И она спешит в свою большую спальню.
Я пришла взять масло, пахнущее сандаловым деревом.
Потом я намаслила свое тело и надушила волосы.
И я завернулась в синий шелк.
И я погрузила волосы в мякоть сваренной куркумы...
Вуа-ни-Мосе-Уава встает... и т. д. [72, 61].
Можно обратить внимание лишь на то, что повествовательная и «условно прямая речь» различаются здесь в грамматическом времени (в английском тексте соответственно — Present Indefinite и Past Indefinite). Это различие проходит, очевидно, через все песни. Таким образом, можно допустить, что «условно прямая речь» — это как бы воспоминание героя о случившемся с ним, в то время как повествовательная речь чаще всего одновременна с описываемым. Разумеется, различия эти вполне условны, но остается вероятным предположить, что в более древней основе они имели какой-то смысл.
Герои и даже второстепенные персонажи вводятся в повествование без каких-либо специальных объяснений и характеристик. Эпитеты как один из способов индивидуальной или общеэпической характеристики действующих лиц в фиджийских песнях отсутствуют. Из песен трудно выяснить и отношения между персонажами: родственные, социальные и т. д. Например, нигде прямо не говорится, что На-Улу-Матуа — вождь сьетура, что Вусо-ни-Лаве — его сын. Это правило нарушается лишь изредка. В целом же песни строятся таким образом, что основной общий комплекс сведений о персонажах находится как бы где-то за пределами текстов и предполагается известным. Для непосвященных же в эпических песнях много загадочного. Характерно, что Б. X. Квейну удалось составить весьма подробный комментарий, касающийся эпических персонажей и их взаимных отношений, опираясь на внетекстовую информацию, которую он получил от фиджийцев.
Категория времени в фиджийских песнях носит вполне эпический характер. В повествовании не отражаются реальные представления о времени, и течение его фиксируется вполне условно. С другой стороны, как и вообще {138} в известной нам эпической традиции, равномерное течение времени предполагает однотонное движение событий, отсутствие каких-либо перемен в этом движении.
И они выплывают в открытое море.
Они плывут в море и проходит одна ночь.
Они плывут в море и проходит вторая ночь.
Они плывут в море — и это уже один месяц.
Они плывут в море — и это уже второй месяц [72, 23-24].
Несколько сложнее обстоит дело с категорией пространства. Географический, пространственный мир фиджийского эпоса — это мир, границы которого обусловлены реальными, видимыми представлениями той среды, в которой эпос живет. Все эпические события происходят в этих границах, современных данной среде. Певцы как бы поместили знакомый им пространственный мир в эпическое время и населили его эпическими героями. Песни чрезвычайно богаты в топографическом отношении — они полны названиями деревень, гор, островов, большинство которых можно без труда обнаружить на карте. Маршруты эпических персонажей весьма конкретны и точны. События вполне фантастические совершаются в реальном пространстве. Когда Ра Ингоинго-а-Вануа ищет, где бы могло спастись племя сьетура от угрожающей опасности, он опускается на берег Буа, ныряет в Пещеру Акул, взбирается на остров Левука, затем ныряет к коралловой скале, пробирается к деревне и т. д. Все эти и другие упомянутые точки можно найти на карте. Другое дело, что самые перемещения из одного места в другое носят вполне фантастический характер: прародителю племени не нужно никаких усилий и времени, чтобы преодолеть расстояние, проникнуть в глубины океана или подняться на вершину. Эпическая география в основном реальна, но нереальны, фантастичны возможности эпических героев в предполагаемом пространстве.
Время от времени, однако, реальность нарушается и действительные границы эпического мира смещаются. Боги сначала живут в мифической деревне Нуку-Вукаву-ка, расположенной на легендарном острове, который может менять свое местоположение, когда это необходимо для защиты от нападения. {139} В песнях упоминаются и другие легендарные пункты, местоположение которых неизвестно: деревня Кели-а-Ву-ла, остров Иануйапу-Лала, островная крепость Вату-Лака.
Но, кроме того, в эпосе время от времени всплывают элементы космогонических представлений о существовании рядом с земным других миров. Вусо-ни-Лаве хватает двух противников и швыряет их обоих «по направлению ко второму небу». Ра Ингоинго-а-Вануа роет дыру и «исчезает во вторую глубину земли». Эта «вторая глубина» упоминается и в другой песне при описании крушения, которое терпит эпический корабль. По словам Б. X. Квейна, эти выражения восходят к полинезийской космогонии, но в среде, где записаны песни, стратификация вселенной допускается лишь по языковой привычке. Перед нами — почти метафоры.
В изображении и описании предметов, в самом их выборе также проявляется характерное сочетание достоверности и эпической фантастики, гиперболичности, экспрессивности и условности. Предметный мир эпоса в общем соответствует предметному миру реальной среды, хотя, разумеется, состав первого неизмеримо меньше и ограничен чисто функционально: по законам эпической эстетики певец вводит в повествование лишь необходимые предметы. Особенно часто упоминается боевое оружие; у некоторых героев оно обладает чудесными свойствами. Так, когда Вусо-ни-Лаве поднимает свое копье, то ветер нагоняет с юго-востока благодатный дождь. Боевые топоры Вусо-ни-Лаве и Каги-ни-Васа-Була отличаются необычайной поражающей силой. Оружие героев — наследственное, родовое, поэтому оно требует особенного ухода, так как при небрежном обращении может утратить наследственную силу.
Копья, боевые топоры эпических персонажей имеют свои имена (здесь уместно вспомнить известные аналогии из европейского эпоса). В именах этих может отражаться характеристика самих предметов. Копье Каги-ни-Васа-Була называется «А-Ваи-Ма-Тока-Дуга» («Одинокий скат»). Здесь имеется в виду, что копье заострено иглами из спины ската, а эпитет «одинокий» указывает на исключительное его качество.
Эпически необыкновенными качествами наделены лодки героев. «На-Вага-Вануа» размерами своими была подобна целой стране. Огромная лодка, мачтой для которой {140} послужило гигантское дерево и которая приняла на борт всех воинов сьетура, описывается в первой песне.
Эпические певцы тщательно следят за тем, чтобы герои песен соблюдали бы принятые обычаи, этикет и обряды, чтобы они помнили о своих обязанностях перед предками, вождями, перед всем племенем. На песнях фиджийцев лежит печать густого и своеобразного этнографизма. Целый ряд деталей в них становится понятным лишь в свете реального этнографического комментария. Поведение героев в определенных ситуациях, их поступки, реакция на происходящее, формы отклика — все это обусловлено специфическими нормами быта, этики, сознания, причем можно заметить, что эпическое повествование соединяет в одно целое нормы живые, действующие в данной среде и те, которые принадлежат эпическому времени. Герой приносит тела побежденных врагов в жертву своему предку, забрасывая их в его дом, и Ра Ингоинго-а-Вануа высасывает их внутренности. В другом случае он высасывает глаза, и опустошенное тело выбрасывает за порог [72, 43].
С особенными подробностями описывается подготовка героя или героини к каким-либо действиям: к битве, поездке, бегству и т. д. Описывается процесс умасливания тела, нанесения красок, переодевания в специальное церемониальное платье и т. д.
Эпический стиль фиджийских песен характеризуется, в частности, явно выраженной тенденцией к параллелизму и формульной повторяемости стихов. Целая серия стихов строится нередко по единой синтаксической схеме, причем повторяются в ряде случаев одни и те же синтагмы. Выразительный пример дает начало третьей песни:
И они просят китовые зубы — и вот их уже целая сотня.
И они просят горшочки с едой — и вот их уже целая сотня.
И они просят циновки — и вот их уже целая сотня.
И они спускают свою лодку на воду.
И они складывают свой груз на борт.
И они поднимают главный парус.
И они выплывают в открытое море.
И они бросают якорь у деревни.
И они сносят груз на берег.
И они складывают его возле Травы-Усыпающей-Землю.
И люди Ясава начинают говорить... [72, 59]. {141}
Для понимания природы эпической стилистики важно отметить, что ряд формул в фиджийских песнях сохраняет еще генетическую зависимость от элементов реальных бытовых норм. То, что со временем начинает восприниматься как чистая метафора, украшенный эпитет, условная идеализация, первоначально просто воспроизводит реальность. Но уже на раннем этапе стиль становится формульным и появляются характерные для эпоса loci communes.
Таким образом, многое в сюжетике, характеристиках героев, особенностях стиля песен «Сьетура», сложившихся некогда на далеком фиджийском архипелаге, оказывается близким и родным европейской и азиатской эпической традиции. Иногда напрашивается вывод, что перед нами — родственные поэтические системы, разделенные, с одной стороны, национальной спецификой, а с другой — законами исторической типологии. В фиджийском эпосе немало такого, что получит затем свое развитие в качественно новых формах классического эпоса в иных исторических условиях на другом краю света.
2
Реальная история и история мифологическая и легендарная встречаются в сказаниях и песнях, повествующих о межплеменных войнах и столкновениях. Такие войны, взаимные набеги с целью грабежа, добывания голов, осуществления кровной мести и т. д., составляли непременную часть океанийского быта. В третьей главе речь шла о песнях и заклинаниях, которые играли важную роль в составе военных ритуалов, при подготовке к походам, во время сражений, заключения мира, торжеств по случаю победы и т. д. Но была еще и песенная история, в которой закреплялась память о событиях и героях. Действительное и воображаемое сливались в ней, участниками ее становились — наряду с жившими некогда воинами и вождями — мифологические персонажи, а подчас и реальные лица принимали мифологическое обличье. Песенные разделы украшали легенды военного содержания. Любопытный образец дает маорийская легенда о встрече двух великих воинов. Катариаа, увидев приближающегося Макалии, заводит песню, чтобы напугать противника. Но Макалии и сам отвечает песней, в которой восхваляет себя и дает {142} понять сопернику, что он его просто не знает. Следует огромная по размеру песня Катариаа, перечисляющая убитых им врагов и называющая соответствующие битвы и места, где они происходили [41, 234-238].