Песня о посте в любви
Вновь долгих дней дождались мы,[419]
Все разом зацвели холмы,
И с распустившихся вершин
Дерев, от немоты зимы
Избавясь, песенный зачин
Летит вдоль тынов и куртин,
И всяк свистун на свой манер.
Я с них в любви беру пример:
Ложь зла, но я не маловер,
Не ближе к смокве змей, чем я
К лучам ее высоких сфер,
Чья радость как цветенье, чья
Живительна для душ струя, —
Хоть мой кошель пока что тощ.
С тех пор как эн Адам средь рощ
Эдемских[420] пал, утратив мощь, —
Кого, чей был бы столь же чист
Лик, вдохновил Христос, наш вождь?
Она гладка, как аметист;
И путь к ней ровен — хоть тернист,
Прям — но над пропастью навис.
Близ Дамы быть — вот мой девиз,
К ней рвусь я, но сердечный криз
Сжал грудь мою, ожег, потряс,
Взорвал — не выбраться мне из
Руин, в обломках я погряз,
Совсем исчез, верней, увяз
В любви, словно в цветах — иссоп.
Тех, кто влюблен, как я, ждет гроб,
Моя же смерть близка, не то б
Любовь костра во мне палить
Не стала, возводя поклеп:
Его и Нилу не залить,
Как удержать не в силах нить
Летящего со стен зубца.
Хоть боль слад им а, нет конца
Любовной пытке — я венца
Мучительного не избег,
И мертвенным стал цвет лица;
Но, даже проживи я век
И белым сделайся как снег,
Хулить я Даму не хочу.
Ведь только Дамам, не шучу,
Дано целить нас, как врачу;
Пусть всех прогонит с глаз долой
Тот, кому страсть не по плечу, —
И он возвысится душой;
Презрительно над волей злой
Смеюсь я, лишь добро ценя.
Жонглер, тебе не страшен зной,
Иди к друзьям моим и пой,
Для эн Раймона жар храня.
Пой, что я сыт и пьян бедой,
Стол постный — манна для меня.
ГИРАУТ ДЕ КАЛАНСОН[421]
Песня о третьей, «меньшей», любви
Речь покоренного вами певца,[422]
Дама и друг мой, сеньор и оплот,
О третьей, и меньшей, любви[423] пойдет,
О том, как она, умы и сердца
Пленяя, вторгается чрез посла
В жизнь принцев, маркизов, графов, в дела
Владык и, неправым судя судом,
Властно настаивает на своем.
Тонка, еле зрима ее пыльца,
Стремителен, не спастись, ее лет,
Смертельно ранит стальной ее дрот,[424]
Хоть плавен и нежен замах бойца;
Сколь частой бы вязь кольчуг ни была,
Броню пробивает ее стрела,
Из золота первая, а потом
Свинцовые, с заостренным концом.
Тяжесть ее золотого венца
Легка, за жертвой погоню ведет
Без устали, в цель без промаха бьет —
И ужас вселяется в храбреца;
Дочь Наслажденья, она весела;
Мы считаем добром суть ее зла;
Радостью пенясь, идет напролом,
Не уважая достоинств ни в ком.
Ведут пять дверей в глубь ее дворца:[425]
Кто две первых прошел, в три прочих вход
Находит легко и с тех пор живет
В веселье, но выход скрыт от жильца;
Ни разу лестница, хоть и мала —
Четыре ступени,[426] внутрь не ввела
Невеж, которым сдается внаем
В предместье, чья площадь — полмира, дом.
Стоит посредине ее крыльца
Шахматный стол, но свершить первый ход
Тем лишь дано, чей приходит черед,
Ибо для игр этих нет образца;
В них сотни фигур, и все из стекла,
Ходить абы как, была не была,
Ими нельзя, ибо даже надлом
Лишает вас ставки всей целиком.
Повсюду, где есть по воле Творца
Суша и море и солнце встает,
Она, заставляя любить, дает
Тому — роль счастливца, тому — глупца;
Ее обещанья — прах и зола;
Почти нагая, лоскут лишь нашла
Расшитый, с девизом своим, о том
Гласящим, что дева в родстве с огнем.
Второй же трети любви два крыла —
Милость и Доблесть; а первой подъем
Столь мощен, что зрит лишь небо кругом.
Стань, песнь, маркизу Гильему мила,[427]
Сошлись Благородство и Слава в нем,
Готов для тебя в Монпелье прием.
ПИСТОЛЕТА[428]
Песня жонглера, мечтающего о богатстве и знатности
Мне тысячу бы марок серебром,[429]
И золота бы красного в казну,
И закрома с пшеницей и овсом,
Быков, коров, баранов, и одну
Пусть сотню ливров каждый день на траты,
Мне б столь широкостенные палаты,
Чтоб выдержать могли любой напор,
И порт речной, и весь морской простор.
Мне бы таким же обладать умом
И постигать такую глубину,
Как Соломон, в делах не быть глупцом,
И чтоб никто не ставил мне в вину
Измены иль коварные захваты
Земель, иль скупость, иль отказ от платы
Долгов, и чтоб на мой стремились двор
Попасть и бедный рыцарь, и жонглер.
Мне б, Дамы благородной став рабом,
Жить у любви и радости в плену,
И чтоб за мной сто всадников верхом
Скакало на турнир иль на войну,
И сам я выбрал им плащи и латы;
Мои ж владенья были б столь богаты,
Что я купить или продать на спор
Мог все, чего ни пожелал мой взор.
Ибо тоска — ходить весь год пешком
И трогать надоевшую струну;
Хотел бы я иметь уютный дом,
Чтобы спокойно отходить ко сну,
Чтоб комнаты в нем теми были сняты,
Кто голоден, на чьих плащах заплаты, —
Приняв их, стал бы счастлив я с тех пор,
А не судьба — мой план мне не в укор.
О Дама, столь изыскан ваш прием,
Что я б хотел вам сердце и казну
Отдать и всю планету целиком,
Как только ею я владеть начну;
Никто о ваших прелестях в дебаты
Со мной не вступит, в этом виноваты
Вы сами — бесполезен был бы спор:
Достойней вас средь ваших нет сестер.
ЮК ДЕ САНТ-СИРК[430]
Песня, предупреждающая Даму о бедах, к которым ее может привести измена
Давно уж душа объята[431]
Надеждой, что зазвучит
В ней музыка, — но молчит
Песня, как будто заклята;
Чтоб было правдиво то,
Что быть пропето должно,
Пускай вместит в себя пенье
Утеху и огорченье,[432]
И то, чему был я рад,
И скорбь от горьких утрат.
Господне даянье свято,
Но он не благоволит
Больше ко мне, я забыт,
Он отнял, что дал когда-то —
Боже, все прахом пошло,
А было так хорошо!
Близ вас побыв хоть мгновенье,
Я чувствовал вдохновенье,
Ныне же в сердце разлад,
С высот я низвергнут в ад.
Назад вами слово взято,
И к счастью мне путь закрыт,
От злой измены болит
Сердце, отчаяньем сжато:
Забыть вам было легко,
Как нас друг к другу влекло.
Меня гнетет разлученье:
Коль нет надежд на прощенье,
Зачем когда-то мой взгляд
Открыл в вас доблестей клад!
Ту ждет униженье — плата
За высокомерный вид,
Той ныне гибель грозит,
Что честью была богата,
Умом, благородством — но
Все обратила во зло;
Она живет в ослепленье,
Надеясь на прославленье
От тех, что о всех подряд
Безумствах ее шумят.
Для Дамы чести утрата —
Конец, ибо жгучий стыд
Ей душу всю изъязвит,
Лишив к былому возврата;
Лишь издали кое-кто
Теперь ей кивнет — зато
Услышит она глумленье,
И прежде, чем преступленье
Из милости ей простят, —
Везде о нем раструбят.
Дама, не гневайтесь: я-то
Не из таких волокит,
Кто прочь бежит от обид,
Крича: сама виновата!
Вас встретив, ни у кого
С тех пор не прошу давно
Поддержки иль снисхожденья;
Столь велико к вам влеченье,
Что, если запрет не снят,
Пусть бог мне не дарит услад.
Забвенье чести чревато
Тем, что тогда все равно:
Что пагуба, что добро;
Где порицают паденье,
Там к высшему есть стремленье;
Чей отравлял меня яд,
Открыл я, хоть шел наугад.