешивался и все портил. Ты себе вкалываешь, думаешь, что вот наконец-то прилично заработал, а денежки уходят неведомо куда. А когда эти мудрецы решили проверить все по бумагам, можно было прямо помереть со смеху: каждый получал такой результат, какой ему хотелось. Десять, двадцать, сто разных ответов можно было получить — все зависело от того, как считать. И, заметь, это не потому, что они плохо знали математику, они все были образованные. Но мы на этом деле здорово погорели — ведь теперь одинаково легко было доказать и то, что при таких расценках нам хватало на жизнь, и то, что мы чуть не умирали с голоду. А тут еще девальвация на носу, и селедка не ловится, и того гляди начнется безработица, и эти фальшивые расценки. Вот мы и решили начать забастовку — прежде всего чтобы обеспечить себя работой, и обеспечили. Это была большая победа, так писали в газетах, так считало руководство Центрального совета, многие так считали. Почти все, можно сказать. Мы вроде как нанесли упреждающий удар. Правда, некоторые стали бояться, что иностранцы заберут себе слишком большую власть. Но это же чепуха, ей-богу, сплошная чепуха. Находились люди — и не только коммунисты, учти, — так вот, они на полном серьезе утверждали, что мы могли бы и сами все у себя наладить, без всяких иностранцев. Но как бы мы, интересно, сами построили электростанции и заводы, нашли бы рынки сбыта? Здравомыслящие люди с самого начала говорили, что ничего не получится. На это ушла бы тысяча лет! А чем бы мы пока питались, а? Любовью к родине, что ли? Ну уж нет! Нам только надо было добиться, чтобы навели порядок с расценками. И Центральный совет, и профсоюзы должны были помочь, это их прямая обязанность.
Куда это, интересно, отправилось начальство? На другой завод, что ли? Все? Да, трудный у них нынче выдался денек, иначе не скажешь. И Шпик с ними, черт бы его побрал. Да нет, я его, беднягу, ни в чем не виню; думаешь, легко работать одновременно и на них, и против них, а ведь это его обязанность. По-твоему, он больше на них работает? Ну это как посмотреть, по-моему, он все-таки в первую очередь наш человек, так по крайней мере должно быть. Ползает перед ними на брюхе — ну так-то оно так, а между нами говоря, разве кто другой будет лучше? Не всякий ведь подойдет, надо, чтобы они захотели с ним иметь дело. Слушай, а может, ты хочешь? Да так просто, стукнуло вдруг в голову, и все. Говоришь, не годишься для этого? Английский плохо знаешь? Да разве дело в одном английском! Надо, чтобы котелок варил, соображать надо, как поступать, чтобы и профсоюз устраивало, и Трест. Ну и наших ребят, конечно. Говоришь, они все равно что пустое место? Скажите, как возомнил о себе, это ты про нас так, про своих товарищей? Не говори таких вещей кому попало. Свое мнение держи при себе, дома высказывайся, но не на рабочем месте, понятно? Ну, при мне-то можешь, я же не побегу никому передавать. Что бы ты ни говорил, даже если и поругаемся, дальше все равно никуда не пойдет, ни в коем случае. Мы же работаем вместе столько лет — так неужели станем друг другу делать гадости? А если меня когда-нибудь и спросят про тебя, что́, дескать, у тебя на уме, как ты настроен, так я ни слова не скажу, можешь не беспокоиться, как бы они ни приставали. Если бы только знать, что они затевают. Ишь ты, маршируют друг за дружкой, как заводные обезьяны, болтают с ребятами в рабочее время, рожи так и лоснятся! Что у них на уме? Правда, мы все равно ничего сделать не сможем, что бы они там ни задумали. Но дело, видно, серьезное, из-за пустяков они бы не притащились в такую рань. Что, Американец подошел к Свейнки и похлопал его по плечу? Свейнки? Брось, меня на эту удочку не поймаешь. Вот провалиться мне на этом месте… Ну, конечно, всякое может быть, но чтобы Свейнки… Только и думают, как бы запустить лапу к нам в карман. Но каким образом? И что мы можем сделать? А профсоюз — на кой черт он нужен, если не выполняет своих обязанностей? Конечно, заводы должны себя окупать, но и жалованье не должно снижаться. А то возьмем и устроим забастовку — конечно, если руководство сочтет нужным. Да я просто так говорю, нам никогда не понять, чего там начальство крутит. Погляди-ка на Шпика, бежит за ними, как жеребенок. И ведь пешком они никогда не ходят, можно подумать, что зады у них приросли к сиденьям машин, а ноги к колесам, чего ж сегодня они так забегали? Ни с того ни сего, ну да, ни с того, ни с сего, и не угадать, откуда ветер дует. Они не привыкли у нас рассиживаться; когда ждут кого-то из Треста, они обычно просто звонят по телефону Фрицу или Шпику, или Ищейке — словом, кому-нибудь из своих подлипал. Что же у них на уме? Интересно, как другие парни считают. Да я за себя не боюсь, уж меня-то первого не уволят — никогда я не лез в чужие дела, не орал и не разорялся из-за того, что меня не касалось или в чем я ни черта не смыслил. Так зачем же Шпику или любому из них под меня подкапываться? Они ведь меня знают как облупленного, я всегда был за эти заводы, еще когда о них только заговорили, и трудностей никаких я не боялся. А что, если заводы закроют — мало ли, вдруг прибыль уменьшается, и Тресту придется, к примеру, свернуть один завод, а то и совсем прикрыться? Что нам тогда делать? Нет, невозможно это, просто невозможно. И мы — ты и я, — мы во всем будем вместе. Мусор — он мусор и есть, но как быть, если никто не станет его убирать? Да я просто так спрашиваю, просто так.
Я всегда говорю своим мальчишкам: выполняйте, что вам велят, не суйте нос в дела, которые вас не касаются. Но и не зевайте, удача всегда приходит, когда меньше всего ждешь. Если вам перепадет жирный кусок, сразу хватайте, не раздумывайте. И на работе не позволяйте себе ничего лишнего. Дома, в четырех стенах, — там можете вести себя как угодно. Держитесь в стороне от всяких смутьянов, начальство их не любит, и вам их нечего слушать. Конечно, разговаривать можно со всеми подряд, не можем же мы сделать вид, что незнакомы с Оуфейгуром, но вот что к нему мальчишки льнут — это уже хуже. Я и сказал своим парням: не по душе мне, что они вечно торчат у него в спортивном союзе. Союз-то существовал и раньше, да не было вокруг него такого шума, а сейчас то тренировки, то соревнования, то невесть что еще. Никогда не знаешь, как такие люди могут повлиять на молодежь — в спортивном союзе или еще где. Оуфейгур всюду лезет, орет громче всех, во все вмешивается. И вот некоторые считают, что это геройство какое-то — говорить и делать что в голову взбредет и не бояться при этом потерять работу. Небось всю дурь бы из него мигом вышибло, если бы его папаша вдруг лишился своей земли и дома. Нет, если Оуфейгур хочет здесь закрепиться, ему придется образумиться. Недаром же говорят: с волками жить — по-волчьи выть. Волки-то ведь сильнее. Вполне естественно, закон природы, можно сказать. А они тоже видят, где кусок пожирней, эти книжные черви, которые к нам являются с проповедями, снисходят, видите ли, до нас. И хоть с виду они напичканы своими идеалами, на деле просто нюхом чуют деньги, как кошка мышь. И вот начинают ловчить, а книжку пока суют в задний карман — может, потом вынут, когда нужно будет показать, что они-де стоят на другой ступеньке, что их место — не рядом с нами, в дерьме и мусоре. Нет, мои мальчишки не станут засиживаться в школе, они пойдут прямо на производство, на завод, и работать они будут хорошо. Я им всегда говорил: если работать, так работать руками, как все порядочные люди. Не хочу, чтобы из вас вышли канцелярские крысы или белоручки, занимайтесь честным физическим трудом, он укрепляет и закаляет тело. И будьте благодарны, если вам дадут сверхурочную или ночную работу, потому что только праздность доводит человека до нищеты и преступлений. Сейчас, правда, не больно-то получишь сверхурочную работу, все строго по сменам, черт бы их побрал, только у нас с нашим мусором такого нет. Случается, нам перепадает час-другой сверхурочный, когда ждут какое-нибудь высокое начальство, да только тогда они так торопят и подхлестывают, что богу душу отдашь — я небось не молоденький, а ты как-никак калека. Сперва все шло нормально: и сменных заработков хватало, и сверхурочной работы было вдоволь, особенно в первые годы. А теперь что? Конечно, я понимаю, что предприятие не может выдержать большой нагрузки. Лично мне не на что жаловаться. И мальчишкам своим я говорю всегда, что у них есть полная возможность выбиться в люди. Только чтоб не терялись, не упускали удачного случая, вели себя так, чтобы все были ими довольны. Пусть выполняют свою работу и не лезут в то, что их не касается. Никакой политики — разве только совсем немножко, если понадобится. И они обычно так и делают. Говоришь — откуда я знаю; что ж я, не знаю своих мальчишек? Да понимаю я, понимаю прекрасно, что молодежь мало с нами делится, больше занята собой, как и полагается в этом возрасте, — девчонки там, развлечения и все прочее. Но я своих мальчишек знаю и взгляды их знаю; они соображают, что к чему, их ни в какие сомнительные истории не втянешь. Политикой они не интересуются, тут я спокоен, а если и принимают чью-нибудь сторону, то всегда ту, которую надо, это как-то само собой получается. Я всегда говорил: главное — энергия и исполнительность, в этом вся штука, будь всегда наготове, не упускай случая, но и на рожон не лезь. Вот такие люди, как наш Ханнес… Верно, мы его чаще зовем по прозвищу, Ищейка, да это так, смеху ради. Глупо, конечно, вообще дурацкая это привычка — давать прозвища, ну ладно, шут с ней, да, так вот Ханнес. Правда, кончил он реальное училище, но тогдашнее реальное училище — это почти то же, что нынешняя начальная школа, чуть больше. Ужас сколько нынешним детям приходится учить! Не то чтобы от них очень уж требовали; никто ведь не надеется, что все до о