Его комната тоже пережила погром. Весь пол был усыпан осколками, щепками, в порыве гнева Гедеон перевернул стул. Возможно, загляни я дальше, смог бы увидеть перевёрнутый или сломанный письменный стол. Я хотел убедиться, что с рыбками всё в порядке, но не решался. Кажется, Гедеон услышал меня, потому что в следующую секунду, не поворачиваясь, он взмахнул рукой. Тёмная материя молниеносно пронеслась и захлопнула дверь, которая больно стукнула меня по лбу. Хорошо, я не догадался придержать дверь, а то остался бы без пальцев.
Потирая ушибленное место, я закинул рюкзак в свою комнату, убедился, что с Килли всё в порядке, и спустился вниз. Нужно было улучить момент и расспросить Лору, выяснить, что именно произошло с братом в моё отсутствие.
Лора выносила пакеты с мусором. Я вышел вместе с ней во двор и дождался, когда она будет возвращаться. У двери я жестом остановил её.
– Не могла бы ты задержаться на пару минут?
– Я? Хорошо, господин Готье, – тихо ответила она, стесняясь смотреть мне в глаза. – Вам что-то принести?
– Расскажи, что случилось с Гедеоном?
– Не уверена, что имею право на это. Вам лучше спросить у старших.
Я вздохнул. Лора была хорошо воспитана и знала, что, будучи младшей из прислуги, могла тактично уйти от ответа. Даже сейчас, работая в моём доме, Лора защищала личную жизнь одного из хозяев. Только Сильвия могла докладывать всё моему отцу.
– Я знаю, что ты не можешь рассказывать, но пойми, он мой брат, – воодушевлённо начал я, сам не ожидав от себя такого порыва. – Я хочу ему помочь.
– Вам лучше спросить у старших, – повторила она, обращаясь больше к асфальту, чем ко мне.
– Гедеон к тебе хорошо относится, – продолжил я. – Он бы помог тебе, поэтому сейчас ты должна помочь ему. Расскажи, пожалуйста, что произошло. Я сейчас был у него, и он так опечален. Молчит, – прошептал я, пытаясь вызвать сострадание, – мучается в своей комнате.
Как один из хозяев дома, я мог не просить, а требовать рассказать мне всё, но тогда произошли бы две вещи, которых я избегал всеми силами: я бы потерял уважение Лоры и, что хуже, перестал бы уважать себя. Лора ничем не отличалась от меня, а я предпочитал относиться к людям так, как хотел бы, чтобы они относились ко мне. В других чистокровных семьях прислугу из числа полукровок могли оскорблять и бить, но это считалось в высшем свете признаком плохого тона.
Лора сцепила руки в замок и закусила губу; я чувствовал, что её выдержка трещит по швам.
– Я не хочу, чтобы господин Гедеон страдал, – произнесла она и затем впервые посмотрела на меня. Мы никогда не общались с ней так близко, лицом к лицу. Она испуганно опустила глаза.
– Лора. – Я впервые назвал её по имени. – Пожалуйста, расскажи, что произошло.
– Днём приезжал молодой человек, незнакомец, чистокровный. – Она нервно теребила подол передника. – Попросил позвать господина Гедеона и сказал, что он его друг детства.
– Гедеон был дома?
– Да, он сразу спустился к гостю. И был очень удивлён. Я бы сказала, шокирован. Потребовал, чтобы вся прислуга ушла из дома.
– Долго они общались?
– Около получаса. Гость уехал на машине. И господин Гедеон впал в отчаяние.
– Ты помнишь, как звали гостя?
– Я не уверена, он произнёс имя быстро.
– Попробуй вспомнить, – настаивал я на своём.
Лора замешкалась, посмотрела на меня и произнесла полушёпотом:
– Кажется, его звали Люмьер.
Поблагодарив, я отпустил её и попросил никому не рассказывать о нашем разговоре.
Люмьер. Это имя ничего мне не говорило. Я надеялся, что, узнав, как звали того таинственного гостя, пойму, почему Гедеон перешёл негласную черту и опять чуть не разрушил дом, но нет, мои надежды не оправдались.
Брат не выходил из комнаты несколько часов, что было обычным явлением после того, как он разносил дом. Я занимался уроками, которых опять задали катастрофически много. Моя голова взрывалась от обилия информации. В этом году я записался на факультатив по латинскому языку. Помимо того, что я давно горел желанием изучать этот мёртвый язык, латинский вполне мог помочь мне набрать недостающие баллы при поступлении в Академию Святых и Великих.
Гедеон с первого курса учил французский и латинский, на третьем можно было взять ещё один язык, и он выбрал арабский. В отличие от меня, брат играючи справлялся с языками. Мне же приходилось усердно и долго заучивать грамматику и лексику, чтобы сказать хоть что-то путное на занятии. Сейчас, сидя с двумя текстами по латинскому, я боролся с посещавшими голову уже не такими радужными мыслями. Быть может, я слишком много на себя взял и мог не потянуть латынь. Пока я находился в этом полуобморочном состоянии, мне пришло сообщение, от которого сознание прояснилось, а волосы на голове зашевелились.
«Пожалуйста, давай встретимся и поговорим. Оскар В.».
XVI
Продолжая работать над проектом по Французской революции, мы переместились в дом Скэриэла. Там было просторно, а самое главное, не было ни моего отца, ни брата, ни слуг. Леон воспринял эту весть с тревогой, словно я предложил не сменить обстановку, а устроить в полночь шабаш полуголыми в лесу. Близнецы же находились в предвкушении первого похода к Лоу. Начитавшись Тургенева, они ожидали увидеть маленький непримечательный дом на отшибе района, что-то в духе изб русских крестьян до отмены крепостного права. Вид обычного двухэтажного здания, ничем не отличающегося от других, не оправдал их ожиданий.
В первый наш визит в доме находился только Джером. Хозяин из него, скажу сразу, никудышный. Встретил нас угрюмо, проворчал что-то себе под нос и поднялся на второй этаж. Больше мы его не видели и не слышали. Леон при виде Джерома заметно занервничал, а Оливер с любопытством донимал меня расспросами о низшем, – конечно, я соврал, что Джером – полукровка. Пришлось его разочаровать, ведь я был в дружеских отношениях только со Скэриэлом. Что до Джерома, тот меня, мягко говоря, недолюбливал. Уверен, будь у него возможность закинуть меня в бочку, поджечь и скатить в обрыв, он, не раздумывая, воспользовался бы ею. Учитывая обстоятельства нашего знакомства, я не ожидал другого. Я нейтрально к нему относился, но если бы Джером предпринял хоть малейшую попытку сблизиться, то я бы приложил все усилия для улучшения отношений. Но он не проявлял ко мне ни капли интереса, поэтому и я не лез на рожон.
Сегодня мы собирались у Скэриэла во второй раз. Дома были Джером – снова ускакал на второй этаж, как только мы переступили порог – и мистер Лоу, с которым до этого я ни разу не общался. Это был невысокий мужчина средних лет, с каштановыми вьющимися волосами и лёгкой щетиной. В отличие от Джерома, мистер Лоу встретил нас радушно, предложил напитки и даже угостил сэндвичами. Мы обосновались, как и прежде, в гостиной, чтобы не беспокоить домочадцев. Но мистер Лоу вскоре покинул нас, сославшись на то, что у него очень много дел.
Стоя в центре гостиной, я громко декламировал речь Дантона. Оливер уселся на диван и с лицом главного театрального критика тут и там вставлял знаменитое «не верю» Станиславского. Оливия и Леон изображали остальных участников якобинского клуба. После долгих раздумий была выбрана речь Дантона 1791 года про бегство Людовика XVI. Оливер предложил эту речь, потому что она была актуальной и для нас. После падения императора Бёрко жизнь в Октавии улучшилась. А ещё это была одна из коротких его речей. Этот факт радовал меня больше всего, так как запоминание больших текстов не входило в список моих талантов.
Оливер подготовил сценарий, и каждый из нас репетировал свою роль. Оливия поднялась и задала вопрос: «Что будет делать Национальное собрание, если вернётся король?» Леон поднялся следом и торопливо изрёк: «Король всегда остаётся королём. Он неприкосновенен!» Оливер с лицом истинного знатока французской истории одобрительно кивнул. Я расправил плечи и громко, уверенно проговорил: «Человек, носящий звание французского короля, поклялся охранять конституцию – и после этого бежал! И я с удивлением здесь слышу, что он до сих пор не лишён короны»[3].
– Нет, Готье, больше гнева! – крикнул Оливер, вставая. – «…И после этого бежал!» Разозлись. Ты должен быть в бешенстве от самой мысли, что кто-то ещё поддерживает короля.
– Хватит, Оливер. – Оливия опустилась на стул, потирая виски. Даже она не скрывала, что требовательное отношение брата нас всех выводило из себя.
– Из вас троих хорошо справляется со своей задачей только Леон. Не зря он на сцене выступает, – вынес вердикт Оливер.
Я был уже на взводе. Мы репетировали полчаса и дальше этих строчек не заходили, потому что наш новоиспечённый критик вечно был недоволен.
– Благодарите бога, что мы не ставим «Илиаду» Гомера, – устало проговорила Оливия. – Уверена, мы бы все тут даже предварительный кастинг не прошли.
Леон рассмеялся, разбавив напряжённый момент. Я сел рядом с Оливером и выдохнул, стараясь вернуть самообладание и не ляпнуть что-то резкое.
– Просто я хочу хорошо выступить с нашим проектом, – раздражённо проговорил Брум.
– Смею тебя заверить, что это общее желание. – Леон улыбнулся, разминаясь. – Я читал «Илиаду» в детстве, уже не помню всех деталей.
Он был одет в лёгкую бежевую сорочку и тёмные брюки. Повернувшись, Леон поднял руки, и лёгкая ткань приподнялась, открывая полоску бледной кожи.
– Только не это, – внезапно выдала Оливия, поворачиваясь к близнецу. Казалось, упомянуть «Илиаду» и «читать» в одном предложении при брате было всё равно что бросить вызов богам Олимпа.
– Это легко исправить. Давайте перечитаем Гомера и обсудим его? – дружелюбно предложил Оливер, меняясь на глазах. – Я готов говорить об Ахиллесе сутки напролёт.
– Кажется, я открыл ящик Пандоры, – добродушно выдал Леон, с улыбкой наблюдая за ликующим Оливером.
– Прости за сравнение, но ты один в один Скэр, когда дело доходит до Александра Македонского, – посмеиваясь, проговорил я.