Официального названия клоповник не имел. Хоть над входом и висела табличка, разобрать там можно было лишь то, что надпись когда-то включала девять букв, из которых сейчас читались только пятая «о» и седьмая «н». Совпало так, или какой-то умник подставил недостающие буквы – история умалчивает, но дарованное молвой имя полностью соответствовало сущности этого гостеприимного дома.
Под гостиничные нужды здесь были отведены два нижних этажа, а на третьем разместился бордель. Владимир – город строгих нравов. Строгости этой хватило на то, чтобы убрать шлюх с улиц и после клеймения засунуть сюда, дабы не развращали праведных богобоязненных горожан. Вышел этакий приют старых блядей. Контингент на любителя. На очень большого любителя. Впрочем, мизерные цены нет-нет да и привлекали в лагерь ценителей «зрелой красоты» новых адептов. Многие «жрицы» соглашались работать за еду. Арзамасская «Загнанная лошадь» на этом фоне выглядела райским садом.
– Мне нужна комната. На ночь, – обратился я к торчащей из-за стойки заднице в латаных портках.
– Койка? – прохрипело снизу.
– Ты рыло-то подними, слышнее будет.
Особь недовольно крякнула, разогнулась и, опершись о стойку, уставилась на меня мутными водянистыми зенками.
– Ну? – процедила она сквозь стиснувшие папироску зубы и поскребла щетину на вытянувшейся цыплячьей шее.
– Мне нужна комната на ночь, – повторил я.
– Комната, значит? Вся?
– Нет. Пять шестых.
Зенки сузились и забегали, выдавая неожиданную вспышку чудовищной мозговой активности.
– Эта… Как говоришь? Сколько?
– Избавлю тебя от мучений. Возьму комнату целиком.
– Все десять коек?! – зенки остановились, рыло озадаченно вытянулось.
– Ты делаешь успехи.
– Одна койка – три «пятерки». Берем также едой, коронками или по курсу.
– Второй этаж, окна на «Малину», – выложил я пять монет.
– Э-э… – Грязные пальцы быстро сгребли серебро. – С той стороны свободных комнат нету.
– Так найди, – добавил я еще две монеты.
– Как вас записать? – осклабилась особь.
– Тарас Камша.
– Эй, рвань помойная, ну-ка съеблись отсюда! – крикнул мой любезный провожатый в смрадную темноту «апартаментов».
На двух соломенных тюфяках, недовольно бурча и матюкаясь, заворочались тела.
– Живей, голытьба! Праздник у вас сегодня, – на липкий от грязи пол, сверкнув, шлепнулась одна из ранее отсчитанных монет.
Тела сразу оживились. Ближнее, не утруждая себя принятием вертикального положения, на карачках засеменило к источнику гипнотического серебряного блеска, но, не дойдя до цели считаных сантиметров, было остановлено вторым претендентом. Тот ухватил ползуна за волосы и, с силой отшвырнув, подобрал монетку.
– Ты че творишь? – заскулило тело, поднимаясь. – Это ж на двоих. Сергунь, погоди, – припустило оно за удаляющимся компаньоном. – Слышь, Сергунь…
– Отъебись.
– Ну че ты? Пошли к деду, а то с Нюшкиной бормоты до сих пор кишки горят.
– Отъебись, сказал.
Голоса под аккомпанемент скрипучих половиц спустились вниз и затихли.
– Ваш ключ, – передал мне смотритель здоровенную кованую железяку и, чиркнув спичкой, поджег фитиль висящей под низким потолком керосинки. – Замок крепкий, дверь тоже. Тут чистая параша. А эту, – поднял он стоящее в углу ведро, чем спровоцировал распространение по комнате резкой вонищи, – я заберу. Да, – смотритель остановился в дверном проеме, – парашу в окно не сливать. И, бога ради, не стреляйте тут, будут проблемы.
Я понимающе кивнул, получил в награду гнилозубую улыбку, после чего остался наедине со своим временным местом обитания.
В предыдущие два визита во Владимир судьба меня хранила от близкого знакомства с клоповником. По крайней мере, жить тут не приходилось. Но на третий раз, видно, милость Провидения подошла к концу.
При осмотре комнаты сразу возник вопрос – о каких таких койках шла речь? Из мебели в этом хлеву наличествовали только примостившийся у окна стол да скамьи вокруг него, а вдоль стен были разложены набитые соломой грязные тюфяки – каждый со своим неповторимым букетом, сотканным из ароматов пота, мочи и блевотины. Выбрать среди десятка этих сосудов смрада наименее вонючий оказалось делом весьма непростым. Отбраковав наиболее четко выраженные отдушки экскрементов и рвотной массы, я остановился на двух равноароматных подстилках. Так как половина набивки давно покинула свое вместилище через многочисленные прорехи, сложил оба тюфяка вместе и накрыл брезентом. Получилось относительно мягко и терпимо для носа. Если за ночь еще и никакая зараза не пристанет – будет вообще заебись.
К обычным-то болячкам я стоек. А вот вши для обитателей подобных заведений – зло почти неизбежное. Сами по себе они больших проблем не доставляют. Побрился, помылся – и нет паразитов. Но когда поблизости свирепствует чертова копоть… Кто знает, какое путешествие довелось проделать нашему маленькому паразитирующему другу, прежде чем оказаться тут, в складках вонючей дерюги, и запустить свои крохотные жвала в мою шкуру? Ну и клопы, само собой. Куда же без них? А еще велик риск быть покусанным крысой, кои тут тоже не редкость. Да можно просто наступить на ржавый гвоздь, заработать гангрену, и кирдык. Словом, берегись не берегись, а судьбу не обманешь. Если на роду написано от пули сдохнуть, никакая хворь не возьмет, а коли суждено от заразы смерть принять, в бою можешь быть спокоен.
Раньше я, как и многие прочие, считал все эти разговоры про судьбу, рок, фатум полнейшей чушью. Ну не может такого быть, чтобы вся жизнь с самого начала и до конца расписанной оказалась. Не может! Потому что не может быть никогда! Человек сам творит свою судьбу! И прочее, и прочее… Но всего один случай, которому я стал свидетелем, заставил меня по-иному взглянуть на данный аспект бытия.
Жил на свете некий Шура Бессмертный – абсолютно отмороженный товарищ, родом из-под Пензы. За свой век успел наворотить немало дел: наемничал, ходил в Саратов и Липецк, пробовал себя в роли охотника за головами и даже преуспел на этом нелегком поприще. Репутацию отморозка и кликуху заработал еще по малолетству. Страха не ведал, в атаку шел, как на праздник. А причина столь необычного поведения была проста – в детстве маленькому Шуре цыганка нагадала, что умрет он не от старости, но и не от пули или ножа. От чего, правда, так и не сказала. Окрыленный сим великим знанием, Бессмертный лез во все тяжкие. Ранения случались, но серьезных – никогда. Заживало все как на собаке. И вот однажды морозным февральским утром грянул бой. Шура, верный себе, с рождающим в сердцах врагов ужас кличем «Смерти нет!» и под прикрытием охуевших товарищей идет в атаку, на штурм укрепленного многоквартирного дома. Результат – дом зачищен, на Бессмертном ни царапины. Всю ночь празднуют. Шура травит байки, в которые теперь грех не поверить, и купается в лучах славы. Но наступает утро, и Бессмертный просыпается в холодном поту, его колотит, грудь сотрясает кашель. Через полторы недели Шуры не стало. Причина смерти – двусторонняя пневмония. Перестарался с боевым кличем на морозе. Такая вот судьба.
Разглядывать в моем убогом пристанище было нечего, поэтому я погасил светильник, запер дверь и сел к окну, дабы совместить прием пищи с наблюдением за жизнью вечернего Владимира. Но процесс этот, ввиду его однообразия, быстро меня утомил. Едва успел прилечь, как на третий этаж поперли клиенты. Да такие – мать их ети – резвые, что не уснешь. Ворочался до часа ночи, а в пятнадцать минут седьмого меня разбудил стук в дверь.
– Эй. Есть кто? Тут мальчонка Тараса Каш… Камшу спрашивает. Че сказать?
Я вскочил и глянул в окно. Возле гостиничной конюшни стояла большая телега, запряженная двумя лошадьми, и четыре уже знакомые мне личности. Не хватало лишь Ткача с Сиплым. На телеге успел разглядеть несколько тюков и два бидона, закрытых плотными крышками.
– Зови!
Пацан прибежал красный, запыхавшийся и с алчным блеском в глазах.
– Съехали! – выпалил он.
– Сам вижу. Не шибко ты торопился.
– Виноват, шустрые больно, – замялся мой разведчик.
– Что разузнал? – я закрыл дверь и начал прилаживать краги.
– Они собрались идти через Лакинск! – произнес парнишка тихо, но с большим чувством.
– Вот те раз! На хрена?
Малой пожал плечами:
– Я разобрал, что останавливаться они не думают. Хотят проскочить по-быстрому. Про копоть вроде слыхали. Видно, спешат очень. Только куда? За Лакинском одно Болдино осталось – два десятка изб. Чего там наемникам делать? А дальше уж Петушки, – парень наморщил нос и поежился.
– Ясно.
– Можно мне уже денег? А то бежать пора.
– Забирай. Но смотри – если сдал меня, вернусь и накажу.
– Да я ни в жизнь! – пацан ловко перекрестился и выскользнул за дверь.
Дождавшись, когда наемники отбудут, я спустился и рассчитался с конюхом за устроенный Востоку пансион и купленные в дорогу овес с яблоками.
– Славная животина, – похвалил тот моего любимца, поглаживая его по холке. – Красавец.
– Да, – скормил я Востоку угощение, – кобылы штабелями ложатся.
– Немудрено, – посмеялся конюх.
– Кстати, про кобыл – тут буквально минут пять назад телега отъехала, двумя запряженная. Не у тебя куплены?
– Та, что гнедая, – моя. Осталась в уплату долга. Прощелыга заезжий поставил, а сам сгинул куда-то. Ну, я, как полагается, две недели подержал – ни слуху ни духу. А вторую, с телегой вместе, они у торгаша муромского купили. У того с деньгами не срослось, бегал тут, последние портки продавал. Я часы у него приобрел с такой оказией. Во, глянь-ка, – конюх вытащил из кармана и с гордостью продемонстрировал видавший виды «Полет» на грубом кожаном ремешке.
– М-м, солидный механизм.
– Хочешь – уступлю? За двадцать монет всего. Самому в пятнадцать обошлись.
– Не искушай. И так с деньгами туго.
– Жаль. А чего лошадями-то интересовался?
– Да тут понимаешь какое дело – та, что гнедая с подпалинами, в ворованных числится. С Мурома она тоже. Клейменная Прохором Жиловым. У него в прошлом месяце тридцать голов разом увели. А меня он к розыску привлек. Лошади-то племенные, недешевые. Теперь вот мотаюсь по всей округе. Одиннадцать вернул, еще девятнадцать осталось. Эх, не поверишь, как меня эта канитель заебла. Сам жалею, что подрядился. Раньше охотилс