Гермес был всецело уверен в этом. Он ждал, что Тарх расскажет ему, как оступился Дамианос, и признается, что буянские кромешники нарушили договоренности между богами Пятимирия и уничтожили грешника-эллинийца, однако сейчас его теория рассыпалась, как волна, ударившаяся о скалу. Глава Совета мудрости и правды распознал еле различимую нерешительность в глазах оппонента.
– Так что дело в чем-то другом. Ты скажешь, что его ограбили. Какой дурак будет грабить да еще и после убивать в столь людном месте, как думаешь? Любой норд бы сообразил, что привлечет лишнее внимание.
Тарху доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие лицезреть мечущиеся зеницы Гермеса. Тот судорожно перебирал в уме доводы, но они были настолько невразумительными, что он не решался их произнести вслух.
– Как мне передали стражи, прибывшие на место смерти, Дамианос осел на стул, его голова запрокинулась, глаза закатились, а изо рта тонкой струйкой потекла кровь. Ран на нем не было. Наши лучшие лекари изучают, не могли ли его отравить. Я бы привлек знатока алхимии, которого Совет розмыслов приглашал за баснословные деньги в наше училище, да его отозвали амитийцы вот уже месяц как, побоявшись, что нам станут известны их важные тайны. В алхимии и ядах Буян не силен, я думаю, тебе это хорошо известно.
Гермес весь сжался и поднял глаза на Тарха. Его самые неприятные опасения, видимо, оказались правдой.
– Помнится, у нас в книгохранилище есть копия эллинистического трактата о ядах пера Теофраста[19], если мне не изменяет память. При чтении у меня возникал только один вопрос: сколько людей погибло, чтобы получить это знание? Наверное, достаточно для того, чтобы ему можно было доверять.
Кадуцей снова летал из одной руки в другую. Гермес уже не мог скрыть своего напряжения.
– Мы не знаем наверняка, что произошло. Может, Дамианоса ввели в заблуждение, и он ненароком пообщался с кем-то из богов Вавилона?! – Гермес решил предложить версию, проверить которую они не могли. Малейший намек на греческий след надо было стереть, причем как можно быстрее. – Они и могли его отравить. Бедный мой Дамианос! Всегда говорил, что с амитийцами этими надо быть осторожным! Где, ты говоришь, его тело? Я бы хотел с ним проститься, перед тем как мальчика передадут семье.
– Да, ты прав, людям нужно быть аккуратнее. – Тарх подошел к Гермесу и примирительно опустил руку на его плечо. – Я расскажу тебе, когда мы что-то узнаем. Понять причину смерти Дамианоса – дело чести для меня.
– В тот вечер вы были в трактире «Брячина». Так ли это?
Княжна Ладимила мерзла в застенках подземной части дворца, где располагались маленькие, будто съежившиеся от вечной сырости комнаты для допросов. Однако тон и взгляды целовальника леденили еще сильнее. Милу допрашивали последней из подруг, и она очень боялась, что запомнила что-то неточно и разногласия в воспоминаниях бросят тень на ее новых знакомых, несмотря на то что ничего запретного они не делали. Княжна чувствовала, что старшина тайного отдела Совета мудрости и правды, сидящий напротив нее, жаждет не столько истины, сколько власти. И сейчас она была полностью в его руках. Она очнулась от своих мыслей и принялась быстро кивать, подкрепляя свою запоздалую реакцию частотой кивков.
– Да-да, сударь, именно там я и проводила вечер.
– Будьте добры, опишите все, что помните. В общих чертах, но детально, если вас не затруднит. С первого шага, который вы совершили в трактире.
«Он говорит так, будто я сделала что-то дурное. – Мила нервничала, и в голосе целовальника ей мерещились угрозы. – С чего же начать? И насколько детально? А с какой стати я, собственно, переживаю? Мы же просто… мы просто слушали пение Алконост…»
– Мы пришли по приглашению дражайшей девы Алконост. Нас проводили до стола в самом центре зала, и распорядитель отодвинул стул, чтобы я могла сесть.
– Вместе с девицей из Эллады?
– Прошу прощения?
– Вы пришли с гречанкой, Сирин, верно?
– Ах да, если вы это имеете в виду. И встретили в трактире Гамаюн, если это представляется важным.
– Нам важно каждое ваше слово, сударыня. И чем быстрее вы расскажете все, что помните, тем быстрее я смогу вас отпустить. Гамаюн, эта птица, кто она?
– Гамаюн… право, сударь, я знаю ее всего один вечер. Мы познакомились в книгохранилище. Она слушательница в училище. Пожалуй, и все, что я могу сказать.
Целовальник, цокнув языком, повернул голову набок и скосил глаза на писаря, безмолвно строчащего за крошечным столом в углу. Потом опять уставился на княжну.
– Учится, говорите… Женщина? В училище? – Он выпучил глаза и на секунду уставился на свои потрескавшиеся ногти. – Какая чушь! Это она вам такое наплела? Что состоит в училище?
Княжне вмиг стало не по себе. И правда – разве девушкам в Буяне дозволено учиться? Она приняла слова юной Гамаюн на веру, а они могут оказаться обманом. А ведь она совсем не походила на лукавицу.
– Продолжайте, княжна. Столько полезного вскрывается… – Глаза целовальника заблестели от удовольствия.
Сомнения мучили Ладимилу. С одной стороны, она понимала, что должна рассказать все, как помнит, а с другой – чувствовала, что лишнего говорить не стоит. Целовальник так зорко ловил любое изменение в ее лице и голосе, что единственным средством не навредить себе и своим новым подругам могла быть бесстрастность.
– Мы послушали пение Алконост, после чего приступили к яствам. Их перечислить? – отчеканила Мила.
Собеседник покачал головой и жестом дал понять, что она может продолжать.
– После выступления Алконост к нам присоединилась, сменив платье. Мы сидели и беседовали.
– Вчетвером, стало быть?
– Именно так, вчетвером. К Алконост подходили слуги и что-то тихо спрашивали. Насколько я могла расслышать, хоть и не пыталась, их хозяева желали познакомиться с ней, потому что она очень красиво пела и заставила их… заставила их забыть обо всем на свете.
– Подходили только к ней? А к вам?
– Что же подходить ко мне? Я же не выступала. – Мила развела руками и улыбнулась. Конечно же, она понимала, что мужчины хотели познакомиться с Алконост вовсе не только затем, чтобы она им спела.
– Вы не ответили. Подходили только к девице Алконост?
– Да, наверное, только… Нет, не только к ней. К Сирин, кажется, подходил мальчишка. Но я не помню точно. Знаю только, что она уходила в поисках уборной. Да, вот и все. А потом мы услышали этот вскрик, и я ужасно испугалась.
– Сколько отсутствовала Сирин? С кем она ходила в отхожее место?
Мила пыталась, но никак не могла вспомнить. Да и потом, она не привыкла думать, сколько времени уходит на естественные потребности, потому посчитала, что это не имеет значения.
– Я была занята разговором с приятными собеседницами и не вела счет времени… Сударь, не знаю, что еще вы хотите от меня услышать, скоро я озябну и не смогу произнести ни слова.
Целовальник хитро переглянулся с писчим, расправил плечи и пробасил:
– Не смею вас более задерживать, сударыня! Вы рассказали даже больше, чем я мог рассчитывать. – Он встал, поклонился и застыл в полусогнутом состоянии, намекая на то, что путь к теплой свободе открыт.
По пыльной решетке, которой было забрано окошко в двери соседней комнаты, ползала жирная муха. После нескольких дерганых движений вдоль металлической жерди она лениво взлетела в поисках чего-нибудь потеплее. Продолговатое узкое помещение венчало небольшое окно под самым арочным потолком, его поверхность тоже была очерчена клеткой чугуна. Из мебели – только рубленый стол и два стула, на одном из которых сидел, скрючившись, мужчина. Грязная рубаха была вся в следах запекшейся крови, волосы взъерошены, а борода клоками торчала во все стороны. Держаться ровно пленнику мешали не только кандалы, но и ссадины, поэтому он сидел, опустив голову и сгорбив спину. Казалось, в любой момент он может ненароком перекатиться и упасть на сырой земляной пол. Тишина была столь напряженной, что он слышал жужжание мухи, которая облетела гнутые железные кольца, торчащие из неровной стены, и нацелилась приземлиться на сидящего человека. Даже ей в этих казематах было не по себе от холода.
За спиной пленника лязгнула дверь и через секунду с грохотом захлопнулась. Испуганную муху сдуло сквозняком, другие звуки наполнили темницу. К пленнику приблизился тучный целовальник. Он размеренным шагом обогнул сидящего, примостился на край стола, попав в луч света из высоко расположенного окна, уставился перед собой и громко кашлянул:
– Неизвестный, без разрешения пересекший границу столицы Буянского царства, Буян-града, в компании подельников посредством плавательного средства без опознавательных знаков, к коим относятся надписи на водной линии и флаг, пытался высадиться на сушу без досмотра, обязательного к прохождению согласно распоряжению Совета поклонения, за подписью царя всего Буяна от Южных до Северных земель славянских, Салтана Великого. В связи с чем задержан и помещен в казематы временного содержания, а сейчас… – Целовальник оторвался от свитка, по которому зачитывал причины ареста, и посмотрел на пленника. – Сейчас, согласно закону о защите граждан Буян-града и введенному в городе Буян-граде режиму охраны царя и жителей от вновь прибывших, я, целовальник третьего разряда Ерислав Пориславич, служитель Тарха Перуновича в Совете мудрости и правды, буду производить допрос.
Шея мужчины в кандалах напряглась. Он приподнял голову и хрипло произнес:
– Я отказываюсь говорить с кем-либо, кроме царя.
– Молчать! – рявкнул целовальник. – Допрос здесь провожу я, а твое дело – отвечать четко, ясно и по делу, а не перебивать меня, когда тебе вздумается! Меня, наделенного силой слова Тарха, а значит, и самого Перуна! Будешь пререкаться – отправлю в одиночную камеру гнить до Дня милости Овсеня[20] в лучшем случае да паек назначу самый малый, чтобы сдох там от цинги!