– Восемнадцать. Вы прекрасно справлялись с нашими воинами, уважаемый Колояр. Я лично видела, как они вылизывали языками сапоги тем, кто старше в строю. И, опережая выдвижение вас на княжение, смею предвидеть: ваша жестокость людей лишь разозлит, а вот умеете ли вы иначе – что-то я сомневаюсь.
– Княжна! – Остромысл поднялся со стула и вкрадчиво заговорил: – Согласен, коль к власти придет военный, то наш люд взвоет, не успеет новый владыка и шагу ступить. Я, знаете ли, уверен в нашем согласии с тем, что свет учения озарит наш народ и сделает его покладистым и податливым, что драгоценная глина…
– Не пойму: что вам мешало озарять народ светом учения все эти годы на вашем посту? Все двери были открыты. И окна. Запасы – все книгохранилище. Но лень всех наук приятнее, не так ли?
Остромысл хотел было что-то возразить, но его прервал князь Мстислав:
– Что мы спорим без толку? В ту пору, когда Пятимирием правят деньги, только они могут что-то решать. И они должны быть во главе всего, судари. – Хранитель казны скользнул взглядом по Ладимиле и быстро исправился: – Вы согласны, княжна? И умное их расходование пойдет на пользу не только Новому граду, но и всему Буяну!
– Ваши дочери и так прекрасно одеваются. Поверьте, таких шелков я не видела даже на балах в столице. – Мила подошла вплотную к недовольному князю, наклонилась и стала шептать на ухо: – А какими яхонтами они хвастались этим летом! Неужто на ваше жалованье можно так достойно баловать своих кровинушек ненаглядных? Наверное, стань вы царем, народ будет одарен с ног до головы всем, что купцам не жалко отдать за ваше покровительство?
Князь Мстислав вмиг побледнел и от испуга стал неистово икать. В гридницу влетела запыхавшаяся прислужница, в руках ее был поднос с кубками и графином с вином. Увидев понурых вельмож, она в нерешительности застыла и стала оглядываться, будто собираясь ретироваться. Мила подняла руку и остановила ход ее сомнений:
– Судари сами справятся. Спасибо. Ступай.
Судари справились. В горле пересохло почти у всех.
Сделав небольшой глоток, гусеподобный князь Путислав встал, откашлялся в сторону и проговорил:
– Дело говоришь, княжна. Ты и замуж пойдешь высоко, и мудра, и сердечна, и расчетом владеешь притом. Но народ-то у нас дикий. Камнями же забросают, посмей ты только им сказать, что ими будет управлять… как бы это сказать… зла не держи только, я ж просто как они рассуждать пытаюсь. Ну… не муж… а несовершенный человек… Женщина.
– А мы поддержим.
Чеслав не пил и не садился, а только держал наготове свитки, оставленные Велимиром.
– Если главы всех Советов новоградских будут во время объявления рядом и разъяснят, кто и за что уважает законную наследницу, люд наш удивится, но смирится. И подивится всякий тем сильнее, как был неправ, размышляя, что женщина неспособна привести свой народ к процветанию.
Глаза его искрились, и он безотрывно глядел на княжну – так внимательно и не моргая, что Миле даже стало не по себе от этого взгляда.
– Несовершенный человек – это тот, кто не достиг совершенства. Мы все здесь такие. Так что давайте поднимем наши кубки и сдвинем их за нового сюзерена Северных земель!
За окном белокаменного Сварожьего терема тревожно качались березы. Их плакучие плети, обыкновенно ласкавшие нижний ряд меловой кладки, били в окна, как в набат, сообщая хозяину дома о том, что та, кого он ждал, вернулась.
Бог огня застыл у дубового подоконника. Незнакомец мог бы предположить, что Сварога манят бескрайние цветочные луга, уходящие за самый горизонт, что он следит за полетом шмеля или наблюдает за безмолвным танцем спелых колосьев. Но Лада изучила в нем каждую пядь, и эти напряженные мощные плечи ясно давали понять: им с мужем предстоит разговор, который она откладывала целых восемнадцать лет.
– Возвратилась?
– Как видишь.
– Вот и славно!
Холм его плеча поджался к могучей шее еще сильнее, будто ответ супруги заставил его напрячься пуще прежнего.
Ее вдруг обуяло нестерпимое желание броситься на эту широкую грудь, гладить выступающие бугорки мускулов, ладонями своими расслаблять их натугу, беззвучно, пальцами, сообщать, что в ее сердце нет места обиде и что она готова вместе преодолевать любые невзгоды, во всем поддерживая своего Сварога. Она сделала шаг, а дальше идти не смогла – все-таки было между ними что-то неразрешенное, то, что мешало взять и прикоснуться к мужу. Была ли в этом ее вина? Никто не смог бы ответить на этот вопрос. Одно она знала точно: распутывать этот клубок выпало ей. Лада взглянула на свою ладонь и тихо промолвила:
– Хочу знать… – Она проглотила подступающий ком, тяжело вздохнула и прохрипела: – Почему сейчас?
Небесный отец развернулся и уставился на жену. Лицо его было крайне сосредоточенно в своем беспокойстве, в нем одновременно сошлись досада и растерянность, и эта горькая смесь придавала ему облик кого-то чужого, незнакомого.
– Это не имеет значения. Ты здесь. И это главное.
Сварог попытался улыбнуться и неловко погладил Ладу по щеке. Она мягко отстранилась, очень четко осознавая, что он вознамерился вновь пойти простым путем: замолчать, спрятать, родить очередную недосказанность. Соучаствовать в этом никак нельзя, каждому из них надо выговориться, признать свои грехи. Но как решиться? В попытках собраться с мыслями Лада бросилась искать любое занятие. На столе посередине светлицы в вазе, формой напоминавшей лебедя, громоздились ягоды и фрукты. В их саду плодов было видимо-невидимо, есть их никто не ел, и лежали-то они обычно для красоты и уюта. Богиня любви ринулась к съедобному украшению, схватила нож, и его лезвие безжалостно впилось в мякоть ярко-красного яблока.
– Ты мне скажи. Поведай.
Лада разделила яблоко на две половины.
– Что ты теперь с ней сделаешь?
Сварог медленно добрел до стола и стал напротив жены. Ему явно было что сказать, но он как будто сознательно выдерживал в себе слова, чтобы доставить супруге, уличенной в неверности, как можно больше страданий.
– С твоей дочерью?
Великан получил утвердительный кивок жены, ухмыльнулся, с неприятным скрежетом ножек по половицам отодвинул стул и опустился на него.
– Дай подумать. Что можно сделать с девкой, ставшей плодом преступного разврата?
– Сварог!
Лада вонзила нож в половинку яблока, отщепив от нее полумесяц, обернутый кожурой.
Супруг протянул свою огромную руку, медленно поднял со стола дольку и отправил ее в рот. Вперился в жену испытующим взглядом.
Борясь с дрожью в пальцах, Лада продолжила нарезать яблоко.
– Ни слова вовек я не сказала о твоих Сварожичах, – проговорила она, старательно пряча глаза.
Хрустящие звуки, доносившиеся из божественного рта, прервались. Не успев прожевать яблоко, бог огня проглотил большие куски и приподнялся со стула.
– А ты что-то о них хотела сказать?
– Только лишь то, что я их не рожала. И в чудодейственные удары твоего молота об Алатырь-камень может поверить кто угодно, но не я.
– Ты еще скажи, что вообще никого не рожала.
– Почему же…
Яблоко было разделено на восемь долек. Пять тоненьких – они получились из одной половины – и три потолще – из второй. Лада аккуратно положила нож и принялась считать нарезанное.
– У нас чудесные дети. Смотри: Перуна ты уже проглотил.
Она положила посередине между ними одну дольку. Вскоре к ней добавилась вторая, третья и так далее.
– Леля. Жива. Мара. Лель. Полель. А теперь называй ты.
Она придвинула оставшиеся три куска яблока к ладони супруга. Ноздри его раздувались – ответа все не было. Беспомощное молчание было для Лады хорошим знаком. Оно давало ей возможность разрубить этот узел впредь и навсегда.
– Ну же, можешь съесть, если голоден. Да и эта половина слаще. Тебе помочь?
– Спасибо, Лада.
Челюсти снова зашевелились. Две дольки безвозвратно превращались в кашу за его тонкими устами, а третья одиноко лежала под рукой.
Богиня семьи кивнула на оставшийся кусок яблока и открыла последний козырь:
– Немизу зачем обижаешь?
Сварог схватил темнеющий полумесяц яблока и швырнул им в открытые створки окна.
– Она мне не дочь! Стрибог да Семаргл – да, сыновья, но Немиза… Она какая-то проходимка, найденная Марой после того, как наших девочек околдовали!
Руки у Лады больше не дрожали. «Как же, решил сбить с толку, напомнить о том, как дочерей наших, Живу, Лелю и Мару, похитили да чуть не сгубили. Не получится, Сварог, я не дура – на твои приемы покупаться снова!» Она понимающе кивнула и изрекла:
– «Родились из искр, от ударов молота по камню Алатырю»… Может, молот с искрами попал еще куда, а ты и не заметил?
Ладу обдало жаром его дыхания. От глубокого вздоха мышцы его налились невиданной силой, грудь раздуло так, что свет от окон еле пробивался в середину комнаты… Свирепые глаза его жаждали одного: прекратить это мучение, прервать пытку греховными воспоминаниями, забыть о сладком плоде неверности навсегда. Взглядом он вернулся к вазе с фруктами, схватил вишню на плодоножке и поднес ее к самому Ладиному лицу.
– Я достаточно внимателен, Лада. – Вишня коснулась ее губ. – Ничего твоей… Ладимиле не будет. Полюбим ее как родную дочь. Она не виновата в том, что… Ты… Съешь ягоду – и никогда больше не возвратимся к минувшему, ладно?
– Можешь идти!
Сирин подняла голову и раскрыла глаза. Беспроглядный мрак не только скрывал предметы вокруг – он безжалостно лишал арестантов возможности считать дни и часы, проведенные в этих затхлых казематах. Лязг металла бил по ушам, и во тьме только и видно было, что отблески керосиновой лампы на железных прутьях. Ей не приснилось, это было наяву.
– Ступай, кому говорю!
Ставни клетки были отворены. Нетерпеливый целовальник шаркал ботинками и шумно всасывал воздух, обнажая хронический насморк, всем своим видом давая понять, что ждать долго он не намерен. Дева судорожно схватила то немногое, что было при ней, вскочила на некрепкие ноги. Голова закружилась. Что ей уготовано дальше? Все слишком быстро. Отведут ли ее на дыбу? Или будут окунать в бочку с ледяной водой, пока из измученного тела не улетит душа?