– Барвинок не боится плети, не боится сабли! Стебелек сломишь – новый вырастет!
Царь резко остановился. Он беспокойно развернулся, уставился на женщину, сидящую на полу, и переспросил:
– Ты сказала «барвинок»?
– Сорванный цветок, в венок вплетенный, служит службу недолгую. Жизнь его синюю отнимая, сорвавший себя губит. А цветок только крепче станет, по весне проснувшись и от предательства опомнившись. Потому что ведает он жизнь безгрешную, продлевает ее себе чистотой своей. – Каждое новое слово пленница произносила тише предыдущего. И не было в голосе ее больше хрипа, как будто она избавилась от чего-то, мешавшего ей говорить. Она посмотрела на царя и промолвила: – Не спасет твою душу Перун. Ибо нет в нем силы должной, чтобы помочь. А барвинок руби сколько хочешь, Салтан, раз забыл ты о нем совсем.
Владыку всего Буяна била дрожь. И вовсе не от холода – наоборот, на лбу его выступили крупные капли пота. В комнату втиснулся опоздавший Тарх. Закон, принятый Советом поклонения, обозначал простой порядок предания смертной казни: в ее необходимости должны были сойтись царь и глава Совета мудрости и правды. Тарх подошел к дрожащему Салтану и вопрошающе обвел глазами присутствующих. После недолгого молчания царь повернулся к нему и выдавил:
– Это она. Чаяна.
«Так всегда бывает, когда тебя ведут по незнакомому городу: ты не можешь запомнить всех ходов и выходов», – проносилось в голове юной княжны, пока они с Финистом шли по закоулкам царской крепости. Как идти обратно на площадь Семи звездословов, а тем более к своей комнатушке в стене, она не представляла. За широкой спиной ее конвоира показалась изящная арка, увитая диковинными растениями. Их глянцевитые, кожистые листья напоминали ладони с растопыренными пальцами, из-за которых беззастенчиво глядели круглые лиловые цветки с выпирающими тычинками, окруженными яркими лучами волосков. Они как будто выставляли себя напоказ, наслаждаясь своим бесстыдством. От малейшего дуновения ветерка ветви покачивались, и цветки касались друг друга, на мгновения сплетаясь лепестками и обильно посыпая их пыльцой. «Им и пчелы не нужны», – мелькнуло в мыслях княжны.
В своде арки прятались витые ворота и почти вплотную к ним – вход в скромный по размерам павильон. Приоткрыв калитку в одной из створок, а после и дверь, Финист пригласил княжну пройти внутрь. Сразу после того, как она зашла, молодой опричник поклонился и аккуратно закрыл дверь снаружи. Мила оказалась одна в небольшом помещении, служившем царевичу приемной. Здесь он встречал гостей, общался с посланниками из других стран и беседовал с главами Советов. Стены комнаты были обиты винного цвета бархатом, а пол устлан чередующимися темными и светлыми квадратными плитами – его с легкостью можно было использовать для игры в шахматы. Осмотрев внушительного размера блестящий подвес с лампадами, находящийся в середине высокого потолка, княжна подошла к одной из стен. Здесь расположились две большие прямоугольные картины в массивных золотых рамах. На одном из портретов был изображен грозного вида мужчина, облаченный в расшитые разноцветными камнями темные одежды и золотой головной убор, отороченный соболиным мехом. Копии этого портрета попадались княжне не раз: они занимали почетные места в покоях всех именитых особ, у которых она бывала. Несмотря на то что лицо царя было ей хорошо знакомо, Мила разглядывала портрет так, будто видела его впервые. Густая короткая борода, подернутая серебром, врезалась в широкие скулы. Глаза Салтана были выписаны очень тонко. В их ледяной синеве читалась несокрушимая воля. Четкие скобы бровей делали взгляд владыки всего Буяна еще жестче. Прямой нос свидетельствовал об упрямстве и непоколебимости в решениях. С этим лицом не хотелось спорить ни при каких обстоятельствах.
Насмотревшись на портрет царя, Мила занялась разгадкой второго портрета. Покатый край кокошника, усыпанного жемчугами, не оставлял сомнений: с картины на нее смотрела царица Ильмера. За нитями камней и атласными лентами проглядывали волны темно-каштановых волос. Маленькие ореховые глаза, обведенные полумесяцами черных бровей, опушались длинными ресницами. Напряжение тонких, плотно сжатых губ придавало облику царицы оттенок недовольства, а сухие линии четких скул обозначали ее своенравность. Несмотря на то что лицо царицы Ильмеры можно было без преувеличения назвать ладным, читалось в нем что-то пугающее.
– Добро пожаловать в Сад наслаждений! – поприветствовал вошедший царевич свою гостью.
Мила обернулась от стены с портретами и уставилась на Елисея. В его чертах, без всяких сомнений, улавливалась схожесть как с отцом, так и с матерью. Роста он был выше среднего, имел атлетичный стан. Пружинки каштановых завитков касались необычного одеяния – пестрого парчового халата, расшитого золотыми вавилонскими огурцами. Узкую талию перехватывал алого цвета кушак, из-под которого выбивались свободные, баклажанного оттенка шаровары. На массивной золотой цепи, плотно лежащей на широкой груди, сверкал невиданной красоты камень. Цветом своим он удивительным образом повторял глаза Салтанова сына. От теплого коричного он переливался в нежно-зеленый. Мила смотрела на самоцвет как завороженная. Елисей, заметив интерес девушки к своему амулету, произнес:
– Лемонтрин. Привезен из краев далеких, добыт в Восточной империи под палящим солнцем Великой пустыни. Говорят, что местные князья из-за него устраивали междоусобные войны. – Елисей накрыл камень ладонью и дождался, пока княжна поднимет взор на его лицо. – Как прикажешь тебя величать? По имени отчеству?
Мила с ужасом осознала, что за разглядыванием портретов царской семьи и драгоценности совсем забыла о приличиях. Она схватилась за подол платья, отвела правую ногу назад и поспешно согнулась в поклоне. После чего торопливо распрямилась и вымолвила:
– Зовите меня, царевич, как вам будет угодно. – Подумав с секунду, добавила: – В Новом граде нравы простые, все кличут меня Милой, без поминания почестей и родства.
– Так оно и лучше. – Елисей широко улыбнулся, обнажив ровные жемчужные зубы. – Мила… – Он проговорил ее имя так, будто поел пастилы – сладкой, но в то же время кисловатой, – растягивая гласные и немного сощурившись. Посмаковав эти звуки и по-прежнему улыбаясь, он сказал: – Кланяться впредь нет никакой нужды. Видят боги, скоро пред нами будет преклоняться весь честной народ буянский. Если, конечно, мы этого захотим.
– Пока я не добралась до столицы, мне представлялось, что в этом вопросе имеет значение только желание наших отцов, но никак не мое или ваше. Не скрою, для меня стало сюрпризом, что… – Княжна остановилась, не зная, как продолжить фразу так, чтобы ее речь не звучала обвинением в адрес Елисея.
– Я счастлив жить в наше время, – царевич не стал дожидаться, пока Мила подберет нужные слова, – когда устаревшими правилами можно пренебречь. Мы – свободные люди, а все эти древние устои сложены не богами, под которыми мы ходим. – Елисей улыбнулся, и в его улыбке отчетливо читалось превосходство над веками истории.
Занавесь в противоположном углу шелохнулась, и из-под нее вынырнула юная девица с распущенными волосами. В руках ее был металлический поднос, заставленный разными стеклянными флаконами. Служанка смерила княжну взглядом и подошла к царевичу. Встала на мысочки и, чуть не касаясь губами царского уха, что-то интимно прошептала. Мила никогда не видела, чтобы подданные так вели себя со знатными людьми. Представить, что простолюдинка может запросто, без разрешения ворваться в комнату во время аудиенции и без всяких преград прильнуть к телу наследника престола, было для нее немыслимо.
Елисей внимательно выслушал девицу, посмотрел на склянки и, не утруждая себя шепотом, спокойно произнес:
– Давай с корицей. Это масло подойдет как нельзя лучше.
Девушка покорно кивнула, опять бросила быстрый взгляд на княжну, загадочно улыбнулась и вышла туда же, откуда появилась. Мила дождалась, пока нарушившая их свидание служанка покинула приемную, и спросила:
– Масло? Вы увлекаетесь врачеванием, царевич?
– Можно и так сказать. Для тебя я просто Елисей, ладно? – Не дожидаясь ответа, он сменил тему: – Тебе не кажется, что мы теряем время? – Царский сын выдержал многозначительную паузу. – Мы в самом деле не на матушку с батюшкой собирались смотреть, верно? – Он кивнул на портреты своих родителей. – Пойдем на воздух.
Они вышли в широкий внутренний двор, который высокие живые изгороди разбивали на вереницу зеленых комнат. Пока ступали по подвесному мостику, парящему над прозрачной гладью воды и разными цветами, царевич расспрашивал Милу, как она коротает дни в Новом граде, какой находит столицу и что волнует ее в земной жизни.
– Первым делом, оставшись одна здесь, в столице, я отправилась в библиотеку при училище. У меня есть любимые книги, но их не успели привезти после моего прибытия, поэтому пришлось искать через опись что-то новое.
– Пробовать новое – это один из моих главных интересов. – Елисей, без всяких сомнений, был прекрасно осведомлен, как расположить к себе любого собеседника. Надо, считал он, постараться найти нечто объединяющее и проявить уважение к мнению оппонента. – Что тебя занимает помимо чтения?
– Пожалуй, я не смогу сказать с уверенностью… – Мила представила себя на месте будущего царя, выбирающего жену, и поняла, что неопределенные ответы будут играть против нее. – Хотя почему же? Я увлекаюсь стратегией.
Царевич удивленно посмотрел на Милу.
– Военной?
– Да, так уж повелось, что Север часто подвергается нападениям со стороны каторжников, кочевников, норды тоже иногда дерзко себя ведут. А я росла при своем отце и с детства погрузилась в изучение оборонительной науки. В окружении были одни только мужи, потому я так далека от всего девичьего.
– Стало быть, передо мной готовый воевода в юбке?
Мила в первый раз улыбнулась его шутке. Кажется, огонек в этих его болотных глазах начал вызывать в ней интерес.
– Позвольте убедить вас в том, что во мне уживаются две стихии. Я, например, очень люблю наряжаться. – Мила ляпнула наугад первое, что пришло ей в голову об общеизвестных пристрастиях девушек. – Да, наряжаться.