Наконец он находит то, что ему нужно, снова делает мне знак молчания и поворачивает рычажок диктофона. На этот раз слышны два мужских голоса, разговаривающих опять-таки по-немецки.
«…Вы хорошо оправдали себя за последнее время. Теперь мы даём Вам более ответственную работу, — звучит голос с акцентом. — В своё время Вы были активным членом национал-социалистической партии. Мы стараемся дать людям возможность исправить их ошибки в прошлом. Мы даже дали Вам возможность вступить в ряды СЕД. Теперь мы ждём, что Вы с честью оправдаете оказанное Вам доверие».
«Герр капитан, даже будучи, в силу обстоятельств, в рядах НСДАП, я всегда сочувствовал идеям коммунизма и с ожиданием глядел на Восток», — раздаётся голос без акцента.
«Сегодня в рядах СЕД находится значительное количество людей, раньше сочувствовавших идеям национализма, — звучит первый голос. — Возможно, что и теперь они продолжают сочувствовать этим идеям. Нас очень интересуют эти националистические тенденции среди членов СЕД. Такие люди, прикрываясь партбилетом СЕД, на деле работают за реставрацию фашизма и являются злейшими врагами новой демократической Германии…»
«О, да! Я Вас понимаю, герр капитан!» — поддакивает собеседник.
«Так вот! — продолжает голос, принадлежащий капитану МВД. — Вам, как бывшему национал-социалисту, люди подобного склада мыслей, конечно, доверяют больше, чем кому-либо другому. Вашей задачей будет не только слушать все высказывания на подобную тему, но, также, и самому зондировать настроения Ваших коллег в этом вопросе. Персонально я поручаю Вашему особому вниманию следующих лиц…»
Следует перечисление ряда имен.
«Будут какие-либо детальные инструкции, герр капитан?» — деловитым тоном осведомляется невидимый немец.
«Нас в особенности, интересует следующее, — разъясняет капитан МВД. — Может быть, Вам удастся услышать среди членов СЕД высказывание, что политика товарища Сталина является отклонением от идей марксизма и коммунизма, что советская система не имеет ничего общего с социализмом, что братская дружба компартии Советского Союза и прогрессивных партий стран новой демократии является просто-напросто вассальной зависимостью. Может быть, кто-либо из Ваших партийных товарищей будет высказывать мнение, что лучше было бы проводить в жизнь идеи социализма самостоятельно, силами германского народа. Вы должны понимать, что подобные ревизионистские высказывания являются не чем иным, как маскировкой реставрации фашизма…»
«О, да! Таким людям место в Сибири, герр капитан!» — убеждённо соглашается бывший нацист.
«В Сибири места для многих хватит, — двусмысленно замечает голос капитана МВД. — Мы умеем карать тех, кто против нас. Но, мы умеем и вознаграждать преданных нам людей. Если Вы с честью будете выполнять все наши поручения, то мы позаботимся о Вашем дальнейшем повышении по службе. В следующую пятницу Вы принесёте очередной материал ко мне на квартиру. Не следует, чтобы Вас видели здесь…»
Андрей выключает диктофон и, водя глазами по актам, зачитывает: «Шпик Гестапо с 1934 года. С мая 1945 года сотрудничает с нами. По его материалам произведено 129 арестов. По нашей рекомендации принят в члены СЕД».
За столом напротив меня сидит майор Государственной Безопасности при исполнении служебных обязанностей. Он увлёкся и деловито роется в бумагах. Из стального сейфа, стоящего у стены за его спиной, он вытаскивает ящик картотеки. Вынув оттуда карточку с номером, он находит по этому номеру объёмистую папку.
«Ага! Любовь на службе государства, — произносит Андрей, раскрывая папку. — Баронесса фон… С 1923 года патронесса института для заключения браков в высшем обществе и по совместительству содержательница публичных домов. С 1936 года — штатный агент Гестапо. С июля 1945 года зарегистрирована у нас. Два сына — военнопленные в СССР. Приказ начальнику Управления Лагерей о запрещении освобождать их без особого указания МВД. Интересуешься красивыми девочками? Посмотри!»
Андрей протягивает мне папку и карточку через стол. На обложке папки жирными буквами выведены номер по картотеке и кличка. Таким образом, охраняется тайна идентичности агента. Карточка картотеки содержит персональные данные. В левом верхнем углу карточки прикреплена фотография седоволосой благообразной женщины в кружевном воротничке.
Я раскрываю папку. Она заполнена стандартными типографскими бланками с прикрепленными к ним фотографиями молодых красивых женщин. Это поднадзорные баронессы.
Все женщины, как на подбор, красавицы и делают честь человеколюбивому заведению благообразной старухи. На каждом листке, помимо персональных данных, имеется рубрика «Компрометирующие данные».
Под фотографией жизнерадостной улыбающейся блондинки в этой рубрике значится:
«Жених служил в СС. С 1944 года в плену в СССР. 1946 г. — сифилис».
Следующая фотография, девушка с глазами газели, имеет пометку:
«Отец — член НСДАП. Интернирован в СССР. 1944 г. — внебрачный ребенок».
На следующем листе жгучая брюнетка итальянского типа и внизу запись:
«Зарегистрирована в полиции за проституцию. 1946 — ребенок от негра».
Все записи снабжены точными датами и фактическими данными.
«Пансион баронессы находится в американском секторе, — поясняет Андрей. — Соответственно этому и поле деятельности».
Он берёт из моих рук лист с фотографией девушки с глазами газели, смотрит на контрольный номер вверху, затем вынимает из стола другую папку с этим же номером и протягивает мне: «Посмотри!» Эта папка содержит агентурные материалы, поступившие от девушки с глазами газели. Фотографии американских солдат в форме. Цифры. Даты. Любовные записки в качестве образцов почерка. Характеристики с указанием места службы и должности, образа личной жизни, политического образа мыслей, домашнего адреса в Америке.
«К чему американский адрес?» — спрашиваю я.
«В случае необходимости, мы всегда имеем возможность войти в контакт с интересующим нас лицом, — отвечает Андрей. — Там это для нас даже легче, чем здесь».
Майор Государственной Безопасности указывает пальцем на один из отделов папки. Здесь аккуратно рассортированы фотографии девушки с глазами газели, снятой в обществе американского лейтенанта. Сначала идут любительские фотографии лейкой, отражающие все этапы развития знакомства. Затем на отдельном листе, тщательно пронумерованные и снабжённые датами, прикреплены фотографии несколько иного типа.
По технике печати видна работа автоматической микрокамеры. По жанру — порнографические открытки самого откровенного содержания. Они запечатлевают не только любовь без покров, но к тому же ещё и любовь извращённую. Мало кому доставит удовольствие видеть подобные произведения искусства с собственной персоной в роли главного действующего лица. Американский лейтенант был ясно виден на всех компрометирующих снимках.
«Этот мальчик теперь тоже работает у нас, — усмехается Андрей. — У него в Америке молодая и богатая невеста. Когда его поставили перед выбором, — или компрометация в глазах невесты, а, следовательно, и верное расторжение брачного контракта и потеря солидного капитала, или незначительная помощь для нас, — то он предпочёл второе. Теперь поставляет нам довольно ценные материалы».
«Это тебе только один образчик из работы баронессы, — продолжает он. — Всего у неё двадцать шесть женщин, которые рассчитаны для направленных знакомств, и тридцать четыре уличных проститутки, поставляющие случайный материал. По типу баронессы у нас есть специальные инструктора, занимающиеся обработкой проституток во всех четырёх зонах Германии. Как видишь, предприятие поставлено на широкую ногу».
«Оправдывает ли это себя?» — интересуюсь я.
«Больше чем это можно предполагать, — отвечает майор Государственной Безопасности. — Проституция и шпионаж испокон веков идут рука об руку. Мы только подвели под эти вещи новую идеологическую базу. В зависимости от каждого отдельного случая. Вместе с тем, почти у каждой из этих женщин имеется заложник в наших руках. Наша система — самая дешёвая в мире».
Стрелка часов перешла за полночь. Когда я поднимаю глаза от ярко освещённого письменного стола, все кругом теряется в полумраке. Окна задернуты глухими тёмными портьерами.
Из рамы портрета, висящего на стене за спиной Андрея, на нас смотрит лицо с низким лбом и тяжёлыми усами. Я возвращаюсь глазами к столу. Маленький мирок, замыкающийся в свете настольной лампы, говорит о человеке в цепях. Папки на столе сковывают судьбы сотен людей, которые не имеют выбора.
«Зажги, пожалуйста, верхний свет», — прошу я. Когда Андрей нажимает кнопку в стене и под потолком вспыхивает матовый шар, я спрашиваю: «Тебе, конечно, приходилось видеть людей, обречённых на смерть. Скажи часто ли ты видел людей, умирающих с верой в правоту своего дела?»
«В начале войны я часто видел ССовцев перед расстрелом, — говорит Андрей в раздумье и трёт лоб. — Они кричали „Хайль Гитлер!“ Когда я был в партизанах, то мне приходилось видеть, как немцы вешали русских. Перед смертью они ругали немцев матом и кричали „Да здравствует Сталин!“ Некоторых из этих смертников я знал лично. И знал, что за всю свою жизнь они никогда не произносили подобных слов. А перед смертью вот кричали. По-моему, тут дело не в вере, а в личной храбрости. Просто они хотели выразить свое презрение к смерти и к врагу».
«Сейчас ты занимаешься истреблением врагов государства, — продолжаю я. — Капиталисты и помещики, говоря языком истории ВКП(б), уже давно истреблены. Следовательно, те, с кем приходиться бороться сегодня, являются выходцами из нового общества. Если они враги, то что они из себя представляют? Как их можно классифицировать? Идейные ли это враги или люди, в силу обстоятельств совершившие проступки, караемые кодексом МВД?»
«К чему это ты спрашиваешь?» — подозрительно косится Андрей.
«Меня с некоторого времени интересует этот вопрос, — говорю. — Кто на него может лучше ответить, как не майор МВД?»