– Ты не боишься, что кто-нибудь узнает о том, что ты не выполнил задание?
– Если узнают, то убьют меня. Пуля в лоб или ножом по горлу, – сонно проговорил Скэриэл. – Я не бессмертный. Мне, как переносчику смерти, не страшно умирать. И на моей могиле можно будет написать: «Прекрасный лицом, гнусный душою», как Карамзин писал про Фёдора Басманова, – зевнул он и добавил: – Это фаворит Ивана Грозного.
Я в очередной раз не понял, о ком он говорил, но сейчас меня это не тяготило. Кажется, отсутствие полноценного сна дало о себе знать.
– Ты правда красивый, – невольно проговорил я, продолжая гладить засыпающего Скэриэла.
– И душа у меня правда гнусная, – усмехнулся он, не открывая глаз.
XX
– Господин Готье, Кевин сейчас собирается уезжать, – приоткрыв дверь, тихо сообщила Сильвия. – Быть может, вы хотите попрощаться с ним?
Я притворился спящим, потому что не знал, как реагировать на это известие. Она постояла ещё секунд десять в дверях, раздумывая, разбудить меня или оставить всё как есть. Мысленно я молил, чтобы она поскорее покинула мою комнату. Сильвия вздохнула и прикрыла дверь, оставив меня один на один с тяжёлыми думами. Меня бросало в дрожь, и я не мог понять, было ли этому виной моё скверное состояние, ведь вечером я слёг с температурой, или мне просто стыдно, потому что увольнение Кевина оставалось на моей совести.
Часовая стрелка приближалась к девяти, а я целенаправленно прогулял сегодня лицей. В другие дни я и помыслить не мог, что пропущу занятия, даже если бы лежал на смертном одре, но вчерашний несправедливый поступок отца выбил меня из колеи. И всё же я хотел увидеться с Кевином и извиниться. Ни за что не прощу себе, если он оставит дом, не выслушав мои никчёмные извинения, которые, как мы оба понимали, ничего не изменят.
Я поднялся с чугунной головой. Ослабленное тело предательски дрогнуло, но я вылез из тёплой постели, натянул свитер и брюки, удачно попавшиеся под руку, затем выглянул в окно и увидел, что Кевин стоит у ворот и разговаривает с Сильвией, Кэтрин и Фанни. Рядом с ним стоял небольшой потрёпанный чемодан.
Я выбежал из комнаты настолько быстро, насколько позволяло моё состояние. К тому моменту, когда я оказался на улице, прошло, по моим ощущениям, не меньше часа, но, конечно, это было лишь моё воображение. Кевин выглядел поникшим, но героически пытался выдавить жалкое подобие улыбки; женщины открыто лили слёзы. Подойдя ближе, я заметил, что у Кевина тоже глаза на мокром месте.
– Господин Готье, – тихо ахнула Сильвия, как будто для неё моё появление было сравнимо с явлением Христа народу.
– Вы не дадите нам поговорить? – с надеждой спросил Кевин. Женщины понимающе кивнули и удалились. Теперь я понял, что не знаю, с чего начать. Пока я собирался с мыслями в комнате, мне хотелось многое сказать Кевину, но, оставшись с ним наедине, я стоял и, как рыба, нелепо ловил ртом воздух.
– Господин Готье, – начал Кевин.
– Пожалуйста, просто Готье, – поправил я его. Технически он больше не работал на мою семью и мог обращаться свободно.
Он улыбнулся и продолжил:
– Спасибо, что вышел со мной попрощаться. Я до последнего надеялся, что увижу тебя перед тем, как уеду.
Я с силой закусил губу.
– Мне очень жаль, что так вышло. Это только моя вина, – торопливо проговорил я, уставившись себе под ноги; поднять глаза было стыдно. – Я один виноват в том, что позволил Скэру и Оливеру вылезти в окно. Я виноват в том, что отец тебя отчитал. И только я виновен в том, что тебя уволили.
– Может, ты возьмёшь на себя ещё и Великий пожар в Лондоне? – с лёгкой усмешкой произнёс Кевин. – Постой, не ты ли тот сноб-профессор, который не пропустил Гитлера в художественную академию и сподвиг его на то, чтобы взяться за политику?
Я в недоумении уставился на Кевина. Он рассмеялся и потрепал меня по волосам.
– Ты хороший парень, Готье, и я был очень рад работать с тобой, – произнёс он, немного помолчал и добавил: – Я скажу это только один раз. Ты должен перестать брать на себя вину за ошибки других. Это так, тебе на будущее. Ты ещё слишком юн и можешь всё понимать буквально, винить себя или чувствовать, что происходит несправедливость. Это нормально. Но в сложившейся ситуации нет одного виноватого. Это просто неудачное стечение обстоятельств. Не злись на отца, он делает то, что считает правильным. Нельзя научить старую собаку новым трюкам.
– Но… ты ни в чём не виноват.
– Готье, ну что ты заладил, – мягко пожурил меня Кевин. – Если тебя это успокоит, то я виноват в случившемся больше, чем ты. Я закрыл глаза на ваши игры, уговорил Сильвию молчать. Ты ещё такой ребёнок, Готье, хоть и пытаешься вести себя как наследник семьи Хитклиф. Между нами говоря, я бы хотел, чтобы ты вёл беззаботную жизнь.
– Я бы тоже, – выдохнул я в ответ.
– Столько раз я прикрывал его ночные визиты к тебе, – произнёс он, отчего я покраснел.
Такси подъехало к воротам, и Кевин подхватил свой чемодан.
– Мне пора, – нехотя сказал он, направляясь к машине. – Не грусти, Готье, и, ради бога, не вини себя.
– Куда ты сейчас? – Я последовал за ним.
– Помнишь моего двоюродного брата Тома? Поживу у него недельку-другую. Забегай к нам, если будет время.
– Обязательно! – горячо заверил я. – Навещу вас.
Кевин отдал чемодан водителю, чтобы тот положил его в багажник. Сам он сел позади водительского места и опустил стекло. Я настолько привык к тому, что он за рулём, что теперь смотреть на Кевина-пассажира было непривычно. Я обошёл машину и подошёл к открытому окну.
– Готье, беги в дом, а то опять поднимется температура. До скорой встречи, приятель.
– До скорой, – кивнул я, провожая взглядом уезжающее такси.
Домой я вернулся в ещё более унылом настроении, чем раньше. Сильвия с Лорой протирали пыль в гостиной. Обе выглядели поникшими. Лора с заплаканными глазами и красным носом то и дело тыльной стороной запястья утирала слёзы. Обычно во время готовки с кухни раздавались весёлые голоса Кэтрин и Фанни, но сейчас женщины в тишине чистили овощи. В этом эпицентре тоски и печали я ощутил себя главным виновником происходящего. Я понимал, что все они погружены в тяжёлые мысли о расставании с Кевином, и оттого чувствовал себя настоящим засранцем.
Как исправить эту ситуацию? Как вернуть Кевина домой? Отец не слушал меня вчера и не послушает сегодня. Кевин был прав, нельзя научить старую собаку новым трюкам. Отец всю жизнь имел чёткое предубеждение против полукровок и низших, и я не мог изменить его за один день.
Я вернулся в комнату, закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Что теперь делать? Как я могу нежиться в постели, когда Кевин потерял работу? Как я могу не винить себя, если стал главной причиной его увольнения? При мысли об отце меня переполнил такой гнев, что он мог бы посоперничать с яростью Гедеона. Но я не стал крушить свою комнату. Эта одежда, вещи, книги, кровать – всё куплено на деньги отца. Я считал, что будет низко ругать Уильяма Хитклифа и продолжать пользоваться предоставленными им благами. В этой комнате не было ничего заработанного мной, а следовательно, я мог уйти налегке.
Так я принял решение покинуть дом. Отец не может выгнать меня, значит, я уйду сам в знак протеста против того, что он несправедливо выгнал Кевина. В тот момент это казалось мне самым верным решением. Сбежать из этого дома – значит отказаться от правил отца и следовать своим принципам.
Сейчас или никогда.
Всё это казалось минутным помутнением рассудка, но если я не совершу побег сейчас, то не решусь никогда. Что значит жить без семьи? Скэриэл живёт с дядей, но у них не такие напряжённые отношения, как у нас.
Отца и Гедеона не было дома, они вместе уехали час назад. Я слышал их голоса, лёжа в кровати, притворился спящим, лишь бы не видеться ни с кем утром. И не пришёл к завтраку. Будь моя воля, я бы с удовольствием избежал обеда и ужина в этом доме.
Надев кеды и спустившись вниз, я накинул лёгкую куртку и вышел из дома. Меня никто не остановил. На последние пару купюр, найденные во внутреннем кармане куртки – я почти не пользовался наличными, – мне удалось поймать такси. Ехал я недолго, бессмысленно наблюдая за мелькающими за окном домами.
Я ушёл, никого не предупредив, сам поймал такси, что было для меня в новинку. Считалось ли это полноценным побегом? В подростковых сериалах всё выглядело намного увлекательнее. Но в сериалах сбегали от пьющих родителей, от абьюзивных отношений. Я же сбегал от несправедливости. Не хотелось думать о последствиях. Я не взял с собой ни телефона, ни кредитки, с наличными было туго: последние деньги уйдут водителю, – и всё же я чувствовал себя свободным.
Подъехав к дому, я грузно вылез, ощущая, насколько вялое и тяжёлое у меня тело. По-хорошему, будь я послушным мальчиком, я бы выпил таблетки, поел и забылся тревожным сном, но вместо этого стою у дома Скэриэла.
Дверь мне открыл Джером. Он устало выдохнул, впустил внутрь, ни слова не сказав, и поднялся на второй этаж. Один из его радушных приёмов. Я стянул кеды, повесил куртку на крючок и прошёл вглубь.
– Разве тебе не прописали постельный режим? – спросил Скэриэл, полулёжа на диване. Рядом с ним «Илиада» Гомера. Кажется, я прервал чтение.
– Я ушёл из дома, – выпалил я и уселся рядом.
– Постой. – Он протянул ко мне руку и потрогал лоб. – Температуры нет, уже хорошо, но, кажется, у тебя поехала крыша.
– Кевин уехал, и я решил уйти следом. Не могу находиться в этом доме.
– Не лучшая твоя идея. – Скэриэл сел рядом и внимательно посмотрел на меня. – Ты болеешь, но вместо того, чтобы отлежаться, решил назло всем показать, кто в доме хозяин?
– О чём ты? – недовольно произнёс я. – Отец уволил Кевина! Из-за меня. Поэтому я больше не вернусь домой.
– Голоден? – внезапно спросил Скэриэл. Я отрицательно помотал головой. Он продолжил заботливым голосом: – Болит что-нибудь? Может, дать аспирин?
– Я в порядке.