На дороге лежали
Волоски, волоски, волоски…
Что ж хозяин? Машину
Разлюбил он, вражину,
И с того распрекрасного дня
Снова вспомнил лошадок,
До которых был падок
Ибо всадник и лошадь — родня.
Вспоминать о моторах
Он не любит, — как порох,
Полыхнёт — и случится беда:
Намекни хоть словечком,
И с тобой, человечком,
Он расстанется враз — навсегда![11]
«НОРЫ! ЗДЕСЬ ОПАСНО!»
«Норы! Здесь опасно!» — особое выражение, которое используют на месте охоты, когда, преследуя добычу, когда хотят предупредить тех, кто остался за спиной, что впереди — кроличьи норы или какое-то иное претятствие, представляющее серьёзную опасность для жизни людей.
(Примечание А.Конан Дойля).
Какая смерть, скажу я вам!
(Предупреждаю, дорогие:
Я этих дел не видел сам,
Зато их видели другие).
Они неслись от Шиллингли,
Они неслись до Чиллингхорста,
А лис дразнил их — ай-люли! —
Минут, примерно, девяносто.
От деревушки Эберно
Их путь лежал вдоль речки Даун.
Уже почти настигли, — но
Хитрец помчался в Кирфорд-Таун.
Промчали суссекский Кирфорд,
И вид их был совсем не бравым:
Их лис, увёртливый, как чёрт,
Водил, мотал по сорным травам.
С полдюжины осталось их
В конце всей этой передряги,
Когда гряды валов морских
Они увидели, бедняги.
То были: Хэдли-офицер,
И Дей, и Джимми (псарь отличный!),
И Пёрселлы, и Чарльз Адэр,
И некий джентльмен столичный.
Он вместе со своим конём
Три сотни фунтов весил с гаком.
Ах, как же весело на нём
Он гарцевал по буеракам!
Никто не знал, кому и кем
Он в нашем графстве приходился.
Ах, как сидел он между тем:
Как будто впрямь в седле родился!
Собаки взяли след, — и вдруг
Ограда. Что же делать, братцы?
Перемахнуть иль, сделав круг,
С другого места подобраться?
Наш джентльмен — перемахнул,
И тут же в гневе и в досаде
Он обернулся, и взглянул
На тех троих, что были сзади.
Как героический девиз,
Он крикнул: «Норы! Здесь опасно!»
И вниз, — и вниз, — и вниз, — и вниз, —
И вниз, — в карьер, — на дно, — ужасно!
В две сотни футов глубины
Разверзла пасть каменоломня!
(Они потом ругали сны,
Кошмар увиденный запомня).
Предупредить успев троих,
Погиб, как истинный мужчина.
Славнее тысячи других
Одна такая вот кончина!
И в людях долго не смолкал
Суровый бас, густой и зычный.
Надолго в душу им запал
Отважный джентльмен столичный![12]
ТАЙНАЯ КОМНАТА
В комнатке, мне перешедшей в наследство,
Мне, исключительно мне одному,
Годы терплю я чужое соседство,
Годы чужую терплю кутерьму
Публики пёстрой, где верует каждый
В то, что кого и чего я ни жаждай,
Должен я всё позабыть — и однажды
Всем существом подчиниться ему!
Вот предо мною солдат здоровенный,
Грубый детина, кулачный боец.
Нынче — растратчик вполне откровенный,
Завтра — вполне откровенный купец.
Сердце любое захочет, — получит
И разобьёт, если сердце наскучит.
Совесть его никогда не замучит:
Он приручил её, пошлый хитрец!
Рядом — священник, что склонен к расколу
(Видно, в душе он — чуть-чуть хулиган!).
Любит священник воскресную школу,
Любит кадило и любит орган.
Всякую мистику любит он исто,
Любит он фразу, — была бы цветиста,
Любит он ближних душой альтруиста
Всех — и не только одних христиан.
Третий — сомнений тяжёлое бремя
Носит и носит в усталой душе.
Младшего брата в последнее время
В нём признавать начинаю уже.
Прошлое счёл он печальной ошибкой,
Твёрдую почву — текучей и зыбкой
После того, как добавил с улыбкой
К слову «учитель» приставочку «лже-.
Тщетно пытается некто четвёртый
Преодолеть полосу неудач.
Вряд ли, с персоною встретясь потёртой,
Скажешь впоследствии: тёртый калач!
Робкий, затурканный жизнью дурацкой,
Сворой преследуем он адвокатской.
Жизнь его — спор утомительно-адский,
Скрытые слёзы и сдержанный плач.
В комнатке скромной, почти без убранства,
С каждой минутой грустней и грустней:
Тени собой заполняют пространство
С каждой минутой тесней и тесней,
С каждой минутой нервозней и резче.
Мгла надвигается люто и веще,
В ней растворяются люди и вещи,
Святость и грех растворяются в ней.
Сколько теней здесь, лишь Богу известно.
«Пусть, — рассуждаю я, глядя во тьму, —
Воинство это вполне бестелесно,
Тесно становится даже ему».
Бьются жестоко солдат и мошенник,
Бьётся отшельник, хоть силой скуденек,
Из-за меня, — и дрожу, холоденек,
Жду и дрожу, что достанусь… Кому?
Если меня неудачник получит,
Бедность со мною займётся муштрой.
Если священник, — он догмой замучит
Мыслей моих независимый строй.
Старые лица, новые лица, —
Что ещё в жизни со мною случится?
А — ничего: сомневаясь, влачиться
Буду по ней, как и прежней порой..[13]
ИРЛАНДСКИЙ ПОЛКОВНИК
Раз полковнику ирландцу
попенял король британский:
«Сэр, когда угомонится
полк ирландский хулиганский?
Драчунов у нас хватает
и до выпивки охочих,
Но на ваших поступает
больше жалоб, чем на прочих!».
Отвечал ему ирландец:
«Эти жалобы не новы.
К этим жалобам привыкнуть,
сэр, должны давным-давно вы.
Их враги распространяют
лет, наверно, сто иль двести,
Те, кого мы побеждаем,
выходя на поле чести!»[14]
БЕЗРАССУДНЫЙ СТРЕЛОК
Однажды Эрот пошутил на балу:
Ударил стрелой о колонну
И ранил сидевшую в дальнем углу
Седую почтенную бонну.
«Беда от возни твоей, мальчик Эрот!
Оставь, не дразни человеческий род!
Что скажешь?» — Молчанье —
Ответ на ворчанье:
Где шутит Эрот, ни к чему замечанье!
И чопорный клуб обстрелял мальчуган,
И вновь приключились напасти:
Со стула заслуженный пал ветеран
В порыве восторга и страсти!
«Ты что вытворяешь, лукавый злодей?
Зачем ты стреляешь в серьёзных людей?
Бедняга — рехнулся!»
Эрот усмехнулся
И только небрежно крылом отмахнулся.
Безбрачья обет было дать захотел
Причетник, — великое дело!
Однако, над кельей Эрот пролетел,
И та через миг опустела.
«Святошам, и тем не даёшь ты житья!
Причетник — добыча совсем не твоя:
Он дал бы обет!» — А
Эрот нам на это:
«Обет его — я! Нет святее обета!»
Напрасно дворянку просватал король:
Вмешался стрелок сумасбродный, —
Король, испытавший волшебную боль,
Женился на деве безродной!
«Зачем королю ты меняешь девиц?
Нахальство твоё не имеет границ!»
И слышим: «Поди-ка,
И сам я — владыка,
И, стало быть, вы рассуждаете дико!»
И тут рассердился мальчишка Эрот:
«Я стрелы и лук позабуду,
За жалобы ваши, бездумный народ,
Я жалить вас больше не буду!»
«Стрелок безрассудный, постой, погоди!
Любовью любого из нас награди
Иль мучай безбожно,
Одно непреложно:
Мы знаем, что жить без тебя — невозможно!»
ПРИТЧА
Двое сырных клещей
О природе вещей
Рассуждали, ворочаясь в сыре.
Ортодокс хладнокровно
Молвил: «Сыр, безусловно,
Зародился в свободном эфире».
Еретик же в ответ
Возразил ему: «Нет,
В эти сказки пусть веруют люди.
Позабудьте о сырном
О пространстве всемирном,
Ибо сыр зародился на блюде!»
И продолжили спор,
И от них до сих пор
Я сдвигаю насмешливо брови:
Обсуждаются вещи
С каждым разом всё резче,
Но не вспомнил никто… о корове![16]
Притча
Решала компания сырных клещей
Вопрос сотворения сыра:
На блюде он взрос на манер овощей,
Иль чудом возник из эфира?
Твердили юнцы о природе вещей,
А старцы — о духе и слове…
Но даже мудрейший из мудрых клещей
Не высказал мысль о корове.[17]
ДОЧЬ ФРАНКЛИНА(ИЗ РОМАНА «БЕЛЫЙ ОТРЯД»)
Франклин уехал за покупкой,