Он похитил тлеющую головню.
Несмотря на преследование Мафуие
И совершившийся поединок,
В котором дрались кокосовыми ветками,
Он скрутил руку и ногу Мафуие...
И эти и последующие строчки до конца понятны только тем, кто знает миф. Мафуие — бог огня, который, кстати, как явствует и из данной песни, находится в родстве с Тии: Веа, мать Тии, — дочь Мафуие. Сии-Сии-Манеа была наложницей бога, и Тии отнял ее у него.
Последняя строка песни обращает всю историю в этиологический бытовой план:
С тех пор у нас жареная пища! [62, 96].
Даже в игры и развлечения полинезийцев нередко вплетаются сюжеты о Мауи. Одна из распространеннейших сидячих игр на островах Океании — плетение фигур из шнура с помощью пальцев. Каждая фигура имеет свое название. Мауи считается изобретателем и большим знатоком этой игры, и не удивительно, что играющие представляют в фигурах последовательные моменты похождений {112} Мауи от рождения до смерти. Показывая в узорах шнуров, как Мауи изловил солнце, поймал на крючок землю, напал на богиню солнца, играющие одновременно декламируют или поют соответствующие эпизоды мифов, иногда — как бы от имени самого героя, например эпизод, описывающий вступление Мауи на поднятую им землю:
Море отступает, море отступает;
Море отступает, море отступает.
Она является, земля является,
И Мауи встает на нее [62, 76-77].
Впрочем, песни не только славят Мауи, в них получают отражение и сюжеты, где Мауи обнаруживает бессердечие и проявляет крайнюю жестокость, жертвами которой оказываются близкие ему люди.
Героиней одной из самых драматических историй мифологического цикла о Мауи становится Хина, сестра героя. Поэтической части истории предшествует прозаическая, содержание которой посвящено ссоре Мауи и его зятя Ира-вару, удачливого рыболова. Мауи не мог вынести успеха Ира-вару и его самодовольного вида и превратил его в пса. Узнав об этом, Хина ушла на берег, сняла одежды, одела свой магический пояс и запела танги (плач), вплетая его звучание в шум плачущего моря.
Она обращается к волнам, к чудовищам, спрятанным в море, прося их прийти и похоронить ее.
В плаче нет ничего, что как-то связывало бы его прямо с сюжетом мифа, нет мотивов оплакивания погибшего мужа, — это своеобразная элегия, от начала до конца проникнутая мотивами приготовления к смерти, выражающая желание плакальщицы умереть в море, совершив предварительно полагающийся обряд морского погребения. Согласно плачу Хины, весь мир — волны океана, морские чудовища, небеса, земля и солнце — несет на себе знаки предстоящей ей смерти, на них тоже погребальные одежды, каждая из них должна быть готова принять ее. Перед нами — поэзия высокого настроя, сильного и открытого чувства, смелых и резких образов.
Солнце склоняется и прячется в сумерках,
И я отправлюсь на Моту-тапу, священный остров.
О, подожди, ты, голос мне принадлежащей небесной птицы —
Топ птицы, далеко в небесном своде, чей голос {113}
С удвоенным звучанием плачет, поет сейчас на океанском берегу,
Близко от моего дома Ван-рарава!
Убейте меня и киньте в черноту ночи
И в бесконечный мрак,
Где я могу оставаться на переходной полосе
И пребывать покорной своей судьбе.
Согласно мифу после этих слов Хина бросилась в море, чтобы отдать себя чудовищам бездны [16, 211].
Такого рода соединения прозаических и поэтических частей в пределах общих текстов либо песенные вставки в полных рассказах довольно обычны для океанийской мифологической традиции. По наблюдениям специалистов, в то время как прозаические части мифов более свободно варьируются соответственно знаниям и вкусам рассказчиков, вставные песни более устойчивы и остаются в памяти людей даже тогда, когда целый сюжет забывается. При этом иные из песен помнятся благодаря их функциональным связям.
Все же надо сказать, что песенный эпос о Мауи как нечто законченное и самостоятельное, видимо, не сложился, скорее всего, потому, что повествовательные версии о нем были слишком богато и красочно разработаны: песня не могла с ними соревноваться и хотя бы в малой степени воспроизвести многоликость этого героя.
Мауи, конечно, не единственный мифологический персонаж, о котором распространялись не только рассказы, но и песни. В ряде районов Полинезии были очень популярны легенды о Тинирау — самоанском вожде, необычайно привлекательном, но жестоком, и о нежной Хине — затворнице, на долю которой выпало множество тягчайших испытаний.
О Хине рассказывается, что отвергнувшая поначалу Тинирау, который с огромным трудом пробрался к ней, а затем отвергнутая им самим, она переплывает — вплавь либо с помощью рыб — океан, ищет Тинирау, в конце концов вынуждена вернуться, и тогда уже гордый самоанец отправляется вслед за ней. Перед нами — полинезийская вариация мировой романной темы о героях, которым невероятно трудно соединить свою судьбу [3, 132-157].
По словам исследователей, много раз слышавших эту историю, отдельные ее части и краткие изложения, а также {114} намеки на нее воспроизводятся в виде песен — хоровых и сольных. В песнях этих описаний не так много, преобладают разговоры персонажей, в форме которых, собственно, и происходит изложение мифологических эпизодов. Песня может переходить затем в обычное повествование. Дело в том, что, если рассказчик хочет сохранить последовательность и детализацию моментов легенды, ему не обойтись без прозы. Такие эпические рассказы — песни (фагого — по терминологии самоанцев) являются чрезвычайно распространенной формой, и их можно трактовать как переходный жанр от эпоса повествовательно-прозаического к эпосу песенному. В фагого поются чаще всего монологи героев, которые таким образом воспроизводят то, что с ними происходило.
Так, в одном фагого со всеми подробностями рассказывается, как Хина в поисках любимого попадает в опасное для нее место, как она достойно отстаивает себя. О том, что случилось до этого, как она переплыла океан и искала Тинирау, Хина сообщает в песне.
Обширный цикл сказаний посвящен в полинезийском фольклоре Тафаки — доблестному вождю, славящемуся своей красотой, знатностью, вежеством и многочисленными подвигами. В этих сказаниях наиболее законченно воплотились типичные для океанийского мифологического эпоса темы борьбы героя с вероломными родичами, поисков возлюбленной, странствий по следам пропавшего отца. Последняя тема как раз известна в песенных реализациях. Конечно, песня либо пропускает, либо кратко, а иногда намеком фиксирует события, которые хорошие рассказчики передают со множеством подробностей. По-настоящему содержание такой песни обретает должную объемность только на фоне мифологического целого. Но зато в песне есть особая масштабность, величавость, красота слов и образов. В ней мифологический герой не только выступает как объект легендарного повествования, но и раскрывает себя.
В гавайской версии дается фантастическая картина путешествия Тафаки (здесь — Кахаи): радуга — его тропа; он продвигается на плывущем облаке бога Кане, и растерянные глаза мифологической птицы Алихи провожают его; он упорно идет дальше, переходит на другую сторону глубокого голубого океана. Боги спрашивают, что ему здесь нужно [42, II, 16-18]. {115}
Когда Тафаки добирается до фантастического места, где томится его отец, по-сказочному преодолевая препятствия на пути, и находит отца, в самом жалком состоянии, ухитряется вернуть похищенные у него глаза, и после этого отец и сын возвращаются домой,— не миф, а песня лучше всего передает состояние героя, одержавшего великую победу:
Там лежат волнистые пески, там встает рассвет!
О крик моего торжества! О храбрость моя! О победа моя! [3, 201].
В полинезийском и микронезийском эпосе мы находим — среди других «мировых» тем — разработку темы путешествия героя в другой мир и победного возвращения домой. Посвященная этой теме песня с острова Ифалук (Микронезия) «Приключения Галуаи» начинается с эпизодов, которым в прозаической версии мифа предшествуют важные подробности: Галуаи отдал умирающей сестре драгоценный браслет, который был затем захоронен с нею вместе; отец разгневался, и Галуаи уплыл из дому в каноэ. Песня открывается картиной плавания, затем рассказывается, как Галуаи, обманув гигантскую птицу, с ее помощью попадает в незнакомую страну. Он оказывается гостем слепой женщины. Уходя на огород, та всякий раз предупреждает, чтобы он не поднимал циновку на полу и не вздумал бы пойти за ней. Нарушив запрет, Галуаи обнаружил дверь, открыл ее и увидел внизу землю, море и родной остров. Поняв, что он находится в другом мире, Галуаи стал причитать.
Затем совершается чудесное возвращение: цыплята, висящие у него на поясе, освещают ему путь и хлопают крыльями, а звезда, привязанная к ноге, тянет вниз. Выясняется, что во время путешествия в иной мир он получил назад браслет и серьги и еще принес много браслетов. Можно думать, что он побывал в земле умерших [30, 49-50].
Во многих отношениях замечательна записанная также на атолле Ифалук большая (более 200 стихов) песня о Га-летте и его жене Анауливис. Сюжет се известен еще в двух версиях мифа, и сопоставление позволяет уловить некоторые специфические черты песенной разработки. Как обычно, завязка конфликта в песне изложена неясно, и {116} мифологический рассказ дает возможность понять ее: Га-летт и Анауливис были сговоренными детьми и по достижении возраста стали мужем и женой. Некий Вирар с острова Улиматау, узнав о красоте Анауливис, явился и уговорил ее уехать с ним. Перед нами — типовая (с точки зрения евразийской эпической традиции) коллизия.
Песня начинается от лица Анауливис, которая, словно бы смущаясь, излагает события в самой общей форме.
Раньше я жила на Руиало,