– Ты когда-нибудь любила? По-настоящему, как пишут в книгах? – Мила наклонила голову, всматриваясь в ставшие похожими на стеклянные шарики очи Алконост. Та моргнула несколько раз, будто пытаясь сбросить окутавшую ее пелену тревоги, поймала взгляд подруги и сказала: – Иногда мне кажется, что лучше бы не любила. – Она нервно провела ладонями по лицу, собрала волосы в тугой хвост, аккуратно опустила копну кудрей на левое плечо и стала гладить пшеничные локоны, нащупывая кончики и подкручивая их. – Это долгая история. Ты никуда не торопишься?
– Что ты, даже если бы боги призвали меня к себе сейчас, я попросила бы подождать, пока ты не расскажешь мне все.
Алконост горько улыбнулась:
– Тогда слушай. Откуда я точно родом, мне неведомо. Меня нашли девочкой-подростком в лодке, приставшей к берегу недалеко от Буян-града. Я была слабой и истощенной, не то что ходить и говорить – дышать было трудно. Добрые люди, рыбаки, увидели меня на берегу, напоили родниковой водой, дали что-то пожевать, укутали мешковиной и отнесли в теплое место, в свой небольшой сруб. Помню как сейчас их лица: землистые, грязные, испещренные глубокими бороздами морщин. Еще помню их глаза: бесцветные, простые-простые, как железные пятаки. Я в себя пришла – гляжу на них, отогрелась. Хочу поблагодарить, а не могу – слова не идут. Разговаривать разучилась, представляешь? Рот открываю и мычу. Открываю и мычу. Испугалась и заплакала от бессилия. А они своими глазами-монетами смотрят, переглядываются и давай успокаивать. Потом мне сказали, что, видать, я болела чем, ну и память мне отшибло, да настолько, что я ни имени своего не помнила, ни слова никакого.
– А откуда же они узнали, как тебя по имени называть? – Мила к этому моменту уже уселась с ногами на широкий парапет фонтана и, подперев подбородок, внимала деве-птице.
– Они неграмотные были, мои спасители. – Алконост опять унеслась взглядом вглубь себя и на мгновение повеселела. – Решили, что будут называть по надписи на лодке. Не знаю до сих пор, что на этих обломках было выцарапано, догадываюсь, что отдельные, никак не связанные друг с другом буквы. Но они долго думали, спорили, прикидывали и сошлись на том, что будут звать меня Алконост.
Дева-птица потерла переносицу и на миг зажмурилась.
– Они обучили меня всему, что знали: как говорить, различать рыб, готовить простые рыбацкие блюда. Добрые мои, где же они сейчас? Прости, я отвлекаюсь. – Дева на несколько мгновений замолчала, и улыбка, озарявшая ее лицо, растворилась в этих секундах. – В тех краях началась зима, реки и озера еще не покрылись льдом – трудное для рыболовов время. Себя бы прокормить, а тут еще обуза в виде девочки из лодки.
– Долго ты у них жила? – решилась прервать ее речь вопросом Мила.
– Да не очень. Помню, как-то перед закатом они вернулись с дровами и большой бутылкой бражки. Мне не наливали, а сами выхлестали все до капли. Напились и зовут меня: «Потом горшки помоешь, Алконост, потом, сейчас к нам иди, разговор разговаривать». Я удивилась – обычно они мне работу по дому на вечер оставляли: помыть, подмести, протереть, огарки перетопить. А тут: «Садись, разговор». Я на краешек лавки присела, в руках полотенце сжала и слушаю. А они молчат, пьяненькие, переглядываются только. Один говорить начинает, а второй плачет. Ну и я с полотенцем к нему, слезки вытираю. Ой, как вспомню, так у самой щемит в груди. – Она помахала рукой перед лицом, отгоняя подступившие слезы. – Я если так рассказывать буду, мы отсюда три дня не уйдем. Так вот, сообщили мне мои отцы-спасители, что хотят меня в город отвезти, в столицу, устроить в дом богатый какой, чтобы жила я пусть и скромно, но в семье приличной, прислуживала, работала честно, а не тужила в их неотесанной мужской компании.
Мила поерзала на камне, показавшемся ей вдруг отчего-то холодным. История Алконост трогала за душу, Миле передалось ее волнение, она словно наяву видела все, о чем рассказывала подруга.
А Алконост тем временем продолжала:
– Всю ночь я не смыкала глаз, сон не шел. На рассвете мы отправились в путь, к вечеру были в Буян-граде. Переночевали в лодке, а утром повели они меня на базар, тот, что между слободок, – там они продавали рыбу по воскресеньям. Походили мы по лавкам, рыбаки поговорили с разными купчихами, одна откликнулась, сказала, что знает, куда меня пристроить. И я оказалась в доме ведуньи Парины – так она себя называла. Терем добротный, большой, с пристроенной высокой башней. Меня поселили в крохотную каморку для прислуги, сбоку от скрипучей лестницы, что вела в светлицу. Хозяйка сперва определила меня на кухню, поварихам помогать да по дому убирать. И был у нее сын, Красибор… – Алконост притихла, глубоко вздохнула, будто ее окатило холодной волной. Потерла лоб и продолжила предаваться воспоминаниям: – Столкнулась я с ним не сразу. Вытирала пыль на окнах, а он зашел в комнату и наблюдал за мной. Я же пребывала в мыслях и напевала что-то тихонько себе под нос. Одно стекло протерла, мелодию прервала, а тут вдруг сзади мужской голос: «Поёшь ты так ладно, девица». Я в испуге обернулась да тряпку из рук выронила. Поварихи меж собой обсуждали хозяйского сына: молод, красив, статен. Но не могла я себе представить, насколько они правы. Стою я, значит, как дура, дышать не смею – так меня он заворожил, – а он улыбнулся, подошел ко мне, ветошь мою грязную поднял, протянул мне и проговорил: «А красива ты еще больше пения своего». Вогнал меня в краску – это мягко сказано. Что-то там промямлила и убежала к себе, пообещав не нарушать впредь его покой и домыть стекла в его отсутствие.
Мила слушала не отрываясь. Она чувствовала – сейчас Алконост дойдет до того, что на самом деле было для нее очень важно. Так и случилось.
– С тех пор стали мы с ним встречаться каждый день. То он чаю попросит, и непременно чтобы «новая девица принесла», то пыль велит протереть на полках, то виноград с беседки собрать. Красибор был потомственный виноградарь. Как он рассказывал, секрет этого сорта передавался из поколения в поколение, был выведен его далекими предками, давал особенный аромат молодому вину, которое он из него давил. Ни у кого больше такого не было. Вино то, признаться, кислятина была жуткая, но пахло и правда волшебно. Стал ко мне Красибор благосклонен: вызывал к себе по вечерам да грамоте учил – читать, писать. Помню, чувствовала себя неловко каждый раз. А он надо мной потешался по-доброму, когда не могла что-то простое понять. За это ему благодарна очень, что меня, дурочку-прислужницу, научил вести себя как девушка вятшего света. Языки отличать, в картинах разных разбираться. Без него я, конечно, осталась бы деревенщиной.
– И ты в него влюбилась? – не выдержала Мила.
– А кто бы не влюбился? Доброта его была безграничной: он мне и книги, и платья, и украшения разные дарить стал, задаривал даже, я бы сказала. Остальные прислужницы завидовали страшно, шептались между собой, что приворожила его. Я отбивалась как могла, хотя они оказались и в этот раз правы. В один из понедельников Красибор позвал меня с ним прогуляться – предлогом было, что надо набрать воды в роднике у Алатырева сада. Я схватила коромысла, выхожу на крыльцо, а он жестом показывает: мол, снимай ведра да тут оставь. Я повиновалась, думаю, что-то замыслил хозяин. Он меня отвел к высокому дубу у ручья, сел, прислонившись к широкому шершавому стволу, а я у него в ногах. Мы беседовали о том о сем, и тут он резко схватился за лицо и вскочил. Я к нему – узнать, что случилось. Представляешь, муравьишка заполз и укусил прямо у глаза. Я не растерялась: бросилась, сорвала подорожник, слюной намочила и приложила к месту укуса. А он тут же положил сверху моей руки свою и не отпускает. После убрал подорожник, посмотрел на меня нежно-нежно и сказал, что влюблен безвозвратно. И за руку держит. Ну я тут же призналась во взаимности.
Казалось, у истории обязан быть счастливый финал. Но по тому, как печально говорила Алконост, как ее глаза то и дело увлажнялись, было понятно, что дальше речь пойдет о чем-то страшном. Так и вышло. Совладав с подступающими слезами, Алконост продолжила:
– Свадьбу было решено играть через месяц. Я была самой счастливой девушкой в Пятимирии! Пригласили портного, выбирали, кого из придворных да купцов на празднование звать. Парина, хозяйка, выбор сына не одобрила, но сразу сказала, что чинить препятствий не будет. Да ей и не пришлось – свадьба не состоялась… – Алконост посмотрела в глаза Миле, взгляд ее затуманился. Продолжала она совсем другим, словно чужим, голосом: – Накануне свадьбы, когда я только вернулась из Ладиной обители, где проходила обряд посвящения, очищалась и готовилась быть верной в своем поклонении, в мои покои неслышно проскользнул Красибор. Присел в изножье и стал гладить мои ступни. Мне было неимоверно приятно, ведь путь до обители был неблизким и преодолевать его пришлось пешком. Его мощные руки гладили пальчики на моих ногах, а после стали подниматься выше и выше. Когда ладони коснулись бедер под ночной рубашкой, я попыталась остановить своего суженого, но он подтянулся к самому моему лицу и начал шептать нежности да осыпать поцелуями. Не отвечать на них было выше моей воли. Красибор прошелся губами по моему уху и вкрадчиво заговорил. Он убедил меня в том, что мы уже почти супруги и ни он, ни я не способны больше держать свою страсть внутри. Терпеть больше не было мочи. Его портки полетели в одну сторону, моя ночная рубашка, наспех расшнурованная, – в другую. Он покрывал поцелуями мою грудь, гладил стан и ноги, после с нажимом развел бедра и опустился меж них, накрыв меня своим могучим телом. Он дышал, как бык, как медведь, часто и горячо, окатывал меня жаром дыхания. А в то мгновение, когда он овладел мной… Так вот, мне стало ужасно больно, и я не смогла сдержать вскрик. Что было дальше той ночью – я не помню.
– Вы предались… любви, и ты забылась от того, как стало хорошо? – Мила прикусила губу и пыталась представить все в мельчайших подробностях.
– Не совсем так. Я очнулась уже утром, одна, без Красибора. Простыни были алые и сырые. Мне было дурно, меня тошнило, и я не могла заставить себя встать. Кое-как я все же поднялась, накинула первый попавшийся на глаза сарафан и стала звать моего милого. Он не отзывался. Вышла в коридор и звала его, пока не прошла весь дом. Последним местом была светлица свекрови. Превозмогая боль в ногах, я прошла по ступеням на верхний этаж. Парина сидела в своем любимом кресле с высокой спинкой и наблюдала за стеклянными баночками, расставленными на уровне глаз на полке. Красибора не было и здесь.