алами вместо глаз, с оскаленными ртами смотрят на вас с каким-то величественным спокойствием либо, напротив, с ужасом, с угрозой.
Рынок Сувы рождает мысли о судьбах народных художественных традиций. Неповторимое искусство меланезийцев, уходящее своими истоками в глубь столетий, искусство, в котором неподражаемо сочеталась типология общих особенностей с единственностью каждого отдельного произведения, искусство, создававшееся и функционировавшее в относительно замкнутых условиях племенного быта, тесно связанное с общественной практикой, с обрядами, с магией, ныне выплеснулось на рынки, на городские улицы, оно предлагается к продаже всюду, самый процесс изготовления предметов приобретает невиданный массовый характер, убыстряется, начинает ставиться на поток и учитывать запросы рынка. В пригородах и деревнях на прилегающих к Вити-Леву островках, где живут тысячи мастеров и умельцев, всегда заранее знают, когда придет большой туристский пароход, и готовят к его приходу продукцию.
Вполне очевидно, что все это не может не вносить перемен в традиционное искусство, не может не приводить к утратам и обновлению. Коллизия между ростом влияния «туристской индустрии» и национальными традициями способна принять трагический для этих последних характер. Уже сейчас нужен внимательный глаз, опыт искусствоведа, чтобы в массе рыночной продукции, раскупаемой западными туристами, которые захвачены модой на {158} океанийскую экзотику, различить подлинное, обнаружить печать традиционного мастерства и стиля.
Образцы подлинного искусства хранят этнографические музеи Сувы, Порта-Вилы, Порта-Морсби и других океанийских городов. Конечно, шедевры его, принадлежащие временам далекого и недавнего прошлого, собраны в музеях Лондона, Нью-Йорка, Парижа, Гонолулу, Сиднея, Ленинграда... Но и в местных музеях картина художественной жизни островов Южных морей достаточно впечатляюща...
Подобно прикладному искусству, в «туристскую индустрию» на Фиджи вовлечен и фольклор: музыка, песни, танцы, обряды. Есть целые деревни, где обслуживание и развлечение приезжающих туристских групп «по фольклорной линии» составляют одно из постоянных теперь занятий жителей. Во всех рекламных проспектах наряду с комфортабельными отелями на коралловом песчаном берегу среди пышных пальм, где целые дни можно проводить в закрытых бассейнах с кондиционированным воздухом, наряду с «Оо-лоо-лоо» («Зов наяды») — прогулками в специальных лодках с прозрачным днищем, сквозь которое можно наблюдать волшебную подводную жизнь лагуны, — предлагаются однодневные поездки в отдаленные деревни в глубине островов, где все сохранилось еще «в своей неиспорченности». На острове Века демонстрируют свое искусство прославленные мастера хождения по раскаленным камням. В деревне Вулаги можно увидеть уникальный способ изготовления керамики. Программа на берегу реки Реуа начинается с традиционной церемонии встречи гостей. Под очаровательные песни туристам на плечи вешают большие красочные венки салю-салю. Потом их ведут в хижину, где происходят уже описанная выше янггона — процедура приготовления и питья кавы и туземный банкет — буре. Девушки и женщины исполняют нежные песни и медлительные танцы, а затем на большой поляне на фоне старинных туземных хижин юноши, одетые в костюмы воинов — обнаженные до пояса, с украшениями из листьев и цветов на руках и плечах, в длинных, до пят юбках из цветных волокон, с копьями в руках, исполняют старинные военные пляски — меке. А потом вся деревня будет провожать гостей к лодкам, и прелестные звуки прощальной песни Иса леи разнесутся над водой, «завершая день, который всегда будет жить в памяти туриста». {159}
Рекламные проспекты особенно подчеркивают полную натуральность и естественность деревенской фольклорной программы и искренность ее исполнителей, неповторимое соединение подлинного фольклора с подлинным же гостеприимством.
Что касается гостеприимства, то в это легко поверить. Фиджийцам свойственны природные дружелюбие, улыбчивость, с этими добрыми качествами сталкиваешься на каждом шагу. Что касается фольклора, то здесь все сложнее. Одно дело — песня, пляска, обряд в их естественных и ненавязанных связях с бытом, опора на традицию, другое дело — когда фольклор, сохраняя лишь внешнюю видимость таких связей, по существу переходит из непосредственной и жизненно необходимой бытовой сферы в сферу своеобразной эстрады. Бытовая реальность превращается в театральное представление. С фольклором неизбежно происходят трансформации, и отношение к нему в самом этническом коллективе меняется.
За время пребывания в Суве мы столкнулись с самыми различными проявлениями «выхода» фольклора в современную культурную жизнь, в нетрадиционный городской быт с характерными для него новыми формами развлечения и досуга, новыми отношениями. В магазинах вам предложат большой выбор грампластинок с записями как подлинного фольклора, так и его различных обработок. На Радио-Сува мне подарили записанную на магнитофонную ленту получасовую серийную программу, посвященную народной песне. Она сопровождалась дикторским текстом — переводами, краткими пояснениями на английском языке. Здесь были и старинные ритуальные, военные песни меланезийцев; были песни индийцев, которые на Фиджи составляют равноценную по количеству этническую группу; были песни более поздние и современные, джазовые обработки народной музыки.
На Фиджи есть свои композиторы, которые создают эстрадную музыку на фольклорной основе, специализируются на внедрении в джазовую музыку устойчивых элементов фольклорного стиля.
Широкие и разнообразные формы на Фиджи получает искусство, которое у нас принято называть художественной самодеятельностью. Часто оно носит более или менее камерный характер. Например, в небольшом студенческом клубе Тихоокеанского университета регулярно собираются {160} группы студентов — выходцев из разных районов Океании — и проводят вечера, «обмениваясь» своими традиционными песнями. Куратор этого клуба профессор Р. Лоуренс любезно передал мне магнитофонную запись одного такого вечера. На ленте, как можно было догадаться, звучат песни микронезийские и полинезийские, принадлежащие к «среднему» слою современной фольклорной традиции.
Наше пребывание в Суве совпало с последними днями одного из главных годичных фестивалей Фиджи — Хибискус-фестиваля. Название ему дало распространенное на островах дерево, в это время года покрытое яркими красными цветами с желтоватой серединой. Изображение цветка хибискуса повсюду — на зданиях, на рекламных щитах; очаровательные девушки с кокетливо вколотыми в волосы цветками смотрят на вас с туристских проспектов.
В день прихода «Дмитрия Менделеева» в Суву состоялось избрание мисс Фиджи. А на следующий день мы стали свидетелями главного фестивального торжества: по улицам города прошла длинная и довольно-таки пестрая процессия. Ее открывали живописный военный оркестр и колонна девушек в военизированной форме, затем на каком-то высоком сооружении проехала мисс Фиджи, а дальше проследовал карнавал — с ряжеными, с юношами верхом на лошадях, одетыми под североамериканских индейцев, с макетом фиджийской хижины на грузовике, внутри которой сидели по-традиционному одетые группы, с ансамблем гитаристов, с машиной «лунного санитарного отряда» (два парня, одетые якобы в форму космонавтов, изнемогали от жары). Шествие замыкала... машина с мусорщиками: Хибискус-фестиваль, в частности, должен был служить пропаганде санитарии в городе.
Гвоздем праздника стали два фольклорных вечера в Альберт-парке. Здесь оказалась представленной лучшими коллективами фольклорная самодеятельность практически всех этнических групп и общин, живущих на Фиджи. Перед нами прошли выступления папуасов с Новой Гвинеи, жителей Соломоновых островов, архипелагов Кука, Самоа, Тонга, Гилберта, Тувалу и, разумеется, меланезийских и индийских ансамблей Фиджи. Поразительное разнообразие художественных стилей и исполнительских школ, музыкальных и хореографических типов, этнических традиций открылось нам. К числу наиболее {161} архаических принадлежала, пожалуй, военная пляска с Соломоновых островов. Мужчины с разрисованными телами и лицами, держа в руках копья и палки, производили воинственные движения; имитация ожесточенной схватки и выражение торжества победы составляли главное содержание бурной и громкой пляски. У тонганцев всеобщее внимание привлек дирижер: он управлял оркестром и хором и одновременно сам включался в танец; и то и другое он делал в шутливо-пародийной манере, совершая уморительные движения и прыжки, жестикулировал и корчил рожи, вызывая всеобщий хохот. Это был своеобразный клоун, народный шут. Моментами его роль в танце пыталась занять немолодая пышная участница хора, и ее попытки включиться в танец девушек и повторить их грациозные движения производили комический эффект.
Девичьи группы с Самоа и островов Кука поражали изяществом движений рук и выразительностью поз и подчеркнуто контрастным сочетанием плавных и спокойных моментов танца с быстрыми, доведенными до предела ритмами в покачивании бедрами.
Замечательное искусство показал тонганец, исполнивший бурную пляску с ножами и горящими факелами. Беспрерывно жонглируя ими, он успевал производить ошеломляющие фигуры танца, ложился на живот, спину, вскакивал и т. п.
А рядом с этими экзотическими номерами мы видели группу девочек в школьных платьях, женские хоры из Культурного центра — это очень напомнило наши городские самодеятельные ансамбли.
Фестивальные вечера в Альберт-парке заставили вспомнить и по-новому осмыслить другие фольклорные впечатления, накопившиеся во время плавания по островам Океании. Всюду — на Берегу Маклая, Новых Гебридах, Западном Самоа, атоллах Фунафути, Маракеи, Бутаритари — легко и естественно возникали ситуации, когда исполнение фольклора превращалось в концертное исполнение коллективного порядка, когда фольклор выходил «на сцену». Неважно, что далеко не всегда была настоящая эстрада, как в Суве: на Берегу Маклая ею служила деревенская площадь, на Фунафути — народный дом, на Маракеи —