Я, справив ей поминки.
Морозом сжатый,
Спит дол; но, жар храня,
Амор-оратай
Обходит зеленя,
Согрев меня
Дохой, с кого-то снятой,
Теплей огня, —
Мой страж и мой вожатый.
Мир столь прекрасен,
Когда есть радость в нем,
Рассказчик басен
Злых — сам отравлен злом,
А я во всем
С судьбой своей согласен:
Ее прием
Мне люб и жребий ясен.
Флирт, столь удобный
Повесам, мне претит:
Льстец расторопный
С другими делит стыд;
Моей же вид
Подруги — камень пробный
Для волокит:
Средь дам ей нет подобной.
Было б и низко
Ждать от другой услад,
И много риска:
Сместится милой взгляд —
Лишусь наград;
Хоть всех возьми из списка
Потрембльский хват[100] —
Похожей нет и близко.
Ее устои
Тверды и мил каприз,
Вплоть до Савойи
Она — ценнейший приз,
Держусь я близ,
Лелея чувства, кои
Питал Парис
К Елене, житель Трои.[101]
Едва ль подсудна
Она молве людской;
Где многолюдно,
Все речи — к ней одной,
Наперебой;
Передает так скудно
Стих слабый мой
То, что в подруге чудно.
Песнь, к ней в покой
Влетев, внушай подспудно,
Как о такой
Петь Арнауту трудно.
Песня о том, как трудно дождаться ответной любви
Не Амор в моей власти, а[102]
Сам он властвует надо мной:
Радость, грусть, ум, дурь — все впрок
Тому, кто, как я, робеет,
Видя, что зла его кара;
Ходить дозором
Должен вслед за Амором
Всякий, кто ждет
Щедрот:
Будет нажива,
Коль страсть терпелива.
Страх сковал немотой уста,
Сердце ж мучится полнотой
Чувств — и то, о чем я молчок,
Переживая, лелеет;
Искать таких дам средь мара
Тщетно по норам
Тайным и по просторам:
Всякий расчет
Собьет
Та, что на диво
Нежна и красива.
Истинна она и верна,
Думать не хочу о другой;
Мысль же о ней — как кипяток:
Закат ли, или утреет[103] —
Сердце на грани развара;
Алкаю взором
Ее — она ж измором
Меня берет;
Но ждет
Сердце призыва,
Тем только и живо.
Тот безумен, чья речь текла
С целью сменить радость тоской.
У лжецов — обезумь их бог! —
Вряд ли язык подобреет:
Совет дадут — тотчас свара;
Покрыт позором
Амор, но, верю, в скором
Времени в ход
Пойдет
То, что нелживо
В природе порыва.
Пусть она меня вознесла,
Но молчу об усладе той;
Гортань, заперта на замок,
Ее омрачить не смеет;
Мучусь от знойного жара,
Справлюсь с которым
Тем же крепким затвором:
В том, что наш рот
Ведет
Себя крикливо, —
Причина разрыва.
Если бы мне помогла она,
Песням дав высокий настрой,
Я б немало сложить их мог;
Душа то никнет, то реет,
То дара ждет, то удара;
С ней ни потвором
Сладить нельзя, ни спором,
И все пойдет
Вразброд,
Косо и криво,
Коль Милость глумлива.
Песня влюбленного, который с достоинством ждет признанья
Гну я слово и строгаю[105]
Ради звучности и лада,
Вдоль скоблю и поперек
Прежде, чем ему стать песней,
Позолоченной Амором,
Вдохновленной тою, в ком
Честь — мерило поведенья.
С каждым днем я ближе к раю
И достоин сей награды:
Весь я с головы до ног
Предан той, что всех прелестней
Хоть поют метели хором,
В сердце тает снежный ком,
Жар любви — мое спасенье.
Сотнями я возжигаю
В церкви свечи и лампады,
Чтоб послал удачу бог:
Получить куда чудесней
Право хоть следить за взором
Иль за светлым волоском,
Чем Люцерну[106] во владенье.
Так я сердце распаляю,
Что, боюсь, лишусь отрады,
Коль закон любви жесток.
Нет объятий бестелесней,
Чем у пут любви, которым
Отданы ростовщиком
И должник, и заведенье.[107]
Царством я пренебрегаю,
И тиары мне не надо,[108]
Ведь она, мой свет, мой рок,
Как ни было б чудно мне с ней,
Смерть поселит в сердце хвором,
Если поцелуй тайком
Не подарит до Крещенья.
От любви я погибаю,
Но не попрошу пощады;
Одинок слагатель строк;
Груз любви тяжеловесней
Всех ярем; и к разговорам:
Так, мол, к Даме был влеком
Тот из Монкли[109] — нет почтенья.
Секстина
Слепую страсть, что в сердце входит,[112]
Не вырвет коготь, не отхватит бритва
Льстеца, который ложью губит душу;
Такого вздуть бы суковатой веткой,
Но, прячась даже от родного брата,
Я счастлив, в сад сбежав или под крышу.
Спешу я мыслью к ней под крышу,
Куда, мне на беду, никто не входит,
Где в каждом я найду врага — не брата;
Я трепещу, словно у горла бритва,
Дрожу, как школьник, ждущий порки веткой,
Так я боюсь, что отравлю ей душу.
Пускай она лишь плоть — не душу
Отдаст, меня пустив к себе под крышу!
Она сечет меня больней, чем веткой,
Я раб ее, который к ней не входит.
Как телу — омовение и бритва,
Я стану нужен ей. Что мне до брата!
Так даже мать родного брата[113]
Я не любил, могу открыть вам душу!
Пусть будет щель меж нас не толще бритвы,
Когда она уйдет к себе под крышу.
И пусть со мной любовь, что в сердце входит,
Играет, как рука со слабой веткой.
С тех пор как палка стала Веткой[114]
И дал Адам впервые брату брата,[115]
Любовь, которая мне в сердце входит,
Нежней не жгла ничью ни плоть, ни душу.
Вхожу на площадь иль к себе под крышу,
К ней сердцем близок я, как к коже бритва.
Тупа, хоть чисто бреет, бритва;
Я сросся сердцем с ней, как лыко с веткой;
Она подводит замок мой под крышу,
Так ни отца я не любил, ни брата.
Двойным блаженством рай наполнит душу
Любившему, как я, — коль в рай он входит.
Тому шлю песнь про бритву и про брата
(В честь той, что погоняет душу веткой),
Чья слава под любую крышу входит.
БЕРТРАН ДЕ БОРН[116]
Песня, побуждающая баронов к войне против Ричарда
Легко сирвенты я слагал,[117]
Но в них ни словом не солгал:
Я поделиться, чем богат,
До полденье последних рад,
Но если кто мне скажет: «Мало!»,
Будь это хоть кузен, хоть брат,
Тотчас даров лишу нахала.
Тверд мой рассудок, как кристалл,
Хоть и его поколебал
Лиможца с Ричардом разлад,[118]
Немало принеся утрат;
Чтоб на потомков зло не пало,
Пусть подчиниться поспешат[119]
Сегодня королю вассалы.
Гильем Гурдонский,[120] хоть звучал
Набат ваш выше всех похвал,
Я б вас любил сильней стократ,
Не подпиши вы тот трактат:
Теперь не избежать скандала —
Вас два виконта норовят
В него втянуть, ждут лишь сигнала.
Всю жизнь я только то и знал,
Что дрался, бился, фехтовал;
Везде, куда ни брошу взгляд,
Луг смят, двор выжжен, срублен сад
Вместо лесов — лесоповалы,
Враги — кто храбр, кто трусоват —
В войне со мною все удалы.
Я взялся ветхий арсенал
Баронов в новый сдать закал
И латки класть поверх заплат
На ржавую броню их лат
(Цепь Леонарда из металла
Была прочнейшего)[121]