ого», — ответил я на западный манер. И мастер написал: Hi, thirteener! Что можно перевести как «Привет тебе, рожденный тринадцатого!» На самом деле это определение более глобально и невозможно донести его смысл по-русски одним словом. Это некое братство всех живущих под знаком «чертовой дюжины». К «ордену» принадлежит, кстати, и Михаил Шуфутинский, празднующий свой день рождения 13 апреля.
«Новое Русское Слово»
Необходимо было устроиться на новом месте, подыскать жилье и работу. Поразмыслив, отправился на инженерные курсы. Окончил их, разослал резюме… Но ответ на обращение приходилось ждать несколько месяцев, причем далеко не будучи уверенным в успехе. Кому нужен сорокадвухлетний эмигрант с неважным английским? Позволить себе три месяца вынужденного простоя я никак не мог.
В «Наяне» — организации, помогающей эмигрантам адаптироваться в новой стране, — служил переводчиком Виктор Свинкин. Мы подружились, часто и подолгу беседовали о музыке. Его друзья держали неподалеку от Юнион-сквер магазин по продаже дисков Diskorama, куда Витя меня и пристроил. Предполагалось, что я буду обслуживать русских клиентов. Но тогда вся наша колония насчитывала пятьдесят тысяч человек, и покупателей было немного. Большую часть времени приходилось проводить в подвале, где небоскребами возвышались тысячи пластинок. Львиная доля дисков приходила в магазин с радиостанций: они получали их в качестве промоматериалов, но, как правило, даже не слушали. На конверты таких пластинок клеился стикер Not for sale («Не для продажи»). Моей задачей было аккуратно убрать наклейку и вновь запечатать альбом. Когда же в торговом зале оказывался русскоговорящий меломан, меня вызывали звонком наверх. Поднабравшись опыта, я стал мечтать об открытии своего дела в этой сфере, но ни денег, ни партнеров, ни дешевого помещения в проходном месте отыскать не удавалось.
Еще я хотел начать печататься в газете «Новое русское слово»[25]. «НРС» я заприметил еще в первый же день приезда в Нью-Йорк. О больших статьях не думал, было бы здорово опубликовать хотя бы несколько стихотворений. У меня в загашнике лежало несколько остросоциальных по тому времени поэтических произведений. Первое — посвящение Солженицыну, второе — Галичу. Редактором «НРС» был легендарный в эмиграции автор Андрей Седых, в прошлом секретарь Ивана Бунина, высокообразованный, интеллигентный человек. Прослышав о грядущей презентации его книги, я пришел на встречу, загодя взяв листки со стихами. Выбрал момент, подошел, протянул тексты. Седых тут же взял их, пробежал глазами и заявил:
— Ну, вы, конечно, не Пушкин…
— Да я и не претендую…
— К сожалению, наше издание берет только стихи уровнем не ниже чем у Пушкина, в крайнем случае Лермонтова, — старый редактор лукаво усмехнулся.
Хотя и звучали его слова вполне себе доброжелательно, я понял — мне туда не пробиться. Тем не менее руки не опустил — в свободную минуту постукивал на старенькой машинке, писал эссе «Записки коллекционера магнитиздата». И каждый день покупал «НРС», где с особенным нетерпением ждал материалов Ростислава Полчанинова. Он писал обо всех видах коллекционирования: о нумизматах, филокартистах, меломанах, филателистах…
В декабре 1980 года я прочитал его очередную статью, посвященную такому редкому виду солдатской частушки, как «журавель». Ее характерной особенностью является наличие припева, повторяющегося рефреном:
Жура-жура-жура мой,
Журавушка молодой…
Свое начало «журавели» берут еще в царской армии — их распевали хмельные гусары. Позднее простые рифмы перекочевали в пионерский и студенческий фольклор, и некоторые образцы народного творчества были мне знакомы с детства. Оказалось, у Полчанинова было хобби — он собирал «журавели». В заметке Ростислав Владимирович привел несколько своих любимых четверостиший, а в конце обращался к читателям с просьбой присылать новые, неизвестные ему рифмы. Несколько я знал. Тут же купил праздничную открытку, вписал туда своего «журавушку», добавил поздравления с новым, 1980 годом и указал свой телефон. В первых числах января раздался звонок:
— Вас беспокоит Ростислав Владимирович Полчанинов, будьте любезны Рудольфа!
— У аппарата…
— Позвольте выразить вам сердечную благодарность, лучшего новогоднего поздравления нельзя и представить!
В итоге мы проболтали два часа. Говорили обо всем, но прежде всего о музыке.
— Нам необходимо встретиться, — резюмировал Полчанинов. — Вы можете завтра подъехать на 42-ю улицу, в офис радио «Свобода»?
— Конечно! — обрадовался я.
К встрече я подготовился — сунул на всякий случай в карман рукопись «Записок коллекционера».
Взволнованный, возник на пороге его кабинета. Из кресла поднялся высокий, статный, полный достоинства мужчина, в котором чувствовалась военная косточка. В дальнейшем мои наблюдения подтвердились — его отец был офицером Белой армии. И вновь разговор завертелся вокруг песен, дисков и других аспектов собирательства. Мы моментально нашли общий язык.
— Вы столько знаете, вам надо печататься. Не пробовали?
Пришлось рассказать о своей попытке опубликовать в «НРС» стихи.
— Ха! Надо знать Седых: он никогда не напечатает неизвестных авторов. А о своем увлечении вы писать не пытались?
— Бывало, — я протянул ему пачку листов.
Он начал читать, заинтересовался и четверть часа спустя попросил разрешения выйти, чтобы показать их своему боссу. Пришел начальник — тоже из первых эмигрантов — с русской фамилией Сосин, но по-русски не говоривший. Полчанинов стал ему переводить с листа, тот одобрительно покивал, попросил снять копию и в результате снабдил меня запиской к заместителю Седых. Позже на базе моих заметок Сосин защитил диссертацию на тему русской неподцензурной песни.
Признаться, в тот момент не особенно верилось в волшебную силу записки, но я отправился в редакцию, благо всё было рядом. Ознакомившись с текстами, зам посоветовал:
— Вам необходимо разбить написанное на отдельные сюжеты, и тогда, возможно, мы их опубликуем.
Сделал я, как он сказал, приготовил пару материалов, отнес и жду. Миновал месяц, другой… Молчание. Я расстроился и скажу вам, положа руку на сердце, потерял всякую надежду, как вдруг выходит моя первая заметка, посвященная пластинкам-«заикам». Восторгу моему не было предела! Вдобавок выплатили гонорар — тридцать пять долларов. Это были мои первые деньги за публикацию в прессе. Один доллар из них я суеверно отложил и долго потом хранил на счастье, пока случайно не отдал кому-то.
Пускай это прозвучит нескромно, но меня заметили: пошли отклики, письма… Даже тираж «НРС» вырос. Через некоторое время у меня, случалось, выходило по два материала в неделю. Как-то раз в лифте редакции я столкнулся с Андреем Седых.
— Здравствуйте, — он узнал меня. — А я ваш читатель.
Я искренне поблагодарил его.
— Смотрите! Вы молодой автор, а мы вас печатаем чаще других, как Льва Толстого, дважды в неделю.
Это стало минутой моего триумфа: я отыгрался за его слова про Пушкина и Лермонтова…
Шаг за шагом ко мне стала приходить известность в эмигрантских кругах.
Добрый ангел
Еще в одном из первых номеров «НРС», которые я увидел, на развороте обнаружил рекламу магазина «Кисмет рекордз», только почему-то рекламировались там не пластинки и кассеты, а… купеческий чай. В Союзе у меня было несколько старых долгоиграющих дисков Петра Лещенко этой фирмы. Тогда коллекционеры считали, что «Кисмет» давно почил в бозе. Взволнованный, я тут же пошел по указанному адресу, но магазин стоял закрытым. Углядев в витрине записи с русскими песнями, я заинтересовался, но сколько ни приходил туда вновь и вновь, натыкался на вывеску Closed («Закрыто»). Потом выяснилось, что немолодая хозяйка Анна Дмитриевна Корниенко начинала работать с обеда, а я заходил по утрам.
Когда мы все-таки познакомились, она начала нахваливать статьи некоего Рувима Рублева. Я так смутился, что даже не сразу признался, что это мой псевдоним. Сперва промолчал, но кто-то раскрыл мое инкогнито. Узнав об этом, Анна Дмитриевна сказала: «Ну что же вы не признались сразу! Поскромничали? Помните: скромность — ширма для бездарностей. Но к вам это высказывание не относится». Поначалу я был обычным клиентом, которому дозволялось чуть дольше остальных задерживаться в магазине. Однако со временем Анна Дмитриевна прониклась ко мне симпатией.
Корниенко уже тяжело было поддерживать магазин — сказывался возраст. Помимо непосредственно торговых площадей, в подвале располагалось большое помещение фабрики по выпуску старинных, на 78 оборотов, пластинок. Лет десять туда никто не спускался. И однажды Анна Дмитриевна предложила мне купить бизнес в рассрочку за двадцать пять тысяч долларов. Но таких средств у меня не было — оставалась лишь «итальянская» штука баксов, наторгованная на «Американо».
— Давайте, я заплачу вам пока тысячу долларов, а вы разрешите мне стать вашим помощником, дадите взглянуть на всю кухню изнутри?
— О’кей, — согласилась хозяйка.
И потянулись мои дни и недели в новом качестве. Конечно, безумно хотелось иметь свой собственный бизнес, но категорическое отсутствие финансов не позволяло думать об этом всерьез.
Благодаря своим публикациям я перезнакомился со многими эмигрантами, так же, как я, интересующимися музыкой. Как-то раздался звонок от Владимира Гурвича — одного из крупнейших собирателей оперного искусства, а в особенности Федора Ивановича Шаляпина. Бывший ленинградец, он эмигрировал раньше меня, в 1974 году. Странно, что в Питере наши дороги не пересекались. «Рыбак рыбака видит издалека», — говорят в народе. Так и мы, пусть заочно, по телефону, но сразу же заговорили на одном языке. Несмотря на его глубочайшие познания в жизни и творчестве оперных звезд, мне удалось кое-чем удивить Володю. После нескольких часов беседы он заявил: