Я спросила о том, не видела ли она сына, но она не отвечала. Меня била дрожь, я плакала и молила помочь мне. Она медленно встала, подошла к двери и сказала, что Красибор получил от меня то, что хотел, и больше я ему не нужна. Я не могла поверить своим ушам. Парина назвала меня потаскухой и сказала, что мне не место в ее доме. В тот момент все поплыло перед моими глазами. Я знала от своих товарок по кухне, что она никакая не ведунья, а самая настоящая ведьма, но никак не думала, что одним своим словом может убить в человеке желание жить. Не помня себя от горя, я подошла к окну, открыла створки и бросилась вниз. Жизни своей без милого я не представляла.
Дева замолчала и закрыла глаза. Мила поднялась с каменного ограждения, не в силах поверить в то, что только что услышала.
– И ты упала оземь?
Алконост открыла глаза, взмахнула крыльями и поднялась на сажень от мостовой.
– Парина превратила меня в птицу. Я же говорю: колдунья она, делает с людьми что ей вздумается. Прокричала мне, летящей, вслед, чтобы я убиралась прочь. Видимо, не хотела создавать шумиху вокруг бездыханного тела под своей башней. Потому и обернула меня птицей. А я… Я больше в тех местах не появляюсь. Задумаюсь иногда и утыкаюсь взглядом в знакомый флюгерок на шпиле. Разворачиваюсь и иду в другую сторону.
Птица опустилась обратно на мостовую и показала подруге жестом, что стоять не обязательно. Они просидели какое-то время в молчании. Милу испепелял жар несправедливости от рассказа Алконост. Мысли не помещались в голове. Хотелось расспросить ее о многом, но княжна сдерживала порыв.
Наконец, справившись с чувствами, она произнесла:
– Ты хотела бы всё вернуть?
– Я не знаю, милая. Если честно, иногда я просыпаюсь в холодной постели и в первые мгновения не могу поверить, что одна. Рыдаю, зову Красибора, плачу над своей судьбой. Над тем, что любимый воспользовался моей доверчивостью и оставил меня.
Она тяжело вздохнула, поправила волосы, горько улыбнулась Миле и совсем другим голосом, теплым и звенящим, как лесной ручей, промолвила:
– Знаешь, я не хочу гневить судьбу. Пусть все будет так, как суждено. Может быть, если каждая из нас будет чиста в своих помыслах и поступках, Макошь приготовит нам что-то по-настоящему царское? – Алконост потрепала Милу по щеке и задорно рассмеялась.
– Ну что же, я согласен, – проговорил Елисей.
– На что согласен? – Салтан отмахнулся от назойливых колечек дыма, лениво, но непреклонно летящих прямо в лицо владыки всего Буяна.
– Если самозванец в самом деле окажется Гвидоном и после проявит себя как талантливый управитель, верный тебе, твоим заветам и Перуну, то я не против отдать ему власть. – Елисей снова втянул в себя дым через длинную трубку, идущую от прозрачной вазы, накрытой металлической чашей с тлеющими угольками.
– Но… как же так, сынок? Я растил тебя как своего преемника, а ты так запросто отказываешься от престола! Понимаю, что ты молодой человек… со своими интересами, но все же пока ты мой наследник!
– Да, я в плену своих страстей, отец. – Царевич выпустил очередную стайку аккуратных, ровных колечек. – Это ты с младых ногтей грезил властью, я же – другой. Меня устроит все как есть: безграничные ресурсы на мои… хм… увлечения, в мою жизнь никто не лезет, а вы мудро управляете страной.
Царь не мог поверить в услышанное. Он откинулся на мягкую спинку кресла и развел руками:
– Ты ранишь меня в самое сердце. Если бы все было так просто… Вокруг нас враги!.. Я даже не говорю про нордов, бесконечно напоминающих нам о том, что ослаблять хватку нельзя, чуть отпустишь вожжи – они тут как тут со своими мечами. Остальные-то государи только словесно выражают свои недовольства, и чаще всего Тарх с ними как-то договаривается. Князья Николичи мой покой разбередили не на шутку: были доносы, что они подговаривают людей против царской власти, прикрываясь верой в Стрибога, переворот, что ли, готовят. Самозванец еще этот…
– Ты бы хотел, чтобы он был твоим сыном? – прервал рассуждения отца Елисей.
Салтан застыл, не зная, что сказать. Он привык быть достаточно прямолинейным с другими и строгим к себе и не способен был открыто врать. Слишком долгое молчание, впрочем, могло обнажить его неуверенность, посему владыка всего Буяна поторопился с ответом:
– Ты мой любимый сын, Елисеюшка. Нет тебя роднее. Ты плоть от плоти моей, кровь от крови. Смотрю на тебя, а будто себя вижу в юности. – Салтан встал и прошел к выходу. После остановился и обернулся к царевичу. – Хотел бы я, чтобы у тебя был брат? Да, сын мой, это то, что занимает мои думы непрестанно. Я просто… – Голос царя резко прервался. Салтан почувствовал подкатывающий к горлу комок и переждал, пока тот отступит. – Просто всегда надеялся, что он может быть жив. Два сына лучше, чем один, согласись.
– Соглашусь. Если никто из них не лукавит.
– Коли окажется, что он лжет, прикажу казнить его тотчас же! – Салтан расправил плечи и громко проговорил: – В восемь ужин с вятшими девицами, теми, что остались в Буяне. Молю тебя: не опаздывай и оденься как подобает.
Калитка, ведущая в Сад наслаждений, скрипнула и захлопнулась.
Перезвон кубков заполнял пространство парадного зала дворца, отражался в высоких сводах, споря с приглушенным гамом множества голосов. Юркие лучи закатного солнца пробивались через разноцветные витражи величественных окон, создавая причудливые узоры бесчисленного количества оттенков. Подходя к распахнутым резным воротам, княжна вспомнила, как оказалась здесь в первый раз. Тогда, не успев прийти в себя после долгой переправы, в пыльном дорожном платье, она мечтала поскорее выбраться из этих ослепительных расписных стен. В этот вечер ей тоже было не по себе, ведь предстояло знакомство с владыкой всего Буяна, а еще общение с лучшими девами Пятимирия, теми, кого наследник престола рассматривал на роль своей будущей жены, и, несомненно, ждала встреча с самим царевичем. От волнения она совсем запамятовала воспользоваться предложением Сирин и позаимствовать у нее очередное платье, поэтому облачилась в тот же наряд своей подруги, в котором была на вечере Алконост в «Брячине». Перья на подоле седого бархата, казалось, были готовы превратить княжну в неземной красоты птицу, под стать ее новым подругам.
Милины серебристые черевички неуверенно перешагнули через порог, затем же она направилась в центр зала, к широкому и длинному столу, накрытому фиолетовой скатертью. Здесь велись последние приготовления: одни слуги поправляли цветы в массивных вазах, другие разносили закуски и посуду. Часть помещения была отгорожена ширмами – за ними суетились прислужники благородных гостий, переругиваясь друг с другом так громко, что заглушали своими криками весь остальной шум. Что они делили меж собой, было княжне неведомо. После того как из-за кулисы послышалась крепкая отборная брань, известный Миле прислужник, все в том же сиреневом кафтане, еле заметно склонив набок голову, грозно сдвинул брови и бросился к ширме. Кажется, один из бранящихся схватил от него пинок под ребра, шум моментально стих, стали слышны только приглушенный стон и гневный шепот. Услужник царевича вышел обратно в зал, аккуратно смахнул со лба зарождающиеся капельки пота и вернул лицу прежний невозмутимый вид. До него, равно как и до шума от прислуги, никому не было дела. Он обвел благородных гостей взглядом, заметил удивленную Ладимилу и, умело изобразив радость от встречи, слегка поклонился и пригласил к столу. К слову, почти все места уже были заняты гостями. Мила выбрала в самой середине свободный стул, который ловко отодвинул очередной бесцветный юноша, пробурчавший себе под нос что-то подобострастное.
Стражи, стоящие на верхней площадке центральной лестницы, ведущей из зала в царские покои, переглянулись, одновременно топнули ногами и отворили двери, после чего вытянулись в две ровнейшие струны. Наверху показались силуэты царской четы. Громогласный голос откуда-то из-под потолка произнес:
– Владыка всего Буяна и прочих земель царь Салтан и царица Ильмера.
Гости моментально повскакивали со своих мест, вразнобой согнулись в поклонах, отчего ножки стульев издали тягучий скрип, шаркая по деревянному паркету. Салтан скривился от неприятного лязга и, дождавшись, пока мебель перестанет двигаться, спустился со своей супругой к столу. К ним подбежал обладатель грозного голоса и усадил правителей царства – сначала Салтана, потом Ильмеру. Больше стулья не скрипели: их заботливо приподняли прислужники, помогая вернуться за стол взволнованным гостям.
Владыка всего Буяна кивнул в знак приветствия Тарху и Трояну, одновременно сообщая, что пиру можно дать начало. Управитель Совета мудрости и правды привстал со своего места и оглядел присутствующих. Два стула были пусты, причем один из них – подле царя.
– Многоуважаемые гости! Для меня большая честь разделить с вами эту торжественную трапезу. Пока преблагороднейший царевич ищет путь из своих покоев, предлагаю наполнить бокалы и выпить за наших главных хранителей – Перуна и Макошь.
В зале началась возня. Слуги сбились вокруг стола, поднимая графины с разнообразными напитками и щедро наполняя кубки. Мила чувствовала приливающий жар и тихонько попросила налить ей морса, на что сидевший рядом с ней князь Ратибор из рода Калевичей, племянник царицы Ильмеры, возразил:
– Милая девица, негоже за Перуна да морс-то пить!
Княжна подняла на него взор и приоткрыла было рот, чтобы как-то оправдаться, но не успела.
– Обидится громовержец-то! – Ратибор перевел взгляд на опешившего прислужника. – Красного плесни, да до краев, чтоб с уважением!
Слуга вернул на место увесистый кувшин с морсом и ловко подхватил другой, с вином.
– Я, право, была уверена, что нашим богам-покровителям больше дела до наших мыслей, чем до чарок, милейший сударь… – Мила осознала, что имя соседа ей неведомо.
– Князь Ратибор Калевич, а это… – Он указал на сидящего от него по левую руку сродника. – Мой кровный брат, князь Тихомир. Ваше имя нам знакомо, княжна.