— Я действительно из Бруклина. Только… э… не совсем того.
Джон Каллем по-прежнему смотрел на них широко раскрытыми от изумления глазами ребенка.
— А как насчет других парней? Тех, что поджидали вас? Они тоже?..
— Нет, — качнул головой Роланд. — Они — нет. И больше на это времени нет, Джон. Во всяком случае, сейчас. — Он осторожно поднялся, схватился за балку над головой, вылез из лодки, чуть скривившись от боли. Джон последовал за ним, потом Эдди. Уже с помощью обоих мужчин. Боль в правой голени немного утихла, но нога онемела и слушалась с неохотой.
— Сейчас идем к тебе, — распорядился Роланд. — Есть человек, которого нам нужно найти. Если боги будут милостивы, ты, возможно, сможешь нам в этом помочь.
«Он сможет помочь нам не только в этом», — подумал Эдди, выходя за ними в солнечный свет, скрипя зубами от боли, пронзающей ногу при каждом шаге.
В этот момент ему казалось, что он убил бы святого за десяток таблеток аспирина.
КУПЛЕТ: Кам-каммала-играй!
Кто отправится в ад, кто в рай?
Револьверы блеснули,
Рванулись пули,
Теперь успевай убивай.
ОТВЕТСТВИЕ: Кам-каммала-играй,
Солью эль присыпай!
Их на мушку возьми,
Свинцом накорми,
Врагов не щади, убивай!
Строфа 8Перекидывание мячей
1
Зимой 1984–1985 годов, когда пристрастие Эдди к героину незаметно пересекло границу между Страной расслабляющих наркотиков и Королевством действительно плохих привычек, Генри Дин встретил девушку и на короткое время влюбился. Эдди полагал Сильвию Голдовер уродиной El Supremo[53] (потные подмышки и несвежее дыхание, вырывающееся изо рта, огромного, как у Мика Джаггера), но держал язык за зубами, потому что Генри видел в ней красавицу, а Эдди не хотелось расстраивать старшего брата. В ту зиму влюбленная парочка проводила много времени, прогуливаясь по продуваемому ветрами берегу Кони-Айленда или сидя в последнем ряду одного из кинотеатров на Таймс-сквер, где они принимались обниматься и целоваться, как только заканчивался попкорн и большой пакет арахиса.
Эдди философски относился к появлению в жизни Генри нового человека; если Генри нисколько не беспокоило зловонное дыхание Сильвии Голдовер и он мог сосаться с ней, переплетаясь языками, — флаг ему в руки. Большую часть этих трех серых месяцев Эдди провел в семейной квартире Динов, в одиночестве и обдолбанный. Он не возражал, наоборот, ему нравилось. Генри, если появлялся, немедленно включал телевизор и постоянно изводил Эдди насмешками из-за аудиокассет с фэнтези («О, наш Эдди опять слушает сказочки об эльфах, людоедах-великанах и таких очаровательных лилипутиках!»). Причем всегда называл великанов великаками. Генри считал все это выдуманное дерьмо сплошным обманом. Эдди иногда пытался заикнуться, что большего обмана, чем сериалы, показываемые днем по ти-ви, просто быть не может, но Генри не желал этого слушать. Генри мог со всеми подробностями рассказать тебе о злобных близнецах из «Центральной больницы»[54] и не менее злобной мачехе из «Путеводного света»[55].
Во многом великая любовь Генри Дина (закончилась она, когда Сильвия Голдовер украла девяносто баксов из бумажника Генри, оставив на их месте записку: «Извини, Генри», — и сбежала неизвестно куда со своим прежним бойфрендом) только радовала Эдди. Никто не мешал ему сидеть на диване в гостиной, слушая аудиокассеты Джона Гилгуда, читающего трилогию Толкиена, а потом, уколовшись, отправляться в леса Сумеречья и копи Мории с Фродо и Сэмом.
Он любил хоббитов, думал, что смог бы счастливо провести остаток жизни в Хоббитоне, где самым страшным наркотиком считался табак, а старшие братья не получали удовольствие, целыми днями насмехаясь над младшими; маленький, окруженный лесом домик Джона Каллема вернул его в те дни и на удивление живо напомнил ту мрачноватую историю. Потому что в коттедже у него возникло ощущение: а ведь тут могли жить и хоббиты. Аккуратная, миниатюрная мебель в гостиной, диван и два кресла, с белыми чехлами на подлокотниках и верхней части спинки, где к ней прикасается затылок. Черно-белая фотография в золотой рамке, похоже, родителей Каллема, на одной стене, и дедушек и бабушек — на другой. Также в рамке благодарственная грамота «Добровольной пожарной команды Ист-Стоунэма». Длиннохвостый попугай в клетке, радостно щебечущий, кошка на каминной доске. Когда они вошли, она подняла голову, с мгновение изучала незнакомцев сузившимися глазами, потом вроде бы вновь заснула. Около кресла-качалки на высокой подставке стояла пепельница, в которой лежали две трубки, одна из стержня кукурузного початка, вторая — из древесины корня верескового дерева. Старой радиоле «Эмерсон»[56], с линейной шкалой радиочастот и большим диском настройки, место в гостиной нашлось, а вот телевизора не было. В комнате приятно пахло табаком и ароматической смесью сухих цветочных лепестков. Фантастическая чистота свидетельствовала (хватало одного взгляда, чтобы это понять), что хозяин коттеджа не женат. Так что гостиная Джона Каллема являла собой скромную оду прелестям холостяцкой жизни.
— Как твоя нога? — спросил Джон. — Кровь, похоже, течь перестала, но при ходьбе ты сильно прихрамываешь.
Эдди рассмеялся.
— Болит чертовски, но ходить на ней могу, следовательно, должен считать себя счастливчиком.
— Ванная там, если ты хочешь помыться, — показал Каллем.
— С удовольствием, — ответил Эдди.
Мытье, пусть и болезненное, принесло облегчение. Рана на голени оказалась глубокой, но пуля точно не задела кость. С раной на руке проблем не возникло вовсе. Пуля пробила мышцы насквозь, слава тебе, Господи, а в аптечке Каллема нашлась перекись водорода. Эдди налил ее в рану на руке, сжав зубы от боли, а потом, чтобы снова не собираться с духом, продезинфицировал рану на ноге и ссадину на голове. Попытался вспомнить, случалось ли Фродо и Сэму сталкиваться с ужасами использования перекиси водорода, но в голову ничего не пришло. Решил, что скорее всего не случалось. Да и с какой стати? Их же лечили эльфы.
— Я знаю, чем тебе помочь, — сказал Каллем, когда Эдди вернулся в гостиную. Исчез в соседней комнате и вернулся с пузырьком из коричневого стекла, в котором лежали три таблетки. Высыпал их на ладонь Эдди. — Мне их прописали, когда я прошлой зимой поскользнулся на льду, упал и сломал чертову ключицу. Это перкодан. Не знаю, будет ли от них толк, но…
Эдди просиял.
— Перкодан, говорите? — И бросил таблетки в рот, прежде чем Джон Каллем успел что-то ответить.
— А вода, чтобы их запить, тебе не нужна, сынок?
— Нет. — Эдди энергично жевал таблетки. — И так сойдет.
На столе у камина стоял стеклянный ларец с бейсбольными мячами, и Эдди подошел, чтобы взглянуть на них.
— Боже, у вас мяч с автографом Мела Парнелла! И Лефти Глова! Срань Господня!
— Это еще что. — Каллем взял вересковую трубку. — Посмотри на верхнюю полку. Из ящика приставного столика он достал мешочек табака «Принц Альберт» и начал набивать трубку. Заметил, что Роланд смотрит на него. — Ты куришь?
Роланд кивнул. Из нагрудного кармана достал полученную от Розалиты оболочку кукурузного початка.
— Пожалуй, сверну самокрутку.
— О, я смогу предложить тебе кое-что получше.
И Каллем опять вышел. Комнатка, примыкающая к гостиной, служила ему кабинетом и размерами не превышала чулан. И хотя письменный стол не поражал размерами, протискиваться мимо него Джону пришлось бочком.
— Срань Господня! — вновь воскликнул Эдди, должно быть, добравшись до бейсбольного мяча, о котором упоминал Каллем. — Мяч с автографом Бейба!
— Ага, — откликнулся Каллем. — И тогда он еще не играл за «Янки», я не держу мячей с автографами игроков «Янки». Рут подписал мне этот мяч, когда выходил на поле в форме «Ред сокс»… — Он запнулся. — Ага, вот они. Конечно, залежались, но лучше залежавшиеся, чем никакие, как говаривала моя матушка. Возьми, мистер. Их оставил мой племянник. Ему все равно еще рано курить.
Каллем протянул стрелку пачку сигарет, заполненную на три четверти. Роланд задумчиво повертел ее в руках, потом указал на название.
— Я вижу изображение дромадера, но слово тут написано другое, не так ли?
Каллем улыбнулся, в глазах стояло изумление.
— Так. Здесь написано «Camel». Значение то же, верблюд.
— Ясно, — ответил Роланд, делая вид, что понимает. Достал сигарету, посмотрел на фильтр, сунул в рот табачной стороной.
— Наоборот, — поправил его Каллем.
— Ты уверен?
— Ага.
— Господи Иисусе, Роланд! У него мяч Бобби Доур-ра… два Теда Уильямса… Джонни Пески… Френка Мальцони…
— Эти имена ничего тебе не говорят, не так ли? — спросил Джон Каллем Роланда.
— Ничего, — подтвердил Роланд. — Мой друг… спасибо тебе. — Он наклонился к спичке, зажженной сэем Каллемом. — Мой друг достаточно давно покинул эту сторону. Думаю, он соскучился.
— Боже, — выдохнул Каллем. — Приходящие! Приходящие в моем доме! Не могу в это поверить!
— А где Девью Эванс? — спросил Эдди. — У вас нет мяча Девью Эванса.
— Пардон? — переспросил Каллем. Вышло, как пааа-ааадон.
— Может, в семьдесят седьмом его еще так не звали. — Эдди, похоже, рассуждал вслух. — Дуайт Эванс? Правый полевой игрок?
— А-а-а. — Каллем кивнул. — У меня здесь автографы только самых лучших, как ты уже, наверное, понял.
— Девью в эту категорию входит, будьте уверены! — воскликнул Эдди. — Может, сегодня он еще недостоин Зала славы Джона Каллема, но подождите еще несколько лет. Подождите до восемьдесят шестого года. Между прочим, Джон, как болельщик бейсбола я хочу сказать вам пару слов, не возражаете?
— Нет, конешно. — И в Калье так говорили: конешно.