ть смерти.
Мне хотелось верить, что он целует, испытывая что-то ко мне. Что-то большее, чем те чувства, которые он испытывает к Хитклифу. Да, я ревновал его всё это время, но теперь честно признавался прежде всего себе.
Даже если Скэриэл использовал меня, я был согласен и на это. Я хотел ему верить. Скэриэл обладал природным магнетизмом. Он был опасен, и всё же я не мог покинуть его.
XIV
Прошло чуть больше недели с нашего похода на «Жизель». Я каждый день видел Леона в лицее, но дальше привычных разговоров об уроках и обменов шутками не заходило. Не мог же я в лоб сказать: «Знаешь, Леон, мы со Скэриэлом, конечно, не любители покопаться в чужом грязном белье, но ты, случайно, не скрываешь что-то трагичное? Если да, то ты это, звякни нам – поможем».
Я мысленно давал себе затрещину каждый раз, когда болтал с Кагером и в голове всплывали подобные сцены. Кроме того, что Скэриэл открыл мне глаза на происходящее, больше ничего не поменялось за это время. Клив всё так же донимал Леона, а тот продолжал игнорировать приставания. Три дня назад Кагер пришёл в школу с забинтованной рукой, но отшутился, что грации у него не больше, чем у слона в посудной лавке, вот и ударился на репетиции. Я неохотно проглотил эту нелепую ложь. Теперь я начал замечать, что Леон слишком часто получал синяки, приходил невыспавшимся, измученным и ослабленным.
В дверь постучались, и раздался тихий голос Лоры.
– Господин Готье, мистер Кагер прибыл.
– Спасибо, сейчас спущусь.
Я ещё раз оглядел комнату, удостоверился, что нигде нет вещей, способных смутить меня, например, разбросанных несвежих носков под кроватью или нижнего белья, торчащего из приоткрытого шкафа. Сегодня был день икс, ради которого человечество существовало около трёх миллионов лет. День, когда Оливия Брум сделает маленький шажок в мою комнату, но большой шаг в моё сердце. В общем, сегодня Оливия, Оливер и Леон приедут ко мне обсуждать проект по Французской революции.
Сказать, что я волновался, – значит не сказать ничего. Я боялся, что мои ватные ноги предадут меня, я могу запнуться о ковёр и буквально пасть к ногам Оливии. Боялся, что не смогу нормально соображать при ней и буду выглядеть как последний олух, который двух слов связать не может.
В гостиной Леон неловко переминался с ноги на ногу у камина, не зная, куда деть руки – то ли запихнуть их в карманы лёгкого пиджака, то ли взять оставленную на столике книгу, чтобы хоть чем-то скрасить ожидание.
– Привет, – негромко проговорил я. – Не хочешь сока или чая?
– Привет, – с улыбкой ответил Леон. – Нет, спасибо.
– Сейчас приедут близнецы. – И я присоединился к нему в неловкой позе, мало чем отличающейся от его собственной. Стояли мы как два истукана, ещё не хватало начать обсуждать погоду или последний футбольный матч в этом сезоне. Нам было привычнее общаться в стенах лицея.
– У тебя появилась канарейка? – Леон успешно нашёл тему для разговора, и я выдохнул.
Он указал на массивную клетку, стоящую у дальней стены. Обычно птица жила в моей комнате, но сегодня было решено, что канарейка временно переедет в гостиную, чтобы не отвлекать нас от проекта.
– Ага, отец подарил. Его зовут Килли.
– Красивая, – ответил Леон, подойдя ближе и рассматривая птицу.
Раздался звонок, от которого мы вздрогнули, словно никого не ждали. Лора торопливо прошла мимо нас, направляясь в холл. Я набрал в лёгкие побольше воздуха, как перед прыжком в воду.
– Не нервничай, – тихо поддержал Леон.
Через долгие минуты, показавшиеся мне вечностью, в гостиной появились близнецы Брум. Оливер шёл первым, радостно улыбаясь нам. На нём тоже был пиджак, но нараспашку, в отличие от Леона. Волосы выбились из укладки. Оливер выглядел так, словно его только что известили о том, что он должен быть у меня дома.
– Привет! Простите за опоздание, – проговорил Оливер, заправляя прядь светлых волос за ухо.
– Ничего, – ответил я, но замолчал, увидев Оливию.
Она была в зелёном платье до колен, распущенные волосы украшали аккуратно вплетенные зеленые ленты.
«Лесная нимфа», – пронеслось в голове.
– Всем добрый день, – кивнула Оливия.
Леон незаметно толкнул меня в бок.
– Добрый, – кивнул я в ответ, затем откашлялся и предложил: – Чай, кофе, может, сок?
Лора стояла поодаль в ожидании указаний.
– Нет, спасибо, – ответил Оливер.
– Если можно, стакан воды. – Оливия повернулась к Лоре, отчего та смутилась и уставилась в пол.
Мы поднялись наверх в полной тишине. Из меня вышел ужасный хозяин дома, я не знал, как развлечь гостей и о чём с ними говорить. Чувствовал себя полным профаном. Обычно в таких делах всем заправляла мама. Она умело развлекала гостей, могла разговорить любого, искренне улыбалась и живо отвечала даже на самые скучные вопросы, словно весь вечер только и ждала их. Гедеон тоже держался свободно и, если ему нравился собеседник, то вёл он себя по-хозяйски дружелюбно.
Я ничего не знал о личной жизни Гедеона. Была ли у него когда-нибудь девушка? Нравился ли ему кто-нибудь? Брат не реагировал на флирт представительниц прекрасного пола, словно тех и вовсе не существовало. Всё, что я понял, наблюдая за ним на многочисленных банкетах, это то, что Гедеону больше нравится общаться с друзьями отца, с теми, чьё мнение он уважает. Он с уважением относился ко всем, но мог уйти от разговора и первым покинуть собеседника, если чувствовал, что тот переходит черту. Я часто видел, как он жёстко отвечал одногодкам, если те начинали обсуждать Совет старейшин или политику. У Гедеона были чётко сформированные политические взгляды, и он всегда яростно их отстаивал.
Иногда к нему подходил Бернард Дон с недовольной миной, держа в руках стакан с соком. Чаще всего они обсуждали Академию. Но беседа быстро прерывалась появлением Оскара.
Как я уже говорил, мне не известно, что такого совершил Оскар, что вынудило брата вычеркнуть его из списка друзей, но можно только восхищаться тем, с каким рвением и упорством Вотермил все эти годы пытался заговорить с Гедеоном. Правда, пока безуспешно.
На званых ужинах я всегда прятался за чужими спинами и неумело поддерживал разговоры, отвечая так, будто меня впервые вывели в свет.
– Чувствуйте себя как дома, – проговорил я, пропуская одноклассников в комнату.
– Тут мило, – отозвался Леон, с интересом рассматривая книжные полки. – Смотрю, ты больше по русской классике.
– По классике в принципе, – пожал плечами я.
– Могу я присесть? – спросила Оливия, указывая на мой стул у письменного стола.
– Конечно, присаживайтесь, где вам удобно.
В дополнение к привычной обстановке в виде шкафов, кровати, телевизора – который я использовал только для игр на PlayStation – и письменного стола у окна я позаимствовал из соседних комнат ещё три стула с расписными спинками и круглый стол.
Первые пять минут мы потратили на неловкое блуждание по моей комнате: рассматривали книжные полки, причём Леон оценил книги по искусству, Оливия – английскую классику, а Оливер присвистнул при виде Толкина.
В дверь постучали, и вошла Лора с подносом, на котором стоял высокий стакан воды и лежали салфетки. Она подошла к столу, осторожно обходя Оливера, но тот, к моему удивлению, скорчил недовольную гримасу и отошёл на пять шагов в сторону, словно само присутствие Лоры в комнате оскорбляло его. Я оглянулся и заметил, что Леон выглядит не менее растерянным, чем я. Оливия потянулась за стаканом и вежливо поблагодарила Лору.
Когда мы уселись, каждый взял себе по листу бумаги и ручке, и мы устроили мозговой штурм.
– Как насчёт того, чтобы рассказать о Людовике XVI? – спросил Леон без малейшего интереса.
– Он скучный, – ответил Оливер.
– Почему? – Леон принялся рисовать цветы на листе.
– Ну, как тебе сказать. Мне не нравится Людовик XVI, он трус, который сначала не мог усмирить своих приближённых, а когда запахло жареным, попытался сбежать от народа.
– То, что он тебе не нравится как личность, не значит, что он скучный, – вставил я. Леон улыбнулся мне в знак благодарности.
– Я рассчитывал, что мы возьмём кого-нибудь поинтереснее: Марата или Робеспьера.
– Как тебе Мария-Антуанетта? – ехидно спросила Оливия у брата.
– Пожалуйста, никаких королев, Ви.
Я бросил быстрый взгляд на близнецов и уткнулся в свой лист бумаги. Впервые услышал, чтобы Оливер так называл сестру. Наверное, это семейное прозвище, так же как, например, я называл Габриэллу «Габи», а Скэриэл звал её «Биби».
– Может, проект сделать о Дантоне? – нерешительно предложил я.
– Дантон? – Оливер задумчиво уставился на меня. – «Разве можно унести Родину на подошвах своих башмаков?» Давайте про Дантона, он интересный.
– Дантон так Дантон. Мне не принципиально, – откликнулся Леон. – Я не очень люблю политику.
– Я не против, – согласилась Оливия. – Всё равно они все закончили одинаково – на эшафоте.
– Если умирать, то с достоинством. – Оливер повернулся к сестре и улыбнулся. – Дантон показал хороший пример.
– Но было бы лучше не умирать и продолжить революцию. Его все предупреждали о кознях, которые строили за его спиной. Что на это говорил Тибодо? «Он позволил себя арестовать, как ребёнка, и зарезать, как барана», – торопливо ответила Оливия.
– Одни живут ярко и умирают рано, другие долго живут серой массой, а в историю входят те, кто больше всего успел за жизнь. Я думаю, лучше оставить след в истории, чем всю жизнь прожить в тени других. Дантон был известной личностью, он вёл революцию, его любили, уважали и боялись. Смерть – это только смерть. Вспомни Ахиллеса. Одиссей ему сказал, что есть выбор: доживать свои дни в углу, а после смерти люди спросят: «А кто это умер?» – или увековечить своё имя в истории. Выбор очевиден.
– Честолюбие, не более, – отозвалась она.
– Каждый герой в душе честолюбивый мальчишка, – довольно проговорил Оливер, – да и не только герой. Так что я бы предпочёл добиться чего-то и умереть молодым, чем всю жизнь прозябать на задних рядах.