— Ну чё? — спросил Славик, взглядывая сквозь запотевшие с мороза стекла очков на Мишку.
А Мишке все равно было, на чем и как добираться до Ольхона, солнечного острова. Он уже плыл, точнее — все перед его глазами плыло, время, пространство как-то так искажались. На него нашло, как говорила, сердясь, тетя Зоя. На дядю Иннокентия находило, на бабушку Катэ, — что поделать, порода такая, ага.
И его только удивляло, что и Славик попал в ту же колею.
Но осуществить план им не удалось: Славик заболел. Видимо, когда все на гору поехали, а его разламывало, болезнь уже и начиналась. Тетя Валя сразу определила, что это грипп. Температура резко подскочила, глаза Славика под стеклами очков заблистали, да он тут же и снял их и впал в горячечную мороку. Мишке предложили перейти в большую комнату с телевизором и сервантом, зеленым ковром на полу. Надо было, наверное, уезжать…
— Да, — согласилась мачеха Славика. — Ты ведь можешь заразиться.
— Надо просто выпивать по рюмке водки для профилактики, — сказал Анатолий Владимирович.
— Ребенку? — возмутилась медсестра.
— Он уже хлопец. Эвенки быстро взрослеют. На охоту с двенадцати лет уходят.
— И быстро спиваются, — парировала мачеха.
— Ага, решил, — сказал Мишка, — поеду. И каникулы уже кончаются.
Он быстро собрался. Заглянул в комнату друга, пропахшую лекарствами и чесноком, потом.
— Поехал, — сказал Мишка.
— Куда? — спросил Славик, голос его был какой-то зыбкий, словно ручеек в песках Ливийской пустыни тонул.
— Ну, — отозвался Мишка, оглядываясь и понижая голос, — к себе, ага, в заповедник.
Славик облизнул шелушащиеся губы, посмотрел на друга. Один глаз его метил куда-то в сторону «Кодрона С. 630 Симун», «четырехместного моноплана с повышенной надежностью и комфортностью», а другой взирал на Мишку. Лицо его было измученным, бледно-красным. Он приподнял руку и махнул.
— Коньки забирай.
Он указал в угол комнаты.
— Они же Карасиковы, — сказал Мишка.
— Мои забирай, хоккейные, — ответил Славик.
Мишка отказался наотрез. Но Славик вдруг встал, прошел, пошатываясь, в угол комнаты, откопал из груды уже приготовленных к походу вещей коньки, черные, кожаные, с мощными закругленными на концах лезвиями, и вышел в большую комнату, открыл чемодан Мишки и сунул их туда. В это время вошел Анатолий Владимирович.
— Сынок, — сказал он, — чего температуру нахаживаешь? Мама говорит, могут быть осложнения.
При этих словах лицо Славика мученически искривилось, он отвернулся и пошел к себе, хлопнул дверью.
— Гм… Ну что, Миша? — спросил Анатолий Владимирович, суетливо наклоняясь к чемодану, закрывая его и беря. — Пойдем, довезу тебя пораньше, а то мне надо тут в деревню срочно выехать.
8
Отец Славика довез Мишку до остановки автобуса, дал деньги на билет до Иркутска и предложил посидеть подождать в ближайшем доме у каких-то своих знакомых. Мороз был сильный, в воздухе летели стальные иглы, иней опушал былинки, шапки, ресницы, воротники. Дымы из труб перли вверх стройными колоннами. Делать нечего, Мишка остался в этом доме. Старик бурят был неразговорчив, покашливая, курил, глядел в телевизор. Мишка сидел рядом на шаткой табуретке. Потом вышел и увидел приближающийся автобус. Заскочил в дом, взял чемодан свой и, кивнув старику, побежал к остановке.
Автобус остановился, пыхтя. Выходили пассажиры. Мишка сказал, что ему до Хужира. В автобусе послышался смех.
— Прыткий!
— Гляди-ка!..
— На остров ты опоздал, парень, — сказал меланхоличный вислоусый шофер. — Паром уже вмерз в лед. А ледовой переправы еще нет.
— А до куда идет? — с отчаянием спросил Мишка.
— Ну мэ-рэ-эс.
— Ага, мне туда.
Мишка расплатился и, шмыгнув благодарно носом, пошел по проходу со своим чемоданом, занял место.
Автобус катил дальше, Мишка расчистил квадратик в заледеневшем окне и смотрел на сопки. Нет, точно, автобус как будто ехал по Ливийской пустыне. Правда, вряд ли там идет снег. А снег как раз начинался, воздух белесо вихрился, солнце, пытавшееся было с утра пробиться, обессилев, исчезло совсем.
«Коньки у меня есть, — думал Мишка, — в Хужире что-нибудь придумаю».
Под вечер автобус высадил всех у переправы. Многие сразу ушли в свои дома поселка МРС, расшифровывается как маломорская рыболовецкая станция. Еще и другое название есть: Сахаюрт. А Мишка и еще несколько человек остались. Здесь были Ольхонские Ворота, пролив. Дальше автобус не шел — по льду еще не установилась переправа, хотя лед уже был вроде бы крепок.
— Хороший лед, — сказал мужчина с рюкзаком, похожий на бурята.
— Э, нет, — ответил ему старик с серебряной бородкой, кожаным коробом на ремне. — Тут капризное местечко. Становая щель проходит. И течения коварные.
— Я из-под Читы, — оправдываясь, сказал бурят. — К брату еду на завод работать, рыбозавод.
Он назвал фамилию брата. Старик кивнул.
И все двинулись пешком. Местами ветер сдул снег, но кое-где лежал плотно. Девочки сразу принялись разгоняться и кататься, женщина в толстой вязаной шапке и пальто с меховым воротником попыталась их одергивать, мол, надо строго идти по следу, а то кто знает, еще несколько дней назад тут моторная лодка людей возила. Но девочки не слушались, смеялись, гонялись друг за дружкой, толкались, скользили, падали. Мишке и самому захотелось разогнаться и прокатиться на своем чемодане. То есть на коньках! У него же теперь есть такое богатство, что в заповеднике все ребята обзавидуются. Можно будет гонять по заливу, на кордон даже, к Борьке, сыну старшего тамошнего лесника Германа. Восемнадцать километров всего-то. За день на такой скорости обернешься, туда-сюда. А в случае чего можно и переночевать.
Мишка и приостановился было, чтобы распаковать чемодан, но передумал, сообразив, что вот чемодан-то и будет мешать, как с ним ехать? Если только привязать за спину, как понягу… Засмеют еще. Не ребенок он же. Да уже и не школьник! Не учащийся техникума… а вольный парень, ага.
Противоположный берег приближался. Остров — Ираиндя — лежал, окованный льдом. Правда, солнечным его сейчас не назовешь, остров тонул в седых вихрях. Дул пронизывающий ветер.
Зачем Мишка сюда шел?
И тут вдруг в посвисте вьюжном налетел и заныл, задрожал голос бабушки:
Ираиндя туриндун
Хэиндегэр умипкаллу!
Ираиндя надан гарпалылнаду
Сэвдеелэй-дэ гуделэй!*
Мишка встряхнулся, словно бы сгоняя морок, но тут же и пробормотал: «Нет никаких семи лучей, энэкэ».
На другом берегу стоял, дымил трубой дом. Да у него вся крыша как будто дымилась — снежным ветром. Неподалеку стояла машина, уазик-«батон». На крыльцо вышел мужик в куртке с меховым воротником, в белой кроличьей шапке. Он окинул взглядом всех пешеходов.
— Не спеши, — сказал буряту старик и, повернувшись к мужику на крыльце, крикнул: — Здорово, Петр! Контингент в сборе!
Петр сел в машину, завел мотор. Ему собрали по рублю. Женщина заглянула в дом и вскоре вернулась со своими девочками. И «батон» тронулся, покатил. Местность вокруг простиралась унылая, голая.
На середине примерно пути машина затормозила, мотоциклист на встречном мотоцикле с коляской остановился и махнул рукой. Бурят засуетился, взялся за рюкзак. Это был его брат на мотоцикле.
— Да сиди уже! — крикнул шофер, глянув в зеркало на него. — Пусть у меня едет, — сказал он в открытое окно мотоциклисту.
Тот высмотрел брата и махнул ему рукой. Бурят снова сел. И машина продолжила свой путь. Мишка оглянулся и увидел, что мотоциклист в черном овчинном тулупе разворачивается и следует в снежных вихрях за ними, похожий на Деда Мороза. Трясло в машине сильно, хотя снег должен был смягчать езду. Летом, наверное, здесь стиральная доска.
К Хужиру подъезжали уже в полной темноте. Поселок горел окнами. Электричество с материка сюда не дотягивалось, его вырабатывала местная электростанция. Перед магазином на широкой улице все вышли. Сзади с треском подкатил мотоцикл, и братья поздоровались, приезжий уселся на заднее сиденье, и они укатили. Все расходились. Дверца машины захлопнулась, и «батон» уехал. Лаяли собаки по дворам. Мишка стоял со своим чемоданом, оглядывался. Ветер сыпал снежок за шиворот зимней куртки. Мишка развязал шнурки на кроличьей шапке, опустил уши. Хотелось покурить. Но он так и не смог зажечь спичку на ветру и оставил это занятие.
Какой же это остров солнца? Остров ветра. Остров всех ветров на свете! Ольхон!
Мишка озирался и не мог ничего узнать. Здесь прошло его раннее детство. Здесь у него были и друзья когда-то, мальчишка по кличке Кит, толстый, ленивый, вечно что-нибудь жующий, и девчонка Полинка, дочка соседская, они под присмотром ее бабки Матрены возились в песке во дворе, строили крепости и горы, сидели на горшках. Бабушка Катэ работала истопницей в больнице, а Матрена больная вся была и нигде уже не работала, вот за детьми и приглядывала после обеда, а до обеда — Катэ, пока не уходила печи топить. Печи удобнее было протапливать на ночь, но по технике пожарной безопасности — нельзя, а можно днем.
Из окна открывался вид на залив и Приморские горы. Виднелись и каменные перья Шаманки, скалы, похожей на какую-то птицу, пеструю, странную. Кит был старше и на Шаманке бывал, рассказывал про пещеру что-то, кости и череп лошади, врал, наверное…
Из ворот какого-то дома выходил мужик с горящей папиросой. Ветер выхватывал искорки-табачинки. Мужик был в цигейковой шапке с опущенными ушами, в ватных штанах, в ватнике. Посмотрел на Мишку и закрыл ворота, исчез. А Мишка только хотел у него спросить про гостиницу. Где ему ночевать-то? Не в снегу ведь. Пойти в лес, наломать лапника, устроить лежак и стенку-заслон, развести костер… Хотя без топора, конечно, намучаешься.
Мишка подошел к закрывшимся воротам и ударил кулаком. Раз, другой. Еще постучал. Никто не отпирал ему и не отвечал. Только ветер завывал: сиу-сиу-виу-хиу! Вот почему зимний ветер и зовется хиус. Мишка еще послушал этот ветер у запертых ворот, повернулся и пошел дальше.