Давай по-русски, по-петербуржски
Мы эту ночку всю проведем:
Сперва попойка, а после тройка,
Мороз и горе нам нипочем!
Пусть водка пьется, а песня льется,
Что будет завтра, не все ль равно?
Сейчас живем мы, всю ночку пьем мы,
А это очень, очень хорошо!
И светит месяц золотой — очень хорошо!
И стоит парень молодой — очень хорошо!
По пуду в каждом кулаке — очень хорошо!
Кричит на русском языке: «Очень хорошо!»
— Да, хорошо было, а теперь не очень, — закончил он. Мы зааплодировали.
Спросили, не сохранилось ли в его архиве каких-нибудь фотографий, газетных вырезок, старых концертных программок. В ответ он с тяжким вздохом полез куда-то на антресоли и достал несколько запыленных альбомов. То, что мы увидели, превзошло все наши ожидания. Старинные ноты давно забытых песен с автографами давно забытых, но некогда славных людей. Чей это автограф? Да это же Оскар Строк! «Знаете такого?» — «Еще бы…» — «Его танго все для Лещенко написаны, да и мне немного перепадало, а вот на тебе: как будто и не певали никогда мы с ним ни “Черных очей”, ни “Голубых”».[23]
И замелькали потемневшие фотографии, где наш гостеприимный хозяин был изображен в компании с Александром Вертинским или в паре с Петром Лещенко: у Лещенко в руках гитара, у Сокольского — балалайка. А вот многочисленные программы концертов. Беру одну из них наугад — сразу же бросается в глаза: «А. Вертинский. Кокаинеточка. Интимная песенка». Много слышал я про эту песенку, но на пластинках ее встречать не приходилось.
— Да, действительно, была такая песенка в репертуаре Вертинского, — подтверждает Сокольский, — и он ее иногда исполнял, правда, с большой неохотой, но на пластинки не записывал ни разу. Большие деньги ему предлагали, но отказывался. Хотя по теперешним временам в ней ничего особенного. Вот, послушайте!
И он, снова взяв гитару, спел нам трогательную, но немного фривольную песенку о девушке-наркоманке. Как жалели мы, что у нас не было с собою портативного магнитофона! Еще бы — записать песню Вертинского, о которой в Питере не было известно ничего, кроме названия, да еще в исполнении самого Константина Сокольского! Это могло бы произвести фурор среди коллекционеров, да и не только среди них. Но, увы, магнитофон мы не догадались взять с собой, а когда ездили к Сокольскому в следующий раз, уже с магнитофоном, он стал совсем другим — замкнутым, сухим, официальным. Очевидно, в промежутке между нашими двумя визитами не обошлось без «воспитательных» разговоров с «надзирающими» лицами. Рига от Ленинграда не так уж далеко, о нашей поездке много говорили в коллекционерских кругах, и, очевидно, не только в коллекционерских.
Но в первый раз Сокольский был очень любезен и, когда увидел, что один из нас наспех записывает слова легендарной песенки, нисколько не воспротивился этому. Через пару лет «Кокаинеточка» была исполнена нелегальным ансамблем «Братья Жемчужные» на подпольном концерте, устроенном в честь восьмидесятипятилетия со дня рождения Вертинского.
В разговоре один из нас посетовал, что ни одна из песен Сокольского так и не попала на западные пластинки.
— Отчего же, — не согласился с нами хозяин, — одна все-таки попала. Правда, по недосмотру: «Чужие города». Сама песня из репертуара Вертинского, но я ее тоже исполнял — в своей манере и не без успеха. Самому Вертинскому нравилось, и публике нравились мои «Города» не меньше, чем его. Так и были на «Беллакорде» две разные пластинки. Тогда я еще и «Палестинское танго» напел, с его разрешения, конечно. И эта пластинка успех имела. Когда Вертинский в последний раз заехал в Ригу перед оккупацией большевиками, на «Беллакорде» уже почти никого не оставалось — все удрали, как крысы. В Латвии Вертинский имел большой успех, как и везде, где он выступал. Встал вопрос о выпуске его пластинок. Тогда Вертинский и вспомнил, что у него в багаже более тридцати матриц. Он заключил контракт с одной очень известной американской фирмой, передал ей все свои матрицы и уехал на гастроли, не дожидаясь выпуска своих пластинок. Так под его именем вышла и моя пластинка «Чужие города». Когда он это обнаружил, то ничего нельзя было сделать — часть пластинок уже была распродана.
Поблагодарив Сокольского за интересные рассказы и песни, мы стали собираться. На прощание хозяин подарил каждому по газетной вырезке. На моей в полный рост с широко разведенными руками стоял Петр Лещенко. Жирная надпись на снимке гласила: «Любимец публики». Эту фотографию, как и многие другие материалы, отобрали у меня во время прощального таможенного досмотра в ленинградском аэропорту.
Галич прощается с Ленинградом
Первая же песня Александра Галича, услышанная в 1962 году с магнитофонной ленты, просто потрясла меня. Это были его знаменитые «Облака». За ней следовали еще несколько вещей, написанных очень зрелым мастером и исполненных с большим профессиональным мастерством. Ведь Галич был не только талантливым литератором, но еще и профессиональным актером. Он стал достойным соперником Владимира Высоцкого, хотя в жизни никакого соперничества не было да и быть не могло. Они, как две параллельные линии, никогда не пересекались друг с другом, хотя и двигались в одну сторону. Галич, конечно, более поэт, чем исполнитель, а Высоцкий более исполнитель, но у обоих одно настолько дополняет другое, что возникает именно тот неповторимый синтез, который и дарует нам шедевры истинного искусства.
Конечно же, я поспешил переписать ту запись песен Галича. Как всегда бывает в подобных случаях, фамилию исполнителя переврали, и только спустя некоторое время я узнал настоящее имя. Потом появились другие ленты с его записями, стало известно, что Галич — драматург, сценарист, автор известной пьесы «Вас вызывает Таймыр». Сразу же родилась легенда, передаваемая от коллекционера к коллекционеру: Александр Галич сидел в сталинских лагерях не менее 20 лет, как он сам пел в «Облаках».
В то время еще публиковалось кое-что из разоблачительной литературы бывших зеков о сталинских лагерях, поэтому появление барда, открыто поющего обо всем этом, казалось естественным. Но пик хрущевской «оттепели» прошел, уже если и печатали что-то о культе личности и его последствиях, то непременно нужно было показать, что наряду с «плохими» палачами были и «хорошие» — «настоящие чекисты», «верные ленинцы» и т. д. А творчество Галича с самого начала подкупало бескомпромиссностью, безжалостностью к большим и малым палачам. Песни его становились всё жестче.
Нельзя сказать, что все безоговорочно приняли песни Галича. Большинству по сердцу был Владимир Высоцкий — его песни казались более доходчивыми. Людям же более интеллигентным импонировал Галич.
Но вот «оттепель» ушла в область преданий, а вместе с ней — возможность более или менее свободно говорить, писать, петь и читать. Однако изъять у населения все магнитофоны, как когда-то сделал с радиоприемниками Сталин, власти уже были не в силах. И голос Галича входил в квартиры советских людей всё с новыми и новыми песнями. Бард обратился к созданию злободневных текстов. Его записи стало опасно иметь в своей коллекции. Участились случаи изъятия фонотек некоторых коллекционеров с последующими попытками инкриминировать им распространение песен Галича.
У меня уже имелся опыт общения с этими «товарищами», которые не раз являлись с обысками в мой дом. Я понимал, что если они обнаружат у меня современные песни Галича и найдут одного-двух человек из числа переписавших их, то ничего не стоит состряпать дело об антисоветчине.
Я решил призвать на помощь автоматику. Прежде всего произвел тщательную ревизию всех лент, чтобы выявить наиболее «криминальные». Кроме всех записей Галича, отобрал ленты Юлия Кима (в то время выступавшего под фамилией Михайлов), Геннадия Виноградова, поэта Смирнова, исполнявшего несколько песен Юза Алешковского и свои, кое-какие записи Северного и несколько сборных кассет. Сложил стопку в отдельный изолированный шкафчик и приспособил два мощных электромагнита-дросселя с обеих сторон криминальных кассет. Подключил их к имевшемуся у меня конечному выключателю так, что если без предварительной подготовки кто-то открывал дверь тумбочки, оба дросселя включались и запись на кассетах стиралась автоматически. (Замечу на полях: хоть изобретение и сработало, от срока меня эта хитрость не спасла.)
Когда Галича исключили из Союза писателей, а затем из Союза кинематографистов, травить его начали неистово. Особенно старались «Литературная газета» и «Советская культура». Ни о каких публикациях Галича не могло быть и речи, работы в кино по его новым сценариям приостановили, все выступления запретили. За свою долгую творческую жизнь актера, драматурга, сценариста и барда Александр Галич не скопил ничего на черный день. И вот этот день пришел.
Питерские коллекционеры отнеслись к его материальным затруднениям с большим участием. Стал широко известен московский адрес Галича, и к нему двинулись первые «паломники». Собирали деньги — кто сколько может, — затем, вооружившись портативным магнитофоном, очередной энтузиаст отправлялся в Москву за песнями. Александр Аркадьевич принимал всех без исключения и совершенно безбоязненно. После некоторых расспросов щедро угощал и чаем, и песнями, без всяких оговорок разрешая записывать их. Ни о каких деньгах он, конечно, и слышать не хотел, поэтому их старались «забыть» где-нибудь в укромном месте в гостиной или тайком сунуть в карман его пальто в передней.