— Хочешь, голосок тебе верну, а, кошечка? — проворковала она и, не дожидаясь ответа, раскрыла замок на ошейнике. — Давай, я сегодня добрая.
— Кого ты обмануть хочешь, ведьма? — зашипела Милорада, вскочила на кровать. Выпустила коготки было, но замешкалась. Не хотелось свое собственное распрекрасное лицо полосовать, а Дана улыбалась, точно знала это.
— Злишься ты, Милорада. Понимаю. Знаю, каково это, когда самое дорогое у тебя забирают, когда лишают жизни, которую ты больше всего желала.
— Да откуда знать тебе? — нахохлилась кошка. — Ты сама свою дочь волкам на съедение бросила. Сама князя сгубила.
— И не одного, — с гордостью объявила та, обнимая колени. На ее губах расцвела мечтательная улыбка.
— Нет любви в твоем сердце.
— Была, да вся вышла. За что судишь меня, Милорада? Жила ты сотню лет в Алой топи, да жизни не знала. А я вот больше сотни зим провела повсюду. И всякое со мной бывало. И любовь великая, настоящая.
Кошка навострила уши, и Дана продолжила.
— Родилась я далеко от Дола, там, где зимы мягкие, беззубые, дождями напоенные. Были у меня и мать, и отец, и братья. И муж любимый. Думали мы, ждали, когда детки появятся, но раньше показались лодки резные. Всех погубили люди с железными топорами. Каждого мужчину зарезали. Над каждым братом пролила я горькие слезы, своим и чужим. А мужа моего на куски изрубили, да гнить на топком берегу бросили. А женщин, всех, какие помоложе были, забрали и к чужим берегам повезли, как дорогие дары. Там-то меня князь и заприметил. Выла я ночами, рыдала, пыталась в собственных слезах утопиться, а как пустили на реку, так попыталась и там воды нахлебаться, да не принял меня Водяной. Сжалился. Сказал, что поможет горе унять, да любимого вернуть.
Кошка сложила перед собой лапки, навострила уши. Маленькое сердце болезненно сжалось, пытаясь вместить в себе и лютую ненависть, и горькую печаль.
— Разве ж стоило оно того, чтоб сто лет себя и других мучать?
— Любовь всего стоит, не тебе ли со мной спорить? Юна ты еще, полюбила первого встречного, кто тебя б к людям увез. Но, может, поживешь и узнаешь, какая это любовь настоящая, ради которой ты на все пойдешь.
— Нет, — замотала Милорада. — У меня любовь другая. Она терпеливая. Добрая.
Дана не стала сдерживаться и расхохоталась.
— Не бывает такой, девочка. Никогда не бывает. И уж точно не у тебя. Не ты ли тут пыталась Святослава до белого каления довести, любезничая с его другом? Не ты ли из кожи вон лезла — да вылезла — лишь бы доказать что-то?
— Это другое. Святослава я люблю, а он — меня. Просто трудно все сейчас, как ты кожу мою умыкнула.
— Ну, это-то временное, — хмыкнула Дана. — А думаешь, будет он любить тебя после всего, как ты снова раскрасавицей станешь?
— Конечно, — фыркнула та, но коготки нервно вонзились в тяжелое покрывало. — Он же жениться на мне обещался.
— Да уж, взяла ты с него обещание, его не спросив. Хороша любовь. Нередка, надо сказать.
— Поиздеваться надо мной вздумала? — зашипела Милорада.
— Злишься, тоскует твое сердце. А хочешь, я покажу тебе жениха твоего? Повеселеешь?
Не понравилась эта идея Милораде, но при звуке имени жениха зашлось сердечко тревожным боем, затрепетало. И согласилась невеста.
Долго еще они сидели и разговаривали. Святослав с Ольгой, как могли, старались Гордану развлечь и тяжелые ее мысли развеять. Рассказывал Свят, как помогал Влас высаживать сад во дворце Кощея, как плавал верхом на бревне народу на потеху, когда захлестнула Дол мертвая вода. Смеялась Гордана, головой качала, прижимала ладонь к исстрадавшемуся материнскому сердцу.
Святослав снова вернул взор к ползущему по горизонту солнцу. Экая, все-таки, диковина! И как годы тогда считать, когда ни луны, ни звезд не видать? Хотел спросить он об этом Ольгу, но обернувшись увидел, что дремлет девушка, опершись локтями о стол. Юноша улыбнулся и потормошил девушку за плечо. Та промычала что-то невнятное и чуть пошевелилась, но лишь затем, чтоб устроить голову на плече Святослава.
— Тебе бы тоже поспать. Конька вам приведут, — пообещала Гордана, поднимаясь со своего места. Ее верные волки, посчитав это сигналом, тоже повскакивали с мест и принялись убирать праздничный стол.
— Молодец, — сверкнул зубами спавший вполглаза Матерый. — Не всякий может с княгиней пировать.
— Тяжко это, когда ни утра, ни ночи нет, — признался Святослав.
— Повезло тебе, что сейчас не бесконечная ночь. Тогда и вовсе не остановиться ей.
Святослав кивнул, принимая к сведению, и попробовал разбудить Ольгу. Пользы от этого было ни на грош, девушка крепко спала, да что-то бормотала. Тогда Святослав извернулся, подсунул руку под девичьи ноги и поднял колдунью над землей. Чуть пошатнулся он на затекших ногах, но все же устоял и поплелся со своей ношей по протоптанной тропинке к выделенному им шатру.
Очаг внутри, оставленный без присмотра, совсем потух, и теперь в их нехитром пристанище было почти так же холодно, как на улице. Святослав уложил Ольгу на постель и попытался развести костер. Трясущимися мягкими руками дело шло совсем скверно, княжич ругался вполголоса, но от гневных слов костер и вовсе отказался разгораться. От чирканья кремня приоткрыла глаза Ольга. Поежилась, подобрала ноги под себя. Заозиралась по сторонам, пытаясь вспомнить, как она тут оказалась.
— Спи, сейчас огонь разведу, станет теплее, — обернулся к ней Святослав и принялся снова чиркать кремнем. Ольга кивнула и вытянула руку к сложенным в очаге поленьям. Шевельнула губами, шепнула чуть слышно, и взлетела в воздух охапка искр, заплясали на деревяшках язычки огня.
— Воздух еще нескоро прогреется, — сказала она, пряча руки в рукава теплого одеяния.
Святослав, недолго думая, сбросил с плеч теплый кафтан и укрыл им Ольгу. Девушка удивленно вытянула шею.
— А как же ты?
— Все хорошо, — махнул рукой Святослав. — Мне не холодно.
— Нет уж, мне глядеть на тебя морозно, — покачала головой девушка и, выпростав руку из-под теплой ткани, протянула ее молодому князю. То ли от холода, то ли от выпитой браги, но не тронула ее щеки и капля стыдливого румянца.
— А ты глаза закрой, и спи, — предложил ей юноша. Ольга только нахмурилась.
— Не противься, князь. Невеста твоя не обрадуется, если ты в сосульку тут превратишься, а мне потом ответ перед ней держать.
И правда, мороз уже начал кусать кожу своими острыми зубками. Стараясь не глядеть особо на девушку, влез Святослав под теплый кафтан. Вытащил руку, подтянул поближе одеяло, укутал их им сверху. Так и застыли, прижавшись друг к другу боком. Глядели, как разгорается костер.
— Хороший пир вышел, — чуть улыбнулась Ольга.
— Да уж, давно я так не веселился, — кивнул князь.
— Ну, свадьба твоя и того веселее выйдет, — ободрила его девица. Свят помрачнел.
— Если все еще получится.
— Конечно, получится, — возмутилась Ольга. — Ты глупостей-то не говори. Ни разу еще ни одна невеста у Кощея надолго не задерживалась. И твоя не задержится.
— Мне все кажется, что зря мы все это затеяли, — признался он. — Может, и не надо было тогда в Алую топь соваться.
— Ты что говоришь такое⁈ — вспыхнула Ольга, поворачиваясь к нему. Свят повернул голову, не в силах выдерживать пронзительный взгляд зеленых глаз, который словно прожигал ему кожу. И оторопел молодой князь, глядя на красивое лицо колдуньи. Плясали отсветы огня на тонких чертах, отблескивали жидким золотом на черных волосах, а глаза горели своим собственным огнем, как блуждающие болотные огни.
На мгновение у обоих перехватило дыхание, и оба подались друг к другу, словно один украл полагавшийся другой глоток воздуха и теперь пытался вернуть.
Руки сплелись, дыхание смешалось. На секунду отстранились юноша и девушка друг от друга, замерли на губах улыбки, но стоило встретиться двум горящим взглядам, потухло пламя. Оба тут же отвернулись, прижали пальцы к губам, где только что горел поцелуй, то ли чтобы стереть ощущение, то ли чтоб впечатать в кожу воспоминание.
Ольга развернулась всем телом и улеглась на бок, лицом к огню.
— Надо поспать, — выдавила она.
— Да, надо, — кивнул Святослав и улегся спиной к ее спине. — Это…
— Забудь, — попросила Ольгу и, закусив нижнюю губу, еще долго лежала с открытыми глазами, поддерживая горевшей в груди злостью на себя пляску огня на поленьях.
Но этого Милорада уже не увидела в колдовском зеркальце.
— Вот ведь змея подколодная! Ведьма проклятая, искусительница! — заверещала она и принялась носиться по всей комнате, без особой жалости сшибая все, что попадалось на пути. Вазы, шкатулки, милые безделушки — все летело на пол и разлеталось на мелкие кусочки. — А женишок-то хорош! Только за порог — и сразу в любые добрые руки отдаться горазд! Ненавижу!
— Ну-ну, в этом вся их порода, — ухмыльнулась Дана, глядя на страдания Милорады с сытым удовлетворением.
Кошка выгнула спину и боком поскакала на Дану.
— Это все ты! Не забрала бы у меня лицо мое прекрасное! Не похитила бы руки белые, не взглянул бы он даже на нее!
— Так ты думаешь? — скрестила руки на груди Дана, а в глазах ее плескалось искреннее умиление. — Хорошая моя, верность мужская, что ветер. Сегодня тут как тут, завтра — поминай как звали. Вот можешь ты удержать в белых руках ветер? Красотой его приковать?
— Врешь ты все!
— Конечно, а то я за сотню лет мужчин не перевидала. Все как один.
— Неправда!
— Ну, думай, как хочешь. Как надоест думать, спроси меня, что сделать можно, — мотнула головой довольная собой невеста и разлеглась на подушках, чтоб еще понежиться в объятиях сна.
— А что можно?
— Ну, всякое, — улыбнулась Дана, подзуживая заколдованную девицу. — Но падчерица кощеева хороша, ловко в паренька вцепилась, прямо почти тебе ровня.
Вспыхнула Милорада, выпустила когти и прошипела.
— Это она вся в мать свою.
— А кто ж ее мать? Никак, Василиса Премудрая какая-нибудь.