ождались пространными пояснениями. Н. М. Гиренко после тщательного анализа бонгуанского текста предложил свой вариант перевода:
О-о-о, Каунг-каунг,
Дети Бонгу, идите все сюда,
Обычай говорит — соединяйтесь.
«Каунг-каунг» — звукоподражательное слово, первую строчку можно перевести: «Слушайте каунг-каунг».
«Эта песня, — объяснили исполнители, — поется, когда молодых людей переводят в зрелый возраст и обучают их быть мужчинами. Сначала они приходят в укромное место в лесу и там готовятся. Люди там сами должны создать (так!) и вернуться с песней. Эта песня для того, чтобы вернуть их в деревню, привести их, чтобы дать им {62} наставление, как они должны жить и с какими словами должны обращаться к своим женам».
Всегда существует опасность вычитать в такого рода комментариях больше, чем есть в действительности, и придать особый смысл возможным обмолвкам информаторов. Тем не менее я рискну высказать предположение, что в приведенном объяснении, хотя и не совсем складно, отражена ритуальная многозначность песни, текст которой на первый взгляд особой значительностью не отличается. Согласно объяснению, песня связана с результатами пребывания молодых людей в лесу и с их обучением. В то же время песня эта (и другие аналогичного типа) — «для того чтобы вернуть их в деревню». В свете сказанного выше об обряде инициации можно предположить с большой долей определенности, что песня одновременно фиксировала акт «преображения» проходивших обряд и воплощала их связи с прежним микромиром. Песня возвращала их в родную деревню, но возвращала другими.
В Бонгу мне удалось записать еще несколько «песен возвращения». Одна из них состояла всего из одного слова, означающего в переводе «победный лист». Согласно комментарию, лист известного дерева употреблялся в обрядовом эпизоде, когда молодые люди, выйдя на рассвете из мужского дома, омывали свои лица. Именно песня должна была придать этому действию сакрально-символический смысл.
Таковы многие папуасские песни: одно слово, само по себе мало значащее, но контекст коллективного конвенционального действия, контекст традиции выявляет скрытый в нем смысл, привносит в него серьезную цель и настоящую жизненную значимость.
2
Межплеменные войны, длительные и короткие, постоянные и эпизодические стычки между соседними локальными группами, частые набеги, военные экспедиции на ближайшие и дальние острова были в прошлом в Океании почти повсеместно распространенным и привычным явлением. Они вызывались традиционно враждебными отношениями между известными этническими группами, велись в целях грабежа, увода женщин, получения «голов», {63} могли вспыхнуть ради мщения за якобы совершенное злое колдовство, как результат ссоры из-за огородов, свиней и т. д. Известно, что такого рода войны вообще составляли непременный элемент жизни первобытнообщинных коллективов, и Океания не являлась исключением. Война была составной естественной частью быта, она была органически включена в единую систему общественной жизни и к ней относились соответствующим образом. Искусство воина и военные успехи ценились очень высоко, традиции такого искусства всячески поддерживались и развивались, и обучение воинскому мастерству, равно как и воспитание воинственности, доблести и силы, занимали очень важное место. Со всем этим была связана сложная система представлений, идеологических концепций, ритуалов и ритуальной символики, магических процедур. Целый комплекс соответствующих тем и мотивов получил самое широкое отражение в мифах, преданиях, генеалогиях: в мифологической и легендарной истории многие боги, предки, вожди прославлялись как великие воины; их подвиги воспевались в героическом эпосе (см. в следующих главах).
В тщательно отработанном практикой многих поколений традиционно-бытовом комплексе, связанном с войной, существенное место занимали разного рода церемонии, танцы и игры, заклинания и песни.
Специальными танцами воинов предварялись любая кампания или готовившийся набег. Маорийцы исполняли их обычно с копьями или дубинками в руках. Замысловатым движениям рук и ритмичному притопыванию соответствовали ритм песни и ее слова, которые иногда «подсказывали» движения танца [15, 56; 26, II, 290-292; 82, 391-392].
На Фиджи различались танцы с дубинками (меке ни малунгу) и копьями (меке ни веси). Во время плясок мужчины воинственно размахивали оружием. На них были специальные танцевальные юбки из лент хибис-куса, окрашенных в черный цвет, вокруг шеи — венки; тела их были намаслены, а лица — зачернены. Танец и песня исполнялись под удары специального барабана [85,76].
На разных островах существовали свои магические церемонии и заклинания, совершенно обязательные для тех, кто собирался в поход. Иногда их исполняли сами {64} воины, часто — «специалисты», владевшие искусством магии.
Гилбертинец, которому предстояло участвовать в походе, отправлялся перед самым рассветом на восточную часть атолла, где обычно на открытый коралловый риф яростно накатывает прибой и где, говорят, по утрам совершает свои воинственные пляски Ауриариа, героический предок. При появлении солнца воин бьет себя по груди древком копья и веткой кокосовой пальмы и поет заклинание:
Ударяю себя по груди, сюда!
На востоке наступает рассвет.
К чему я себя готовлю?
Я готовлю себя для гнева.
К чему я себя готовлю?..
Я готовлю себя для грома, который грохочет на краю небес на востоке.
Ибо я не трус, потому что я хочу,
Я не медлителен в войне, но гневен.
Гнев! Готовность! Безопасность! [45, 15].
С аналогичным мотивом магического возбуждения воинской ярости мы встречаемся в маорийском ритуале, когда воин перед походом одевает принадлежности воинского костюма:
Дайте мне мой пояс,
Дайте мне мою набедренную повязку,
Которые можно будет одеть,
Которые можно будет завязать,
Которые ярость и я смогут соединить вместе,
Бешенство и я.
Набедренная повязка — для гнева.
Набедренная повязка — для бешенства,
Набедренная повязка — для уничтожения военных отрядов [82, 398].
Военные ритуалы густо насыщены разного рода мифологическими мотивами и ассоциациями: в них либо прямо выражены, либо в символическом подтексте заложены просьбы о поддержке со стороны богов и предков, {65} а воспоминания о деяниях легендарных воинов и вождей должны способствовать приобретению дополнительной силы и успеху тех, ради кого ритуалы совершаются. У некоторых папуасских племен в роли покровительницы воинов-охотников за головами выступает мифическая старуха. К ней обращена специальная песня, торжественная, звонкая, ее поют в сопровождении больших барабанов. Лишь отдельные слова поддаются переводу: здесь упоминаются мифический охотник за головами, дом, специально сооружаемый для ритуала, кровь; есть фраза, адресуемая противникам: «Вы будете застрелены» [19, 725].
Заклинания предусмотрены на разные типовые ситуации, которые может породить военная обстановка: они делают более эффективным оружие воина и, наоборот, ослабляют оружие врага; придают особую резвость ногам воина на тот случай, когда ему придется преследовать противника; предохраняют от ранений; парализуют намеченную жертву; позволяют проскользнуть незаметно в стан врага. Иные из этих заклинаний таят в себе очень серьезную опасность для тех, кто их произносит, и надо соблюдать величайшую осторожность, чтобы они не принесли вреда.
На Соломоновых островах «специалист» пронзает острой палкой очищенный кокосовый орех, затем выжимает из мякоти ореха масло и смешивает его с краской. Его заклинание обращено к «духам» и прежним «специалистам», которые успешно пользовались когда-то этими формулами, и теперь должно поддержать их силу.
О, все вы, кто исполнял это военное заклинание,
Поддержите меня —
С утра до ночи и с ночи до утра...
Пусть стрела, направленная в меня, улетит в другую сторону,
Вы... кто исполнял это военное заклинание,
Сделайте, чтобы стрела, направленная в меня, улетела в другую сторону.
О, все вы, сделайте меня таким же неуязвимым, как лоза и пальма, которых два осиротелых брата не сумели поразить своими стрелами, когда они ходили вокруг, состязаясь в стрельбе. {66}
Считалось, что после заклинания «духи», к которым оно взывало, шли к хижинам врага и возвращались, унося несколько душ. «Специалист» опознавал их присутствие, вглядываясь в чашку, и извлекал из нее несколько нитей, которые оказывались волосами с голов врагов. «Духи»-помощники «съедали» их вместе с содержимым чашки и таким образом заранее убивали врагов [69, 414-416].
Интересно отметить, что песни и заклинания определенного типа должны были исполняться не только в ходе подготовки к походу, но и непосредственно перед самым началом битвы, в момент атаки, при исходном противостоянии враждебных сил.
У маори было в обычае исполнять танец перуперу — в то время, когда воины сближались лицом к лицу с врагом в битве. Цель танца заключалась в том, чтобы деморализовать противника особыми жестами, позами, яростным топотом и вращением глаз, леденящими кровь звуками, искаженными лицами и т. п. и, конечно, сопровождающими все это песнями. Считалось, что весь этот комплекс перуперу (интенсивная форма слова «перу», означавшего «гнев») должен был воплощать и передавать гнев Тууматауенга, бога войны с безобразным лицом [17, 514].
Те Ранги Хироа передает удивительный — и в то же время весьма типичный — эпизод из военного быта островов Кука. Группа воинов готовилась атаковать укрепленную деревню, но вынуждена была залечь под градом камней оборонявшихся. Тогда поднялся вождь Такере, в руках он держал фамильную пращу, имя которой было Руру-роро. Прежде чем метнуть, он исполнил заклинание