Эрлькёнигу.
На то, что они защищены.
Кете и Франсуа стояли над мертвецами, с облегчением прижав ладони к сердцу. Это не Лизель и не Йозеф. Их сестра и возлюбленный пропали, но, по крайней мере, обнаруженные тела принадлежали не им.
– Вам нужно уходить, – произнес за их спинами сдавленный голос. – Уходите.
Позади них стоял одетый в ливрею лакей из дома Прохазки, бледный, маленького роста, с завитыми волосами. Он приветствовал их, когда они прибыли на бал, и подарил их сестре цветок мака, чтобы она прикрепила его к своему платью. Кете его запомнила – настолько разительно он отличался от других лакеев, чьи черты сливались воедино и делали их почти неразличимыми, несмотря на то, что их лица не были скрыты масками.
– Простите? – спросила она.
– Вам пора уходить, – повторил лакей. – Оставаться здесь опасно.
– Но Йозеф… Лизель… – начал было Франсуа, и лакей покачал головой.
– Не их жизни в опасности, а ваши. – Его сморщенное лицо помрачнело. – Идемте же, следуйте за мной, дама и герр. Мы доставим вас в безопасное место.
– Да о чем, черт возьми, вы говорите? – выпалила Кете. Страх и беспокойство сделали ее раздражительной. – А как насчет моего брата и сестры? Почему мы должны вам верить?
Темный взгляд лакея потяжелел.
– Ваши брат и сестра уже давно уехали, – сказал он. – И вы им не поможете.
Кете встревоженно вскинула брови.
– Вы же не сделали с ними ничего плохого?!
– Нет, фройляйн, – он покачал головой. – Они с графом и графиней. Вам больше не стоит тревожиться об их благополучии.
Франсуа в замешательстве смотрел то на светловолосую девушку, то на насупленного лакея.
– Кете, – промолвил он, – qu’est-ce que c’est?..[37]
Она прищурилась, глядя на лакея.
– Кто вы такой?
– Никто, – мягко ответил он. – Друг. А теперь поторопитесь, мы должны увезти вас отсюда, пока Охота не вернулась.
– Охота? – спросил Франсуа.
Кете побледнела:
– Дьявольское войско?
Лакей удивленно обернулся к ней:
– Вы верите? У вас есть вера?
Девушка раздраженно поджала губы.
– Я верю в мою сестру. Она верит в древние предания.
Он кивнул.
– Тогда, если не верите мне, поверьте древним преданиям. Все легенды верны, и, прошу вас, услышьте меня: здесь вам грозит опасность.
Кете взглянула на тела любовников, распростертые у ее ног, глядящие широко раскрытыми глазами в ночное небо. Что они увидели перед смертью? Призрачные обрывки гниющей ткани, которые они приняли за клочки тумана? Тусклое свечение ржавой брони – за отраженный от камня лунный свет? Они не верили? Поэтому погибли?
– Хорошо, – сказала она. – Куда вы нас поведете?
– Домой, фройляйн, – сказал лакей. – Где вы будете под присмотром Верных.
Она поняла, что вряд ли он имеет в виду ее апартаменты на площади Св. Стефана. Кете повернулась к Франсуа. И хотя ни один из них в полной мере не владел языком другого, они понимали язык тела. Язык доверия и веры в своих любимых. Через мгновение Франсуа кивнул и предложил Кете руку.
– Мадемуазель, – с поклоном произнес он.
Кивнув, она приняла его руку и взглянула на лакея.
– Ведите нас, герр?..
Лакей усмехнулся, обнажив ряды пожелтевших кривых зубов.
– Можете называть меня Ежевикой. – Увидев их озадаченные лица, он рассмеялся. – Так деревенские назвали меня, когда я был дитем, потому что меня нашли, брошенного и застрявшего в кустах ежевики.
– Ах, – смущенно произнесла Кете.
Улыбка Ежевики стала мрачной и грустной.
– Все в порядке, фройляйн. Я – один из тех, кому повезло. Они дали мне имя. И душу.
Франсуа нахмурился.
– Душу?
– Да, герр Темнокожий, – сказал Ежевика. – У подменышей нет имен и нет того, кто мог бы позвать их домой. А у меня есть. У меня есть.
Часть III. Навеки нам
Разве может существовать наша любовь без принесения ей жертв, не требуя отдачи всего?
Сновин-холл
Имение семьи Прохазка лежало в руинах.
Я-то считала престранным их дом в окрестностях Вены, но это было ничто в сравнении со Сновин-холлом, величественным, полуразвалившимся особняком. Сбежав из города вечером, мы всю ночь провели в пути и затем останавливались лишь для того, чтобы сменить лошадей. Мы спали в пути, ели в пути, пили в пути, не оставляя себе времени даже на то, чтобы наладить отношения.
Или написать письмо.
– К чему такая спешка? – спросила я у графини. – Не сомневаюсь, что мужчины и женщины вашего круга могут позволить себе более роскошные условия и средства передвижения.
– О, Отто ненавидит путешествия, – ответила она. – Его укачивает, бедолагу.
И правда, граф выглядел избалованным, обласканным созданием, но я ничего не могла с собой поделать и подозревала, что у супругов Прохазка имелись иные причины торопиться. Мы с Йозефом не успевали ни переговорить с кем-нибудь в таверне или гостинице, ни передать записку моей сестре или Франсуа, а также не имели шанса… сбежать.
В пути мы говорили мало, предпочитая дремать или наблюдать за сменяющейся за окном картинкой. По мере того, как мы удалялись от города, ландшафт становился все более суровым. Запахи и ароматы человеческого жилища, скотного двора, взбитой грязи и растоптанного сена уступили место дикому аромату хвои, влажных камней, глубокого суглинка и темных полей. Фермы теперь все чаще терялись в горах и лесах и все больше походили на дома.
Несмотря на мое недоверие к чете Прохазка, по мере приближения к Сновину мне становилось все легче дышать, как будто я задерживала дыхание с момента отъезда из Баварии. И хотя брат почти всю дорогу молчал, я чувствовала, что и он тоже ждет не дождется возможности выдохнуть. Мы подъезжали к месту назначения, и суть его молчания поменялась – теперь он внимательно слушал и ждал. Прежде он был неприступной крепостью, но теперь в стене образовалась дверь. Улучив подходящий момент, ее можно было открыть.
Снежинки лениво плыли по воздуху и как пепел ложились на дорогу, когда мы перевалили через холм и стали спускаться в долину. Перед нами открылась дорога, и я задохнулась от восторга, увидев впереди аллею.
Старинные, как у древнего замка, башенки восстали из земли, напоминая тянущиеся к небу каменные пальцы. Дом стоял в окружении тернового венка леса, переплетения оголенных ветвей бесцветной и серо-коричневой спящей растительности, разбавленной гранитными самоцветами. Тяжелые, наполненные снегом и ожиданием облака отдыхали на верхушках далеких холмов. Я одновременно и затосковала по дому, и почувствовала, будто вернулась домой. В груди застыло странное чувство, будто сердце отделилось от ребер и мне его больше не найти. В открывшейся передо мной картине было что-то знакомое. И дело было не в лесах, холмах или мрачных закоулках, которые и походили, и не походили на баварские леса, в которых я выросла. Меня пронзило ощущение, что этот ландшафт я уже видела прежде, хотя и не могла вспомнить, где именно.
– Красиво, – пробормотал Йозеф. Я удивленно скользнула по нему взглядом – это было первое слово, не считая ответов на вопросы, произнесенное им за несколько дней.
Граф расцвел.
– Не правда ли? Этот замок принадлежит моей семье уже более тысячи лет. Каждое поколение Прохазок что-то добавляло к оригинальной постройке либо от чего-то избавлялось, так что на сегодняшний день от древнего здания едва ли остался хоть камень. Сновин-холл – необычный, необыкновенный дом, и не каждый способен оценить его уникальную красоту, как это сделали вы, молодой человек.
Я не думала, что именно здание показалось моему брату красивым, но граф Прохазка был прав: древний замок был поистине неповторим. Мне вспомнилась крепость на гербе Прохазки, но этот замок был похож скорее не на крепость, а на домик из прутьев, глины и фрагментов более крупных и основательных строений. Волнистые, как хребет спящего дракона, линии зубцов и парапетов, башенки, нависшие над покосившимися, как будто хмельными, углами, фронтоны, выступающие в самых неожиданных местах. Но несмотря на всю свою странность замок обладал живописным очарованием – дикий, необузданный дом в диком, необузданном ландшафте.
– Что это? – Йозеф указал через долину на большое здание, расположенное на раскинувшихся перед нами холмах, руины которого смотрели на нас сверху вниз – так смотрит священник на простой народ.
– Это древний монастырь, – сказал граф. – Он принадлежал ордеру святого Бенедикта, но несколько сотен лет назад был разрушен. С тех пор он пустует.
– Что произошло? – спросила я.
– Сгорел во время пожара.
Когда мы подъехали ближе, я заметила следы от огня на камнях и маслянисто-черные слезы, вытекающие из пустых оконных глазниц.
– Из-за чего начался пожар?
Граф пожал плечами.
– Никто не знает. Конечно, ходит много слухов. Есть свидетельства того, что в ночь, когда он сгорел, здесь прогремела буря с молниями библейского масштаба. Другие утверждают, что пожар начался из-за призрака беспокойного волчьего духа. Вероятнее всего, – пожал он плечами, – какой-нибудь горемычный монах заснул за письменным столом, переписывая очередной труд, и опрокинул свечу.
– Волчий дух? – спросил Йозеф.
– Сказы о призрачных волках и гончих псах передаются из уст в уста в этих местах, сколько я себя помню, – сказал граф. – Деревенские до сих пор говорят о D’abel, ужасном чудовище с разноцветными глазами, подобном Дьяволу.
Его взгляд упал на кольцо, обнимающее мой палец, где на серебряной морде волка сверкали два разноцветных бриллианта. Инстинктивно я прикрыла его ладонью другой руки, не подумав о том, что столь поспешный жест тут же выдаст, насколько кольцо мне дорого, моим… хозяевам? Покровителям? Похитителям?
– Какое у вас интересное ювелирное украшение, фройляйн, – заметил граф, переглядываясь с супругой. – Можно на него взглянуть?