– С-с-судари… – И гулкий удар прервал ее мучения.
Ветреница крутилась на белой подушке ромашек, подгоняемая бурным течением ручья. Она выглядывала своим черным зрачком из-за полей лепестков, чтобы через стремительные колосья запомнить красоту этого луга, простирающегося между южным мысом и столицей Буянского царства.
– Разрази их гром!
По анфиладам сводов прокатился грозный голос Перуна. Остальные буянские боги, созванные Владыкой Прави, стояли, склонив головы.
– Поперек середыша[30] они мне уже, эти люди со своими усобицами! Тьфу ты! – Даже плевок громовержца искрился и норовил прожечь древесину паркета. – Ладно норды друг друга режут без разбора, амитийцы травят да расчленяют, а греки спаивают и насилуют до мозолей! В империи того хуже. И если бы мы только знали, что там происходит на самом деле, то у самой черствой сволочи волосы на макушке бы встали дыбом. Но наши!.. Даждьбог! Где этого лодыря носит!
В палату собраний богов влетел запыхавшийся Тарх. Да, отец предпочитал то самое, нелюбимое им имя. Перун был единственным, кому глава Совета мудрости и правды позволял такое обращение.
– Ты где шатаешься? Убийство за убийством, а ты гуляешь, что Велесова скотина на вольном выпасе!
– Он не убит, отец. Но ранен сильно.
– Ты мне еще перечить будешь, сморкач! – Громовержец подкрепил аргумент ударом кулака по столу. – Вот именно, что сильно! Какого ляда такое вообще может твориться в царстве, за которым присматривает мой сын? Ты же только и успеваешь, что докладывать о том, что счет разбойников малым стал?
Внутри у Тарха бурлили ответные слова, что он волен только выносить наказания за содеянное, но никак не ужесточать правила – это входит в обязанности Совета поклонения и Трояна лично, – однако не стал. Лишь оглянулся на остальных да свесил голову, приняв покаянный вид. Спорить или защищаться, когда отец в таком состоянии, было бы крайне неразумно.
Молчание, кажется, заставило Перуна рассвирепеть еще сильнее. Страшный гортанный рык вырвался из его чрева, прорвав границы Прави. Стада и пастухи на окрестных лугах с тревогой посмотрели в небо: в чистой лазури ни облачка, а грохочет, что при урагане.
Рука громовержца резко поднялась в требующем жесте. В следующее мгновение он уже держал массивный кубок, принесенный слугами, а еще через миг этот кубок наполнился турмалиновым вином. Все вокруг замерло в ожидании: сумеет ли напиток хоть немного остудить пламень недовольства Перуна? Отхлебнув с половину, он размашисто вытер рукавом влажный рот и потрескивающим, что политые угли, голосом молвил:
– Мы им талдычим, научаем, что убивать нельзя, ужасно, стыдно, но все без толку. Ладно бы доносчика иноземного на дыбе под пытками или кулака-сквалыгу при грабеже каком. Но нет же! Правителя княжества! На закате! Это ж как можно?
Несмотря на извечную и непоколебимую уверенность в своей правоте, Перун ценил добротную беседу. И если суть спора пыталась ему изменить, то он прибегал к силе крика. Не многие знали, как правильно ему подыгрывать. Однако его матери в чуткости и внимательности отказать было сложно.
– Правителя… какого княжества? – ровным голосом спросила Лада. Она мягко дотронулась до супруга, могло показаться – ища поддержки, но истинным смыслом этого движения была молчаливая просьба подвинуться, чтобы она могла лучше видеть сына.
Вино ненадолго отвлекло Перуна: Он выставил указательный палец, тем самым давая понять, что, как только вредный пламень внутри него угаснет, он соблаговолит предоставить исчерпывающий ответ. Однако делать этого не пришлось. Сварог только на первый взгляд подчинился Ладиной руке, но, отойдя, тут же развернулся и встал между женой и сыном. После уперся взглядом в Ладу и произнес:
– Новоградского.
Богиня семьи и верности опустила взор и еле заметно кивнула. За спиной Сварога слышались добрые глотки всепобеждающего хмеля, льющегося через глотку прямо в пищевод Перуна. Ниоткуда взявшееся и повисшее в воздухе напряжение оторвало Макошь от фолианта с образцами амитийских тканей. Несмотря на сосредоточенность на блеске тутового плетения, жена громовержца не упускала нити обсуждения:
– Тарх, сердяженька моя, уже известно, кто посмел? Выяснять хотя бы начали?
– Да, непременно. Уже кое-что известно. На него напали кромешники. В Совет поступила депеша… – фраза оборвалась и повисла. Вместе с ее неудавшимся окончанием в аршине от пола болтались ноги Тарха, прижимаемого отцом к темным бревнам. Перун брызгал слюной, из ноздрей его вырывался жар, и повисшему казалось, что его уложили прямиком на наковальню, по которой бьет молот.
– Ты… да как ты… такое мог допустить?!..
– Уведомление поступило стороной, в обход меня, напрямую кромешникам. Я узнал лишь после, получив подневный доклад.
Тарх выпал из рук отца. Тот гневно обернулся на богов, испепеляя их жестким взглядом. Почти все съежились, но только не Сварог. Не отводя глаз от супруги, он спокойно произнес:
– Это я велел. Был грех. Он искупил его. Кровью.
Лада бросила ответный взгляд на мужа. Было видно, как она борется с растерянностью и охватившими ее чувствами. Не в силах остановить поглощающий ее поток, Лада беззвучно всхлипнула и выбежала из палат для сборищ.
Макошь проводила ее взглядом до самых дверей и устало изрекла:
– Вопрос исчерпан. Грех так грех. Велимир из Сварогова стана, а посему его решение наветом быть не может.
Макошь хлопнула в ладоши – и изо всех углов, из-за деревянных ширм, обтянутых гобеленами, повылезали слуги. Они молниеносно уставили стол напитками и закусками и утекли обратно в свои щели. Лицо богини судьбы исказила довольная ухмылка:
– Угощайтесь. Все свежайшее.
Перун, уперев кулак в подоконник, глядел в окно. Сплав досады и разочарования отцом поселился в его тяжелом взгляде. Делать было нечего: право распоряжаться мздой за нарушение Главного закона было у всех Верховных. Его внутренний спор прервал голос Тарха:
– Мои люди узнали кое-что новое о смерти того грека. Мы задержали…
– Вы задержали даже выяснение обстоятельств! – Он посмотрел на сына и решил, что гневаться нет уже никаких сил. – Кого задержали? Виновника?
– Виновницу. Мы проверяем. Она не сознается, завтра допросим с новой прытью.
Перун утвердительно кивнул. Новые проблемы с Элладой и Олимпом точно были лишней заботой.
Тарх помолчал и продолжил тихим, вкрадчивым голосом:
– И еще вот что. Приверженцев Стрибога становится все больше…
– Не хочу об этом слышать. Это чушь.
– Я бы не стал бередить твои чувства упоминанием о нелюбимом брате, если бы наше бездействие не играло против нас. Прежний порядок в Яви под угрозой, а мы…
– Не желаю. Об этом. Слышать.
Столичный буянский порт тонул в тишине. В полуденный час суеты в нем не встретишь. На суше, вдоль пирсов, растянулись походные столы, за которыми гребцы вяло, без азарта, переставляли таврели[31]. Гладь реки покорно томилась, невысокие волны лишь изредка касались корабельных бортов, и мачты нехотя перекрещивались под их баюкающий шепот. Даже чайки и те не нарушали спокойствия, молча разгуливая по пирсам да всматриваясь вдаль.
Княжна Ладимила, стремительной поступью приближающаяся к пристани, была будто из совсем другого мира, не из этого сонного царства. Не увидев никого, кроме корабельщиков, она направилась прямо к ним.
– Судари! Здравы будьте! Я хотела бы уплыть как можно скорее.
Фигура ратника зависла над расчерченной квадратами таврельной доской, а в Милу впились с два десятка мутных глаз. Не найдя в княжне ничего грозного или вызывающего, корабельники вернулись к созерцанию не слишком напряженной игры. Один из них только повернулся к рыболовной шхуне и крикнул:
– Эй, рыбаки! Жаловались, что у вас улов небогатый? Тут вон рыбка сама в сети плывет!
По пирсам прокатился гнилой смешок. Умерив частое дыхание, Мила сбросила с плеча наволочку-котомку и предприняла очередную попытку:
– Любезные судари, я согласна на любой корабль, на любую ладью, только бы выдвинуться прямо сейчас, без всякого промедления.
В ответ корабельщики молчали и прятали лица, но потряхивающие тела не могли скрыть захватившего их хохота.
– Милейшая! – послышалось откуда-то сбоку. Вслед за звуком появился человек в богатом кафтане. На ходу он сражался с непослушным усом, норовящим выгнуться вертикально вверх. – Не плаваем мы в такое время. Видите – штиль. Сварожьи дети отдыхают, а без них мы куда? Да и потом – спешка в море до добра не доводит, она, как известно, только при ловле блох…
– Но мне нужно срочно оказаться в Новом граде!
Капитан цокнул языком, и его глазные яблоки на долю секунды закатились за веки. Матросы вокруг будто бы ожили. Между ними проступил шепот и смешки.
– Еще и далече так… Что же, вы должны знать, что это может встать в кругленькую сумму. Весла, гребцы… И потом, повторяю: поспешание здесь ни к чему. – Ус наконец сдался и лег куда положено. – Вечером в Новый град, насколько я могу знать, отходит корабль. Уже назначено.
– Если все упирается в золото, то могу вас заверить, что это не станет препятствием.
Капитан наклонил голову и жестом дал понять, что Мила может продолжать. Она торопливо облизала губы и произнесла:
– Я могу заплатить столько, сколько скажете. Я…
Мила вдруг запнулась, сообразив, что в жизни своей ни копейки в руках не держала. На воскресных базарах за нее всегда расплачивалась Добродея или отцовские соратники, а здесь, в Буян-граде, у нее и случая не выдавалось поглядеть на гривны. И, конечно же, с собой у нее не было ни гроша. Она поправила выбившуюся прядь и уверенно промолвила:
– …готова заплатить по прибытии любую сумму.
Казалось, что пояс на капитанском кафтане вот-вот лопнет от хохотливой тряски. Матросы повставали и уже не прятали свои смеющиеся лица. Они переглядывались между собой, а иногда пронзали Милу острыми