Для человека другой, чем океанийская, культуры в каве нет ничего особенно привлекательного: это мутноватая жидкость, слегка вяжущая, чуть горьковатая на вкус, после нее пища приобретает неприятный привкус. Впрочем, полинезийцы едят после кавы определенные блюда, которые снимают это ощущение.
Не будем забывать, что на большинстве островов Океании до прихода белых не знали спиртных напитков и {77} не приготовляли специального освежающего нитья. Кокосовый сок и кава заменяли все. Кава употреблялась как лечебное средство и в колдовских целях. Дело в том, что на островитян напиток оказывал особенное воздействие, которое не может быть полностью приравнено к действию алкоголя или наркотика. Они испытывали своеобразное опьянение, особое физическое состояние, при котором голова оставалась ясной и эмоционального возбуждения не наблюдалось.
Церемония кавы развертывается неспешно, здесь каждое движение и каждая позиция участника много значат.
Когда фиджиец приглашает какого-нибудь вождя, чтобы воздать ему почести, они садятся лицами к чаше, в которой будет кава. Кстати сказать, и эти чаши, и вся остальная посуда для кавы — предмет особой заботы и внимания, их специально изготовляют, украшают, держат отдельно. Позади вождя располагаются члены его группы, младшие вожди. Все остальные усаживаются перед вождем, и среди них — один из старейших людей, тот, кто будет вести церемониальную песню. Чуть поодаль — две группы мужчин, одетых в травяные юбочки, с плетеными наручными браслетами, в которых воткнуты разноцветные листья, со слегка начерненными лицами и намасленными телами. Одна группа — певцы (мата — меке), другая — те, кто будет отбивать ритм. Возле чаши — «разливающий» и его помощники, а также охраняющие питье. На внешней стороне чаши есть резной выступ, он обращен к гостю и от него к гостю же протянут шнур, который запрещено под страхом смерти переступать кому бы то ни было. Во время церемонии женщинам и детям нельзя находиться возле дома. Подробности приготовления к ритуалу хранят следы воспоминаний о тех временах, когда его участников подстерегали опасности неожиданного нападения, вероломства, отравления и т. п.
В полном молчании приготовлялась первая порция напитка, произносились соответствующие формулы, и тогда наступало время для так называемых жестовых песен. Начинал ведущий, остальные певцы подхватывали, при этом сопровождали пение серией жестов. Весь хор согласно, в определенном порядке производил движения пальцами, руками, кистями, плечами, головами. {78}
Пение происходило в то время, как сидевший у чаши мастер совершал очень важную операцию — процеживал каву. Слова некоторых стихов относились к разным моментам приготовления напитка и заключали то ли советы, то ли команды, обращенные к мастеру. Почти совсем лишенные поэтических украшений и мифологических реминисценций, стихи точно следовали за привычным процессом, вернее сказать, вели его. Песня придавала всему действию значительность и важность, подчеркивала смысловую значимость отдельных моментов. Несомненно, свое символическое содержание было и у жестов, но исполнители его уже не знали, повторяя заученные традиционные движения.
Положи янггону (фиджийское название кавы) в сосуд,
Ударив в ладоши, разминай ее,
Возьми украшенную бамбуковую трубку,
Наливай из нее воду по стопке сосуда,
Наливай, наливай, наливай, И и!
Янггона уже размята,
Брось ее в сито
И положи его в сосуд,
Смешивай, и мешай, и смешивай,
Чтобы заставить священный сок янггоны вытечь.
И тогда хозяин церемонии говорит свое слово:
Подними так, чтобы можно было судить о качестве янггоны,
Чтобы ее можно было оценить сидя на краю циновки,
И когда ее оценивают, мы слушаем, мы слушаем, И и!
Так строфы песни следуют за неторопливым процессом приготовления напитка. Песенные строчки фиксируют его завершение.
Готовую янггону приветствуют хлопками.
Теперь расставьте чаши по местам.
Ндрауниванда встает,
Держит главную чашу,
Глядя на край сосуда,
Сначала наполняет чашу, потом выливает назад,
Второй раз наливает лишь половину, {79}
Встает, медленно поворачивается,
Медленно поворачивается, медленно поворачивается,
Лицом прямо вперед, держит ее крепко, держит ее крепко, И и!
Под эти слова «носящий чашу» медленно производит в ритм песне все, что в ней описывается, в крайне неудобной для себя позе держит наполненный сосуд, а затем встает и подносит его вождю. Он делает при этом замысловатые танцевальные движения, проходит вперед и назад, наклоняется и, наконец, садится перед вождем на корточки. Соответствующая этому часть жестовых песен выражает беспокойство, чтобы кава не пролилась.
Пока вождь медленно и с достоинством пьет, жестовые песни продолжаются в более величавом ритме.
Описанная церемония имела место в нынешней столице Фиджи — городе Суве в 1939 г. [75, 117-121].
На Южном Лау (Фиджи) церемониальные песни отличаются большей поэтичностью. Вот как, например, описывается один из моментов приготовления напитка:
Вода вливается совершенно отчетливо,
Я могу снова слышать ее звуки,
Подобные падению тихого дождя.
В песне весь процесс, несомненно, соотносится с тем, что происходит в космическом пространстве.
Солнце высоко в небе,
Янггона вырыта и отскоблена,
Чтобы положить ее на ветку лангакали.
Сосуд поднят высоко,
Приготовь каву для очистки.
Звук достигает неба,
Небеса наблюдают,
Спи до рассвета.
В песню вплетаются непосредственные мифологические мотивы:
Позови Госпожу, которая ушла на ту сторону,
Ибо уже наступил день. {80}
Госпожа, ушедшая «на ту сторону», — это, конечно же, луна, воплощенная в образе женского божества [85, 71].
Необходимо иметь в виду — и фиджийские песни отчасти на это намекают, — что слова песни воспроизводят не просто единичную, совершаемую в данный момент церемонию, но и церемонию «идеальную», «исходную», ту, которая происходила некогда в мифологическом мире. Некоторые полинезийские песни в этом смысле более определенны. Отрывок, записанный на островах Кука, текстуально очень близок к песне с острова Лау, но он существенно отличается тем, что переводит события в мифологический план:
Выдергивай ветки,
Отламывай каву,
Главный корень Те-воо.
Те-воо — посадки кавы в подземном мире, сделанные великаншей — людоедкой Миру. Кава первый раз была приготовлена дочерьми Миру для впервые явившихся «духов» смерти. Крепкий напиток притупил сознание гостей и совершенно лишил их способности к сопротивлению, так что они стали легкой добычей людоедки [81, 19-20].
Представления о сакральном характере кавы и о том, что питье кавы всякий раз повторяет сакральную церемонию и люди делают то же, что и боги, отражаются в ритуальных песнях, непосредственно обращенных к богам и легендарным героям.
О Ку, о Кане, о Каналоа — вожди!..
Вот кава.
Даруй здоровье Камехамеха,
Даруй здоровье нам, твоим потомкам.
По завершении песни-обращения опускают палец в чашу и несколько капель кавы брызгают в сторону: «Это — ваше, а это — мое» [86, 142].
4
Наивысшая форма традиционной общественной обрядности в Океании — церемонии массового характера, в которые вовлекаются многие сотни людей и которые могут {81} длиться неделями, а то и месяцами. По своим масштабам и разнообразию содержания они в чем-то сродни современным фестивалям, и исследователи так их часто и называют. По своему значению они не уступают серьезным событиям общественной жизни. Массовая церемония — это одновременно и праздник, который дает выход накопившейся энергии и приносит немало радости участникам, и демонстрация материальных успехов, ритуальных возможностей и сплоченности коллектива, и серьезнейшая сакральная операция, призванная обеспечить благополучие и успехи общества на ближайший отрезок времени.
В церемониях аккумулируется идеологическая, культурная, творческая деятельность большого коллектива, от которого для их надлежащего проведения требуется полное напряжение физических сил и материальных возможностей.
На Новой Гвинее к очередному церемониальному торжеству начинали готовиться задолго, стремясь в первую очередь обеспечить необходимую материальную базу: в лесу расчищали площадь побольше, закладывая огороды, урожай с которых должен был весь пойти на «фестиваль», начинали выращивать для тех же целей свиней, постепенно накапливали продукты.
А одновременно в мужских домах, в укрытых от взоров непосвященных лесных уголках проходила особенно важная и не подлежавшая огласке работа: изготавливались маски, приводились в порядок церемониальные костюмы, украшения, пополнялся запас других церемониальных предметов; молодежь обучалась танцам, пантомимам, песням, и ночами старики рассказывали мифы о великих предках и героях, «духи» которых должны были явиться из страны смерти: встреча с ними составляла главное зерно церемонии и бросала свет на весь ее тайный смысл.
Эта подготовительная работа тянулась долгие месяцы, прерываясь паузами, вызванными чьей-либо смертью или другими обстоятельствами деревенской жизни. Она, кроме того, была окружена разного рода запретами, ограничительными условиями и требованиями, вытекавшими из характера традиционной родовой организации.
Часто к церемониям приурочивались завершающие стадии обряда инициации, и детей задолго до их начала уводили в лес для подготовки к обряду. {82}
Вся деревня с прилегающей к ней территорией на время «фестиваля» превращалась в громадный открытый театр. Но были в этом театре и специальные сооружения, предназначенные для исполнения главных, наиболее торжественных и значимых церемониальных представлений. Такие сооружения могли сохраняться постоянно или возводиться заново.