— Надо вообще, самое, завалить дорогу… И еще батя под ихнюю дудку свинтил Андрюху. Фюрер и хотел потравить всех блаженных. Да здравствует, мол, чистый немецкий разум! — С этими словами он постучал по бензобаку. — И еще эта жидовка лебезит перед ними.
— Какая жидовка? — спросил Мишка.
— Переводчица.
— А жидовка зачем?
— Вот ты — орочон-тунгус. Я — русский-луча. Она — еврейка-жидовка.
— Нация такая? — догадался Мишка.
— Как до жирафа. Спроси еще, кто такой жираф. Ты чё, с жидами не сталкивался? В техникуме небось сплошные цили да иосифовичи.
— Ну есть, ага, Леонид Иосифович…
— А я и говорю…
— А Сталин был жид? — спросил Мишка.
— Нет, ты точно марсианин, — ответил Кит. — А у самих-то небось тоже разница: этот орочон с такой-то реки, а этот из-за горы.
— Ну, ага, — согласился Мишка. — У всякого свой род. Одни люди — род Дятла, другие — род Волка. Но это уже в прошлом, так, пережитки. Предрассудки. Что луча, что эвенк, что… иосифович, — у всех один аргиш[32] на земле-то в космосе, как в тундре.
— Тоже сравнил. Я бы всех этих… лесных паликмахеров не выпускал из лагерей.
— Не знаю, — сказал Мишка.
Кит удивленно посмотрел на него.
— Ты чё-о, думаешь, лесные братья — это такие лесники вроде? Братья эти — волки, шакалы фашистские, понял? Били исподтишка, насиловали. Даже еще в пятьдесят третьем. Чё, не смотрел «Никто не хотел умирать»?
— Не знаю, — сказал Мишка.
Кит зло ухнул.
— Ты, Мишка, прямо как блатной, в несознанку уходишь.
Снова в лесу закаркала кедровка. Кит замолчал. Сопя, возился с мотором. Мишка снова взялся ломать сучья.
— Да ладно, — остановил его Кит. — Не надо. Придется назад толкать.
И он начал выкатывать мотоцикл на середину дороги и разворачивать его в обратную сторону. Мишка пристроился позади, уперся в люльку и заднее сиденье. «Урал» покатился по дороге.
— Проклятая калоша, — ругался устало Кит.
Они шли по дороге. Кит сказал, что надо дойти хотя бы до Харанцов, там отогреться и в сарае попробовать разобрать весь мотор. Не получится, так и попросить, чтобы до Хужира дотащили. В Харанцах был аэропорт для «кукурузников» и вертолетов.
— А это… — пробормотал Кит, — самое, хорошо бы на коляску установить пулемет.
Наконец появились вдали дома в обрамлении зеленого хвойного леса. Налево открывались пасмурные морозные дали Малого моря. Они дотолкали мотоцикл до поселка.
— Уф! — воскликнул Кит.
На них смотрела пегая лошадь, свободно бредущая по улице.
— Вот, однако, какой транспорт нужен, — сказал Мишка.
— Давай подрулим к аэропорту, — отозвался Кит под лай сопровождавших их собак.
И они дотащились до домика и строений на взлетной полосе с флажками и знаками. Домик опутывали провода, кверху торчала антенна. Кит встряхнулся, постоял немного и пошел в дом. Вскоре он вернулся с мужчиной средних лет, широколобым, синеглазым. На нем была летная меховая куртка, на ногах — унты. Мишка поздоровался.
— Вот наша колымага, — бормотал Кит. — Сдох мотор чего-то, самое.
Мужчина неторопливо подходил к мотоциклу, оглядывал, доставал папиросу, сминал гармошкой мундштук и закуривал. Потом показал, в какой сарай его закатить. Позвал в дом. Там их встретила моложавая женщина.
— Здрасьте! — поздоровался с ней Кит.
В доме было тепло. На полу в комнате ковер. Сервант. Телевизор. Кресла. Диван. Городская квартира, по сути. В кухне беленая печка, стол, цветные занавески.
— Накорми хлопцев, — сказал мужчина и переоделся в замасленный рабочий комбинезон. — А я пойду погляжу, чего там такое стряслось.
Мишка и Кит переминались.
— Да вон руки-то мойте, — сказала женщина.
Они по очереди помыли руки под рукомойником. Кит не очень тщательно это сделал, и на полотенце тут же появились черные разводы. Мишка взглянул на полотенце, показал Киту. Тот взял полотенце, повертел и засунул за полочку с мыльницами и зубными щетками.
Женщина ставила на стол тарелки с супом, резала хлеб, звенела ложками.
Ребята приступили к трапезе, переглядываясь. Женщина расспрашивала Кита о новостях, о родителях, — хотя только сегодня утром видела их, когда они улетали в город. Потом поинтересовалась, откуда и кто такой Мишка. Мишкиных родителей она не знала. С мужем они приехали на остров позже, сначала он приехал, посмотрел и — решил, что это место его и дожидалось. Или он всю жизнь ожидал встречи с таким островом, искал его. Она не могла понять, куда ребята направляются. Они отвечали неохотно и как-то сбивчиво.
— Чё-о-то в ум не возьму, — сказала она с улыбкой, накладывая им в тарелки гречневой каши, выставляя блюдце с коровьим маслом, — какая у вас цель?
Ребята переглянулись.
— Он забыл тут все, — сказал наконец Кит, — ну, вот я ему и показываю, самое. Д-достопримечательности.
— Аа, — откликнулась женщина. — Летом глядеть-то надо.
— У него новогодние приключения Миши, — сказал Кит, наворачивая масленую кашу, хрустя солеными огурчиками.
— Каникулы-то уже закончились, — откликнулась она.
— Завтра, — сказал Кит.
— Полетишь? Билет на тебя оставлять? — спросила женщина у Мишки. — Девочки вон сегодня улетали. И еще были ребята. Дурачок этот… Куда его папка повез?
Кит насупился, пожал плечами.
— Он не хотел, заплакал, — продолжала женщина. — Крикнул, что остров во тьму уходит. И я вот гляжу, а солнца-то и нет.
— Ничего, — пообещал Мишка, — появится.
Женщина убирала использованные тарелки. Звякнул умывальник.
— Ой, — сказала она, — а я вам полотенчико-то не дала?
Кит торопливо допивал кисель. Грозно глянул на Мишку. Мишка ниже склонил голову.
— Ну как же так? Вот балда, — причитала женщина. — Мол, вытирайтесь хоть портянками.
Мишка зыркнул на Кита. Тот уже вставал и благодарил за обед женщину, отступал к вешалке, хватая куртку, шарф, натягивая шапку. Мишка залпом осушил кружку, хотя в ней и был кисель, и вскочил, опрокинув табуретку.
— Ну ты, орочон, осторожней, — проговорил Кит, уже уходя, открывая дверь.
Благодаря женщину, Мишка схватил свою куртку в охапку, нахлобучил шапку и выскочил следом за другом.
— Так место я тебе бронирую! — воскликнула женщина.
— Я… эээ… ммм… — невнятно отозвался Мишка и закрыл дверь.
— Чё-о ты там телишься, — накинулся на него Кит, — самое, сэр орочон.
— Ты, Серег, дулбун, — сказал Мишка.
— Смотри, — сказал Кит, — я могу и ударить.
И он показал увесистый кулак. Кит был крупный парень, тяжелый. Мишка ничего не ответил. Он совсем не боялся Кита. Они пришли в сарай. Здесь горела лампочка. Это была мастерская. Тиски, на полках детали в железных коробках, жестяные банки, напильники, ключи. Разобранный лодочный мотор. Автомобильное колесо. Велосипедная рама. Мотки проволоки. Мужчина сидел на маленькой замасленной скамеечке и курил перед мотоциклом.
— Надо снимать и по косточкам разбирать, — сказал он. — Могу дотянуть до поселка.
— Все, кранты, меня батька убьет, — сказал Кит.
Мужчина понимающе улыбнулся:
— Когда они возвращаются?
— Завтра.
— Ну, давай тогда прямо сейчас разбирать.
И они приступили к делу. Мишка только наблюдал. Он мог бы отремонтировать продырявленную деревянную лодку или сломавшуюся лыжу. К моторам у него отношение было настороженное: много винтиков, проводов, деталей… Лодка сама по себе — поплывет. А мотор — нет, ему нужна еще подпитка. Лодка, конечно, надежнее.
Мастера возились час, второй. Определили, что «полетела» катушка зажигания. Где взять новую? Мужчина предложил старую от «жигулей». Начали ее пристраивать.
Уже в темноте все закончили. Хозяин звал на ужин, но ребята отказались, особенно энергично Кит отнекивался. Он горячо благодарил мастера и обещал сделать его портрет.
— А это неплохо, парень, — отозвался мастер, — портрет наш с супругою.
— Сделаю! — сказал Кит.
Мотор рокотал ровно, густо. Мишка сел позади Кита, и, махнув на прощание мастеру, они покатили на дорогу, ведущую в поселок.
— Любит свою! — воскликнул Кит.
Они выехали на дорогу в соснах.
— На метеостанцию?! — крикнул Мишка сквозь рокот мотора и свист ветра в соснах.
— Ты чё-о, орочон?! Я после вчерашнего забега и так еле конечностями двигаю. Это тридцать кэмэ туда, потом сорок обратно по темноте? Не! Тут уже, самое, ясно, нет тебе пути!
И он повернул влево и помчался во тьму, выхватывая фарой лохматые фигуры деревьев, размахивающие рукавами, словно дирижеры диковинного завывающего ольхонского оркестра, ну, то есть исполнители этой музыки. А дирижировал всем здесь — ветер.
17
Ветер нагнал снежных туч, и на Ольхон посыпались хлопья еще ночью. Метель бушевала утром, когда злой Кит с чертыханиями собирался в школу, потягивался, морщась от боли во всем теле, а Мишка его провожал, не утихала и днем, когда Кит вернулся, заносила дворы, била в стекла, выла в проводах. Они смотрели телевизор, играли в карты, курили в печку, из которой доносился вой. А под вечер немного поутихла. И на улице Кит в окно увидел Адама Георгиевича. Кинулся к дверям и запер на засов. Адам Георгиевич поднялся на крыльцо, очистил обувь от снега и попытался войти. Но дверь была заперта. Он постучал. Постучал громче. Подошел к окну, приложил ладони, пытаясь что-то разглядеть. Кит отступил за шкаф, Мишка просто лег под стол. Адам Георгиевич потоптался и ушел.
— Зачем, — сказал Мишка, вставая. — Он же видел издалека отсветы телека.
— Да и хрен с ним, — грубо ответил Кит. — Видал я таких наставничков, самое.
— А у нас в заповеднике, — вспомнил Мишка, — тоже с тех краев есть человек. Пожарник. А на самом деле органист.
— Чё-о, самое, тоже лесной брат?
— Не-а, зачем, — ответил Мишка, — не старик.
— Видишь, Мишка, — сказал Кит, — подфартило тебе. А если б катушка зажигания не коцнулась, торчать бы тебе посреди метели на море, а?