– С этим проблем не будет, – уверил без пяти минут царевну Елисей.
Не успела легкость от общения с приятным молодым человеком успокоить Милу, как она осознала, что совсем забыла проявить должное уважение к будущему царю и узнать о его предпочтениях. Они дошли до плотно увитой виноградом беседки и остановились в самой ее середине.
– Простите меня, царевич. – На языке вертелось его имя, но перейти так просто на «ты» и звать царского сына по имени было тяжело. – Да разразит меня молния Перуна – заговорилась я о себе! Посмела молвить слово вперед будущего царя, а еще хвастаю, что сильна в стратегии!
Елисей заулыбался во весь рот.
– Сама-то ведь даже и не знаю, стану ли царицей, а позволяю себе болтать без умолку, – продолжила она.
Царевич посчитал, что пассаж про неуверенность гостьи в своем будущем – чистой воды провокация. Чтобы не поставить себя в неудобное положение перед претендентками на роль своей будущей супруги, эти сентенции он оставил без внимания.
– Я уважаю женщин. И право выбора ценю выше всего остального. – Царевич сменил дурашливый тон на спокойный и доверительный. Он посмотрел на Ладимилу и вкрадчиво произнес: – Если ты вправду хочешь узнать обо мне все, то должна быть готова окунуться в мой мир без остатка. Готова?
Мила завела руки за спину и кивнула, демонстрируя полную покорность будущему царю. Беседку, защищенную со всех сторон упругими стенами из винограда, венчал высокий ажурный купол. Она представляла собой шестиугольник: две противоположные стороны проходные, а в четырех остальных аккуратно сделаны небольшие оконца. Царевич взял Милу за руку и подвел к одному из них.
В рамке из плетей винограда можно было увидеть ниспадающие сиреневые ветви цветущей глицинии, аромат которой ласково разливался вокруг. За ней, на некотором отдалении, княжна увидела продолговатую мраморную купель, стоящую в тени хвойных колонн. Внутри нее сидел обнаженный мужчина, скрывавший то, что никто не должен был видеть, под бликующей толщей воды. А снаружи, склонившись над ванной, стояла девица, также нагая. Она закончила осыпать лежащего в ванне лепестками роз, обошла купель так, чтобы занять положение у ее изголовья, и присела на край. Руки ее нежно гладили могучее тело. Обведя ладонью мускулы груди, она наклонилась к самой его голове. Длинные русые волосы склонившейся над ванной девицы закрывали теперь оба лица. Мила оторвала взгляд от этого зрелища и повернулась к царевичу.
– У нас на Севере обыкновенно холодно, поэтому все моются в банях. А на реку ходят купаться только закаленные мужи.
– Поверь, у меня есть и такая баня, к которой ты привыкла, и паровая комната, где потоки влажного воздуха расслабят твое прелестное тело.
Елисей снова взял ее за руку и подвел к следующему окну. Там тоже болтались ветви глицинии, правда, на этот раз пыльно-розовые, но за ними разворачивалось совсем другое действо. Двое крепких мужчин, одетых как опричники, держали под руки юную служанку. Мила узнала в ней ту, что нарушила их с царевичем уединение. Один из опричников достал толстую пеньковую веревку, завел руки служанки за спину и принялся стягивать их тугим узлом. Она пыталась вырваться и кричала, но второй молодец сначала схватил ее за подбородок, больно сжав его своей огромной ладонью, а после снял с пояса небольшую мошну, полную монет, и запихал ее прямо девушке в рот. Кричать больше не получалось. Опричники привязали свою пленницу к торчащему из земли столбу, и первый, успевший распоясаться, подошел к прислужнице сзади, задрал юбку, обнажив ягодицы, и отвесил звонкий удар ладонью по ее округлостям. Мила тотчас отпрянула от окна. Несмотря на то что она смотрела на Елисея, перед глазами ее до сих пор стояла увиденная мгновение назад картина.
Княжна потерла виски, опасливо взглянула на третье окно и упавшим в самый низ живота голосом промолвила:
– Мне стоит знать, что ждет меня в следующем оконце?
– Там всего лишь качели, дорогая Мила. – Елисей кивнул девушке, предлагая самой взглянуть на то, что творится в очередной зеленой комнате.
Она осторожно повернулась к оконцу и выглянула наружу. Долго лицезреть то, что там происходит, она не смогла. Юная княжна закрыла глаза руками и спешно отвернулась. Совладав с предательски быстрым сердцебиением, Мила отвела ладонь от лица и обомлела: за то время, что она всматривалась в безумную игру на качелях, царевич успел раздеться донага. Его безволосое тело лоснилось от ежедневных умасливаний, массивные плечи и развитые мышцы груди были подернуты солнцем и переливались оттенками речного янтаря. Ниже девушка смотреть не стала, хотя Елисею было чем похвастаться. Он показывал себя во всей красе, подобно цветкам страстоцвета, увивающего арку при входе в Сад наслаждений.
Мила порывисто отвернулась, пытаясь выправить дыхание. Она впервые в жизни видела голого мужчину.
– Страх неизвестности отравляет жизнь, – прервал молчание Елисей. Он улыбался и не отрываясь смотрел на нее. – Уверен, тебе интересно, что можно увидеть в последнем оконце?
На секунду Мила задумалась: «Что же там может быть?» Но сразу прогнала прочь саму мысль об этом. Перед ней голый царевич! И он недвусмысленно дает понять, чего ждет от нее, а она, будто замороженная, стоит и закрывает лицо руками. «Надо бежать!» – решила она.
– Могу рассказать, милая Мила, если ты не отваживаешься спросить. За четвертой стеной застелена белоснежная постель, покрытая балдахином из цветов. На столике рядом стоит выбранное мною масло с корицей. Тебе когда-нибудь растирали спину с эфирами? Клянусь, сам Лель теряет рассудок, когда его ласкают, предварительно намазав маслом. Поистине божественное удовольствие! Сейчас я возьму тебя на руки, отнесу туда, и мы долго, сколько ты пожелаешь, будем умасливать тела друг друга. После ты возьмешь меня за руку и отведешь в любую из комнат за этими окнами. Захочешь нарядиться – я буду рад. В том флигеле, – царевич махнул рукой в дальний угол двора, – целый зал, полный нарядов, привезенных со всех концов Пятимирия. Выберешь подходящее облачение и мне… мне нравится, когда женщина берет власть в свои руки.
Княжна еле стояла на ногах. Голова кружилась вовсе не от возбуждения, которое могли вызвать жаркие слова царевича, – она выгадывала момент и перебирала тысячи отговорок, уместных в таких случаях. Понятное дело – отказа Елисей не стерпит. Не найдя ничего убедительнее, Мила повернулась к будущему царю, распрямила ладонь поперек переносицы, чтобы не увидеть лишнего, и просипела:
– Мне срочно надо отлучиться! – И, не отрывая руки от лица, сбежала.
После ухода Милы девы-птицы еще долго сидели у фонтана на площади Семи звездословов. К Сирин подошел какой-то бледный юноша, по всей видимости прислужник, и передал ей записку. Прежде чем вскрыть конверт, дева посмотрелась в фонтан, ловя свое отражение, немного поправила волосы, прихорашиваясь. Она читала записку, слегка приоткрыв рот, и с последней строчкой губы ее сомкнулись в довольной полуулыбке. Наградив юношу еле заметным кивком, она выдержала небольшую паузу и сообщила подругам, что ей надо идти. На вопросы Алконост она отвечала неопределенно, будто сознательно оставляя в каждой фразе место для домыслов, и поспешно ушла непонятно куда.
Смеркалось. Девы поняли, что дожидаться Ладимилу нет смысла, – наверное, прогулка с царевичем в Саду наслаждений проходит замечательно, и за подругу можно не волноваться. Они искренне надеялись, что именно княжну выберут из всех благородных претенденток будущей царицей и можно будет повеселиться от души на грандиозной свадьбе. По дороге к дому Алконост не умолкая рассказывала, в чем собирается появиться на празднике. Она подробно описала все наряды, которые хранились в ее обширном гардеробе, и пришла к выводу, что придется заказывать новое платье. Одно слишком длинное, другое – не по случаю открытое, третье очень темное, а то, что подошло бы больше других, поистрепалось значительно. Зеленое тоже отметается – цвет ее «съест», черное, само собой разумеется, надо приберечь для печального повода, синее – простовато, бледно-лиловое… Розовый – это цвет легкомысленности, не правда ли? Да, пожалуй, над нарядом стоило еще подумать.
Сложный выбор занял все ее мысли. Девы вышли из крепости, и уже через несколько шагов Алконост вбежала на крыльцо многоэтажного терема.
– Добрая моя Гамаюн, благодарю тебя за прогулку и особенно за готовность слушать мою бесконечную болтовню! – Она расцеловала подругу и напоследок спросила: – А в чем ты пойдешь на свадьбу, уже решила? Прячешь красу свою неземную под каким-то отрепьем!
– Ты же знаешь, я ношу одно платье. – Гамаюн улыбнулась и погладила расшитый гладью чернильного цвета подол. – Вот истреплется или запачкается так, что не отстираешь, – приду к тебе за советом. Доброй ночи, Алконост!
– Пусть Дрема придет к тебе сегодня, Гамаюн, и будет ласкова, как в детстве!
Буян заполняли сумерки. Путь Гамаюн предстоял неблизкий: она жила за Алатыревым садом, за всеми ремесленными слободками. Обогнув ярмарочную площадь, она решила пройти через парк. Дом стоял в удобном месте: от него и до училища было близко, и до мыса на отшибе не так далеко – туда она отправлялась каждый вторник, чтобы пообщаться с единственным своим близким знакомым на острове – стариком Армауном, тоже амитийцем.
Тропинка вилась среди могучих дубов и ясеней, под их плотными кронами Гамаюн едва разбирала дорогу. Обычно ей было совсем не страшно ходить по столице в любое время дня и ночи. Однако сейчас, после рассказа Милы о вчерашнем преследовании, чуть было не ставшим для той роковым, Гамаюн прислушивалась к каждому шороху. Она добрела до двух пологих холмов, соединенных широким прогулочным мостом. Первой мыслью было обойти застывшую мглу, раскинувшуюся под досками, но это увеличило бы путь на добрых пару верст. Сделав глубокий вдох, она быстрым шагом нырнула в мрачную тень между толстыми опорными бревнами. Дойдя до середины, девица услышала грубые мужские голоса и в страхе замерла. Ей было очевидно, что на склоне одного из холмов ее ждет встреча с незнакомцами. Возвращаться обратно не хотелось, ведь это значительно удлинило бы ее путь домой. Гамаюн решила прислушаться – может быть, там, на пригорке, беседовали мирные самаритяне.