Пряди волос лежали на дне мисок. Цирюльник, исполнив поручение, манерно поклонился толпе, будто только что давал представление. Троян проводил его взглядом, взял кувшин в руки и подытожил:
– В этих двух вазах лежат волосы царя и его предполагаемого, маловероятного, но возможного сына Гвидона. Сейчас я залью их смесью настойки ордын-травы, алатыревого сока и огненной воды из кувшина, и, после того как волосы впитают всю жидкость и разбухнут, мы подожжем их и сможем увидеть, правда ли за моей спиной отец и сын. – Он посмотрел сначала за левое плечо, а потом и за правое, будто обозначая, кто есть кто. – Это будет длиться несколько часов. К вечеру все станет ясно. – Троян поднял обе миски, показывая их народу. – Ежели цвет огня будет одинаковым, значит, царь всего Буяна и Гвидон – родственники. Но коль скоро цвета пламени окажутся разными, завтра мы встретимся здесь, на этой площади, чтобы казнить самозванца.
С уходом царя народ хлынул в те несколько арок, что вели с Главной площади на другие улицы и в закоулки. В узких воронках образовалась давка: люди торопились посмотреть, как живет царский двор, пока было можно. Вельможи брезгливо разошлись с балконов по своим покоям. В тени одной из балюстрад, сторонясь людей, стояли две фигуры в болотного цвета балахонах. Эти двое только что выбрались из толпы, и их явно раздражала поднявшаяся суматоха. Лиц их было не разглядеть под широкими краями материи.
– Как же эти люди любят толпиться и толкаться! Убить бы! – послышался женский голос из-под одного из балахонов. – Да и накидки эти – через них не видно ничего! Вечно поправлять надо, чтобы хоть что-то увидеть!
– Девана, – полушепотом утихомиривал жену Святобор, – не сетуй понапрасну, без них же нам сюда нельзя. Пусть люди и не поймут, что мы боги, но, если кто-то из них заметит, тогда что – кромешникам всех их убивать? Нам за это никто спасибо не скажет. Нам и так доверия мало проявлять стали, все из-за этих треклятых Розмыслов. Раньше – помнишь? – в бочку царевича посадили, спросясь у Мары, вот и проверили все, что нужно. А теперь? При Салтане чего только не придумали…
Девана поправила балахон, чтобы увидеть мужа, убедилась, что на них никто не обращает внимания, и спросила:
– Ты как думаешь: он сын?
– Да почем мне знать, милая? – Святобор степенно озирался по сторонам, пытаясь выгадать правильный момент для отступления из царской крепости. – Понимаешь, даже если он – тот самый Гвидон, что был рожден Чаяной двадцать лет назад, то вполне может статься, что она его с кем-то и нагуляла. Мало ли кому она… с кем еще она могла быть близка. Говорят, даже твоя бабка Лада, хранящая семейный очаг и супружеский покой, и та охотница до мужской ласки. – Святобор недвусмысленно присвистнул, обозначая тем самым, что имеет неопровержимые подтверждения этим слухам. Встретив твердый, неодобрительный взгляд супруги, бог лесов и деревьев незамедлительно сменил тон: – Но это пусть говорят. А вот от людей можно ждать чего угодно!
– Это точно. Чего угодно. – Девана посмотрела на толпу. – Куда ни взглянешь – один разврат.
Небо над Буян-градом затянуло свинцовым покрывалом. Молнии непрестанно били в шпиль царского дворца, разрезая всполохами темную синеву. Дождь лил не прекращая с середины дня.
Перун стоял у окна башни и наблюдал за результатом своего гнева. Зрачки рассвирепевших глаз не успевали снова расширяться после каждой вспышки на горизонте. Дверь в светлицу отворилась, и в комнате появилась Макошь. Она устало оглядела комнату и подошла к супругу. Едва касаясь, будто боясь спугнуть, она положила невесомую руку на его плечо. Громовержец стряхнул ее ладонь, буркнув что-то невразумительное.
Макошь сделала глубокий вдох и медленно выдохнула горячий воздух. «Хорошее вино всегда спасает», – мелькнуло в ее голове. Она проследовала к столику под зеркалом в резной раме, налила полный кубок красного напитка и вернулась с ним к окну. В проеме ежесекундно появлялся грозный силуэт ее мужа. Макошь поставила чашу на подоконник и придвинула ее поближе к Перуну. А затем присела на краешек резного подлокотника кресла, утомленно провела рукой по волосам и промолвила:
– Страшен ты в гневе, муж мой! Что тебя так расстроило?
Ответа она не дождалась. Как всегда. «Все что угодно его может разозлить. Ждет от всех самостоятельности, но как что не по его хотению – обижается и молнии насылает, а потом думает, вспоминает, кто чем не прав был. Нет чтобы поговорить! Ребенок, самый настоящий ребенок!» Макошь рассматривала напряженную спину Перуна. Сквозь тонкую ткань проступали широкие, налитые мускулы, лопатки грозно торчали из-под одеяния. Взгляд ее скользнул по кубку. «Себе, что ли, тоже налить?» Вставать лишний раз было совсем невмоготу. Она протянула руку к подоконнику, незаметно взяла кубок и неслышно отпила небольшой глоток. Многое с Перуном приходится делать втихую.
– На место поставь, ты же мне налила! – раскатисто прогремело в комнате.
Макошь спокойно вернула кубок на место, облизала губы и снова тяжело выдохнула. Опять взор ее впивался в могучую спину. «Какой же ты козел, Перун!» – подумалось ей. Она порывисто встала, снова подошла к столику и плеснула в другой кубок вина из кувшина. Мигом осушив содержимое кубка, она брякнула им по мрамору столешницы, резко выпустила из себя воздух и вновь взялась за кувшин. Вот уже второй кубок был наполнен рубиновым напитком. Держа его в руках, богиня судьбы вернулась к окну. Совладав с желанием облить вином такую сейчас ненавистную спину, Макошь предприняла очередную попытку выведать, что стряслось:
– Кто посмел тебя потревожить, владыка Прави[21]?
Она было приготовилась к тому, что Перун снова отмолчится или будет бессвязно ворчать что-то себе под нос, но он неожиданно охотно ответил, звучно отхлебнув знатный глоток вина:
– То одно, то другое. Люди эти совсем страх потеряли, своенравничают, не спросясь. И ты еще из моего кубка лакаешь!
– Перун, я сделала малюсенький глоток, а ты на меня ополчился, будто я море выпила! Не хочешь говорить – молча играй со своими зарницами, а не сыпь оскорблениями на свою достойную жену! – Она швырнула свой кубок на подоконник, и по резным его доскам тут же разлились кроваво-красные лужи. Богиня порывисто развернулась и быстро направилась к двери.
– Стой же ты, глупая! Разве не хочешь знать, что начудили в Буяне? – Он повернулся в сторону жены и примирительно поднял руку. Дождавшись, пока супруга смягчится и посмотрит на него, Перун продолжил: – Значит, хочешь. Салтан совсем трёхнулся на своем золотом троне! К ним бочка приплыла, а в ней оборванец. И говорит он: «Я твой сын!» А его – что, на плаху? Нет же! Ну ничему людей прошлое не учит!
Небо за спиной громовержца залилось белым светом. Взрывы грохота прокатились, казалось, по всему Пятимирию.
– И правда, умом он, что ли, тронулся! Понятно, что этот оборванец не кто иной, как проходимец! Сколько годов прошло? Любой норд сообразит, что в этой бочке не то что человек – никакой бог столько не вытерпит! – Макошь вмиг забыла про грубости мужа. Ничто так не объединяет в жизни, как обсуждение сплетен. – Проходимец, это ясно.
– Знаешь, Макошь, кто он – дело десятое. Мы прекрасно помним случаи, когда ничто становилось всем.
– Здесь волноваться нет причины. – Богиня наткнулась взглядом на расплескавшееся вино, и ее вновь обуяла жажда. Она добралась до подоконника, подняла кубок и жадно хлебнула из него. – Разве у твоих жрецов есть какие-то изменения? Перунов дом полон верных и процветает. В своем я наблюдаю то же. Даже дев, что приехали свататься к мальчишке-царевичу, и тех увещевают жрицы. Кого подарком, кого угрозами. – Она снова сделала глоток и поймала непослушную каплю, норовившую сбежать по кубку. Облизав мокрый палец, она молвила: – Народ любит своего правителя, уважает его сына, так что беспокоиться не о чем.
– С людьми надо быть крайне осторожным! И если Салтан своей пустой головой этого не понимает, то скоро лишится всей власти. Помяни мое слово! – Перун с глухим звоном коснулся кубка жены своим, после чего осушил его залпом. – Нам на руку, чтобы власть Салтана была нерушимой и чтобы сила поклонения не угасла. Не хочется думать, к чему может привести неверие. Еще одной войны Пятимирие не выдержит. И тогда мои молнии покажутся людям детским лепетом.
За дверью послышались приближающиеся шаги. Северная княжна не планировала выходить из дома так рано, поэтому, несмотря на полуденное время, полулежала в постели и читала очередной роман. Дождь стих только недавно, значит, с подругами они встретятся не раньше трех, таков был уговор. Троекратный стук оторвал ее от чтения, она отложила книгу, переместилась к изножью узкой кровати и громко спросила, кто стучится в ее покои. В ответ она услышала мощный мужской голос, сообщивший, что беспокоят ее из царского двора и дело совершенно безотлагательное.
Ладимила вскочила как ошпаренная. Осторожно подошла к двери, убедилась, что та заперта, и попросила уточнить, что за дело интересует незнакомцев средь бела дня.
– Сударыня, откройте, мы пришли за вами!
«Целовальники, не иначе», – решила Мила.
– Судари, покорнейше прошу меня простить, но я не готова к беседе. Знала бы я раньше о вашем визите… – «Я бы спряталась и не отзывалась бы на стук! А того лучше – покинула бы комнату и встретилась с Гамаюн или Алконост, чтобы стражи меня не отыскали», – продолжила про себя дочь Велимира. – Если встреча неизбежна, то позвольте мне привести себя в должный вид. Подождете? – Крикнув это из-за двери, княжна принялась судорожно думать, что делать.
На цыпочках дошла до уборной. Попытаться вылезти через окна? Они слишком узкие, бывшие бойницы же. Может быть, есть тайный погреб? Она бы поняла по характерному треску половицы. Или дымоход? Теплая вода поступает по узким медным трубам, значит, этот вариант тоже не сработает.
Настойчивый стук повторился. Сразу после другой голос, который она уже где-то слышала, сообщил: