Перун с удивлением посмотрел в глаза Тарху:
– Я жесток? Безрассудные смертные возомнили себя пес знает кем, вершат жизни без спроса, а жесток я?
Во всех окнах стало светло от вспышек молний.
– Разве они обратились ко мне за советом? Пришел ли Салтан в Совет поклонения? А к тебе? Или в мое урочище – поклониться, чтобы испросить позволения?
– Перун, охолони! От того, что ты громыхаешь, они тебя вновь не полюбят.
Очередная бусина турмалиновых четок щелкнула, гонимая пальцем Сварога, присоединившись к своим близнецам, нанизанным на вощеную нитку.
– А кого они полюбят? Тебя? Припомни, батюшка, чем все закончилось, когда ты верховодил Буяном.
– Закончилось тем, что ты занял мое место. И пока не потерял бесстрастия – прекрасно справлялся.
В комнате было трое, все они были напряжены и старались не глядеть друг на друга. Озадаченность их была разной природы, однако причиной для спора было одно: не сумели, при всей своей власти, остановить кровопролитие в кругу буянской знати.
– Что прикажете делать? – упавшим вниз живота голосом спросил Перун. – Раз такой у Прави никчемный повелитель, давайте введем демократию, – процедил он сквозь зубы.
– Для начала убери свои молнии. От них в глазах рябит.
Перун подошел к окну и протянул руку в сторону Буян-града. Рождавшиеся зарницы слились в одну изломанную линию, небо над городом громыхнуло в последний раз, и тучи спрятали в себе остатки его гнева. Громовержец развернулся к отцу и сыну и промолвил:
– Я что понять не могу: почему они не обратились ко мне?
– Отец, все проходило по правилам Яви. Мы с Трояном получили приглашения.
Молчание. Перун выжидающе глядел на Тарха. Не дождавшись продолжения, он изрек:
– А вы?
– А мы… понимаешь, все дело в тебе. Ты в последнее время перестал слышать кого-либо.
– Поэтому все надо пускать на самотек? Дать им поубивать друг дружку?
– Ну вот, опять! – Тарх гордо развернулся и направился к двери, напоследок бросив: – Сообщи мне, когда будешь готов не только говорить да гневаться, но и внимать.
– Да я же… я… – Громовержец развел руками и присел на край стола. – Простите меня, сродники мои дорогие! Не хотел я оскорблять никого. И вас – тем паче. Но что делать – не ведаю.
– Слушай, отец. – Тарх остановился, бросил взгляд на деда и, получив его кивок-одобрение, с новой силой заговорил: – Иногда я замечаю в себе твои черты. И знаешь, в такие мгновения я пугаюсь, потому что вижу, как самодурство твое мешает благоразумию в делах.
Перун стеклянными очами смотрел перед собой и ковырял пальцем край стола. От дубовой доски отлетел большой кусок древесины.
– Виной тому Девана…
– Не важно, что и кто тому виной. Да, сестра предала тебя тогда, но мы же вернули все на круги своя, сдюжили. А уж разлад с людьми не от того идет, пойми.
– Я как сейчас вижу ее глаза… Избалованная девка, чуть не лишила меня жизни оттого лишь, что ей показалось, будто она достойнее нас Правью повелевать будет!
– Отец!
Тарх соколом подлетел к Перуну, схватил его за плечи и стал трясти со всей силы. Но прекратил, как только увидел выступившие слезы. Он всегда считал, что нет в Пятимирии сухаря черствее, чем его отец, однако блестящие капли на ланитах громовержца заставили его в этом усомниться. Большим пальцем Тарх собрал соленые дождинки на щеках, погладил отца по голове и тихо произнес:
– Не печалься. Что было, тому не повториться. Но сейчас нам надо взять себя в руки и вместе решить, как вернуть доверие людей. Сядь на свой трон, громовержец.
Они сели за стол. В комнату успела незаметно пройти Макошь, но не могла проронить ни слова – таким супруга она не видела. Не зная, чего ждать, она молча разлила вино в четыре кубка и притаилась.
– Я сопоставил некоторые события и, думается мне, начал кое-что понимать. Не уверен, что эти ниточки сразу приведут нас к виновникам междоусобицы, но хотя бы размотаем клубки и посмотрим, откуда они тянутся. Будем распутывать, покамест не разгадаем. – Тарх отхлебнул вина. – Что мы имеем: в трактире убит подданный Эллады.
– При чем здесь убитый Дамианос? – исторг из себя Сварог.
– Прошу тебя, не перебивай. Я и сам пока не все понимаю. Но оно может быть связано, да так, что сразу и не обнаружишь. Итак, Дамианос мертв. Основание деяния и убийца нам неизвестны. Есть домыслы об отравлении: найденная в желудке жидкость попалась нашим лекарям впервые, и назвать точно, что это, они затруднились: капли молочно-белого зелья, похожего на отвар из каких-то цветов, семян или нектара. Природа его сомнительна. Также в казематах содержится арестованная эллинийка, дева-птица Сирин, по сообщению соглядатаев, уединявшаяся с Дамианосом в уборной. Дерзит, показаний не дает, только с толку сбивает – возможно, нарочно. Если принять за истину, что она намеревалась отравить мальчишку, то сделать это она могла именно с помощью зелья.
– Надо вытряхнуть из нее правду, из этой шельмы! – вылетело из уст Сварога.
– Не дается. Я уже пробовал – был облит ушатом оскорблений и проклятий. Вот еще одна пощечина за ужесточение правил: тебе перестают верить. Я ей обещал освобождение…
– То, чего, разумеется, подарить бы ей не смог, – перебила его мачеха. – Даже если бы очень желал.
– Да, Макошь, правда твоя. И она ясна, но порядка не меняет: нужно вновь стать теми, кто будет мил людям. В их мольбах наша сила, не забывайте, и одним страхом их не удержишь. Вернусь к разбору наших следствий: окольно Сирин созналась, что ей известно о зелье, но подробно узнать, что именно, не удалось. И вроде бы мы зашли в тупик, если бы не одна деталь: зелье мне предложили совершенно другие люди, и произошло это не более недели назад.
– Они хотели тебя отравить?
– Не знаю, отец, может, и так, отвергать это не стану. Полагаю, в малых дозах зелье совершенно безвредно. Я не придал тому значения и, наверно, не вспомнил бы, если бы мои молодцы из Совета не упоминали его в разбирательстве. Подчеркну: я не связываю убийство Дамианоса с сегодняшней попыткой переворота, но зелье – одно и то же, как я смею догадываться.
– Ничего не разберу. Как зелье замешано в бесчинствах во дворце?
– А только лишь так, Перун, что ты отказывался слушать слова мои о твоем брате Стрибоге. Ну вот, ты опять морщишься, а зелье мне предлагали его посланники.
– Это кто еще такие?! – Громовержец вмиг рассвирепел и вскочил бы, не усади Тарх его обратно в кресло.
– Не горячись, отец. Стрибог распространил свое влияние над Кряжмой и прочими южными территориями. На его урочища ходят все жители тех земель.
– Какая чушь несусветная! – Макошь поторопилась прервать его, видя, каких усилий мужу стоит продолжать эту беседу. – Среди моих девиц на урочищах пересуды ходят, что Стрибог зачем-то те слухи ветром разносит…
– Докладчики твои лукавят, богиня судьбы. – Тарх с азартом поставил на стол пустой кубок. – Князья Калевичи пытались убедить меня вас помирить, отец, объясняя, что имя их пособникам – легион.
Сварог оставил свои любимые четки, вытер рукавом вспотевший лоб и сказал:
– Запутал ты нас, Тарх Перунович. Никак не уясню: Стрибог с зельем этим как повязан?
– Калевичи его мне предложили. На прогулке в лесу как невидаль эдакую. А сегодня их схватил наш Совет – думают, метили они на престол. – Тарх поднялся со стула. – Получается, что хранители зелья, найденного в желудке умершего Дамианоса, задержаны за другое преступление. Мои люди считают: Калевичи подкупили Салтанова гридня, чему есть доказательство в виде кряжменских монет, и они же угрожали мне, что если я не помирю вас со Стрибогом, то худо всем станет.
– И они начали выполнять свои обещания. – Сварог снова взялся за четки и остервенело перемещал бусины.
– Именно. Но пока это всего лишь умозрения, догадки, и, для того чтобы их подтвердить, я лично займусь допросом князей.
По комнате разнесся звон стекла. Макошь постучала по своему кубку и, когда все обратили на нее внимание, глазами указала, что он пуст. После того как Даждьбог исправил эту вопиющую несправедливость, она молвила:
– А девка-то – что с ней думаешь делать?
Разговор богов прервал стук. В узкую щель приоткрытой двери втиснулся нос прислужника, который сдавленным голосом сообщил:
– Прибыла Деметра. Эллинийская богиня плодородия, земледельцев, хранительница…
– Да впускай уже, не задерживай. – Макошь покинула свой стул, одернула подол платья, натянула дежурную улыбку.
Вместо приветствия запыхавшаяся гостья произнесла:
– Мне сказали, что она здесь. Моя девочка за решеткой?
Чтобы пройти в божницу, нужно было пересечь коридор из хоров и гридницу. Сразу за печью зияла темень, в которой пряталась неприметная дверь с инкрустацией знака Алатыря, ведущая к узкой винтовой лестнице, соединяющей господский и верхний ярусы. В горле изразцовой каменки тлели затухающие угли. «Все так, как должно быть. Ненадобно никому тепла в этом мертвом тереме», – подумала Мила.
Дверь отворилась совсем неслышно, петли сработали четко, открывая вид на небольшую светлицу с окнами, смотрящими на все четыре стороны. Посередине возвышался добротно сколоченный ящик, формой напоминавший рыбацкую лодку. Края его были густо усыпаны резьбой. Мила бросилась к этому последнему ложу своего отца. Глаза его были сомкнуты, как и суровые губы.
– Папа…
Она припала к родным рукам, сложенным на груди, прижалась щекой, будто пыталась своим теплом согреть их. Слез не было, только плыло перед глазами и хотелось скорее вытащить Велимира из этой жесткой и неудобной постели, недостойной стеречь покой сюзерена Северных земель буянских. На его черном бархатном кафтане финифтью блестели пуговицы. В этом наряде он появлялся на ее памяти лишь однажды: когда вернулся из триумфального похода, сумев поразить неприятеля. На фоне черной ткани кожа властителя Новоградского княжества казалась бледнее бледного. Ладимила без остановки терла хладные длани, надеясь, что он откроет глаза, что проснется и, как прежде, произнесет: