манеаба (традиционный деревенский «клуб»), на Бутаритари — веранда просторной хижины, а на Самоа — даже кают-компания «Дмитрия Менделеева», в которой {162} выступала группа вождей из Апии. Во всех этих случаях имели место осознанная, подготовленная самими исполнителями, инсценированная ими театрализация фольклорных форм, приспособление их к новым бытовым, общественным, культурным ситуациям и обстоятельствам. В Океании по-своему совершается процесс, который имеет, в сущности, глобальный характер. Фольклорная самодеятельность — это один из путей закономерной и богатой возможностями адаптации народного искусства к новым условиям и новой жизни. Опыт Фиджи наглядно и убедительно показывает, сколь перспективен этот путь для океанийского фольклора, которому органически свойственны яркая театральность, живая игра красок, богатая выразительность. Он, кажется, прямо-таки просится на эстраду. Но и требует в этом плане самого бережного, творческого подхода.
Фольклорная самодеятельность по-настоящему может развиваться, конечно, лишь на почве живой фольклорной традиции. Нам посчастливилось увидеть ее своими глазами. На следующий день после окончания Хибискус-фестиваля я попал в обыкновенную, небольшую приморскую деревню Уайньямбиа. Выбор мой был вполне случайным. В облике деревни не было ничего архаического, но и ничего рекламного, рассчитанного на вкус туристов. Жители ее — рыбаки, огородники, кое-кто занят на отходных работах. В доме заместителя вождя, куда я попал, — современная простая мебель, радиоприемник, холодильник. На одной стене — полоса тапы, под которой — набор семейных фотографий. По моей просьбе хозяйка собирает группу женщин, разных по возрасту — от тридцати до шестидесяти. Одна из них принесла с собой лали — ударный инструмент, вырезанный из куска дерева и формой напоминающий модель пузатой лодочки. Ударяя по лали двумя палочками, женщина извлекала сухие острые звуки, очень хорошо гармонировавшие с пением. Удары лали точно и подробно передавали ритмический рисунок каждой песни.
Очень скоро я мог убедиться в том, что собравшиеся женщины составляли слаженный деревенский ансамбль, они привыкли петь друг с другом, каждая хорошо знала и свои возможности, и свои функции в ансамбле. Одна из особенностей их исполнения состояла в том, что песню они вели не прерывая, словно бы на едином дыхании. В тот самый момент, когда одни певицы подходили к концу {163} песенной фразы, другие включались и подхватывали ее, заканчивали и начинали новую. Песня лилась безостановочно, но в этой непрерывности отчетливо ощущалась цикличность и виделись поразительная организованность и слаженность. Если к этому добавить многоголосный распев, великолепное сочетание высоких, чистых и низких, густых голосов, то можно представить, с каким наслаждением я слушал женщин. Единственное, что поначалу казалось несколько странным, — это какой-то низковатый общий настрой исполнения, некоторая эмоциональная вялость. Скоро, впрочем, все разъяснилось, когда по поводу пропетой свадебной песни я рискнул высказать одно замечание: «Мне кажется, — сказал я, — эту песню поют, громко хлопая в ладоши, притоптывая и с выкриками». — «Да, да, — заулыбались женщины. — Конечно. Но дело в том, что сегодня воскресенье, и нам петь вообще нельзя». Вот, оказывается, в чем была причина некоторой сдержанности певиц. Я совсем забыл, что сегодня воскресенье, а между тем с церковными запретами что-либо делать (в том числе и петь) в воскресные дни нам уже приходилось встречаться на других островах.
Впрочем, женщины постепенно оживлялись, пение становилось все темпераментнее, смех и веселые реплики все чаще слышались в комнате. Певицы охотно воссоздавали в коротких комментариях живую обстановку, в которой функционирует обычно та или другая песня, объясняли ее реально-бытовой контекст.
Мне хотелось услышать песни что ни на есть обыкновенные, те, что поются постоянно и приходят на память сразу. Женщины спели две колыбельные, нежно покачивая детишек, которых принесли с собой. Потом спели свадебные, причем вторую — после моего замечания — задорно, с хлопками и громкими ударами дали, с движениями, указывавшими на то, что под песню во время обряда пляшут. Спели, пересмеиваясь, шуточную — об осле и козле, а сразу вслед за нею — нежную любовную. Вспомнили одну военно-историческую песню о фиджийских солдатах, проведших несколько лет во время второй мировой войны на Соломоновых островах. Никаких героических мотивов в песне не было — а выражала она извечные чувства и переживания женщин, ожидающих своих родных и близких с дальней войны и тревожащихся за их судьбу. {164}
В заключение женщины спели специально для нас песню фиджийского гостеприимства: о гостях Сувы, о том, как мы приходим в порт, гуляем по городу, а потом уходим в море и возвращаемся домой. Есть в этой песне светлая радость и легкая печаль.
Мы будем очень жалеть,
Когда вы отплывете завтра.
Не забывайте, когда будете далеко,
О счастливых часах в Суве.
Общение с знатоками и исполнителями народной песни, если они составляют сплоченный коллектив, для фольклориста дает особенно много. Женщины деревни Уайньямбиа, веселые, сердечные, глубоко чувствующие песню и владеющие искусством ее высокого художественного воплощения, поддерживают подлинную фольклорную традицию сегодняшнего Фиджи. В их искусстве нет особенной архаики — оно связано с современной жизнью и современным миром.
Нечто подобное мне приходилось встречать и при других наших высадках. На острове Эфатэ (Новые Гебриды) в деревне Меле мне удалось найти семейный певческий коллектив, который оказался настоящим хранителем деревенских фольклорных традиций. Жанровый репертуар его сродни тому, с которым я позднее встретился в Уайньямбиа, но здесь еще сохранился интереснейший цикл песен, связанных с трудовыми темами. Сначала спели песню о хлебном дереве, дающем плоды, из которых приготовляют традиционное кушанье — куруте. Затем последовала песня о кокосовой пальме — кормилице островитян, дающей им все. В этой песне часто повторялось слово маори, что означает «жизнь». Прозвучала песня о ямсе, рассказавшая о всех этапах работы с ним — от момента посадки и до уборки. И наконец, этот цикл завершился развеселой песней о лодке тевака, о том, как люди плавают в заливе, ловят рыбу и любуются океаном. Во всех этих бесхитростных песнях явственно ощущалась вековая психология крестьян, для которых радость бытия, радость общения с природой неразрывно связана с трудом, с добыванием хлеба насущного. Слушая меланезийские песни, я вспоминал хорошо знакомые мне крестьянские песни — русские, украинские, болгарские, сербские, с теми же, в сущности, {165} настроениями и чувствами. Да и в музыкальном отношении между ними не было пропасти, и песня о лодке очень прозвучала бы где-нибудь на русской реке, а свадебную песню — под раскатистые аккорды укулеле, удары ложек, выкрики, притопывания — о женихе-муравье, снующем всюду и собирающем добро в одну кучу, — поняли бы и приняли как величальную на нашей народной свадьбе.
Любопытно, что в репертуаре ансамбля из Меле оказалась новогебридская версия общеокеанийской песни гостеприимства «Салю-салю».
И провожали нас специальной песней прощания с гостями. Была она вполне современной и состояла из чередовавшихся меланезийских и английских строф. Мы уже покинули гостеприимный дом и с дороги оглянулись в последний раз: нам махали руками взрослые и дети, и можно было еще разобрать слова:
Прощайте, прощайте,
Пусть добрым будет ваш путь!
4
Атолл Фунафути, острова группы Тувалу... Быт и культура населения маленьких атоллов, разбросанных в океане, слабо связанных либо вовсе не связанных между собой, имеет свой специфический отпечаток. Но и здесь — много уже знакомого, типичного для сегодняшней Океании...
Жители деревни Фонгафале, единственной на атолле, устроили в честь прихода «Дмитрия Менделеева» традиционный праздник. Он проходил вечером в народном доме — таусоа. На двух сторонах большого зала разместились две группы исполнителей, представлявшие две части деревни — Алапи и Сенала. В каждой группе — хор — женщины позади, мужчины впереди; несколько мужчин сидели вокруг «барабана» — большого ящика, покрытого циновкой; юноша зажал в коленях другой ударный инструмент — блестящую железную канистру. Замечу здесь, что ни на Фунафути, ни на атоллах островов Гилберта не осталось каких-либо традиционных музыкальных инструментов. Впереди хора сидели девушки. Поверх обыкновенных юбок на них юбочки из раскрашенных волос тапы, пальмовых листьев и длинных волокон; капроновые блузки украшены венками из листьев и цветов, выше локтей привязаны пучки листьев; на головах — громадные {166} многослойные венки из цветов. Такими же венками украшены головы многих участников хора и зрителей. Такие венки в Полинезии символизируют праздник и служат выражением гостеприимства.
Группы Алапи и Сенала начинают выступать поочередно, каждое выступление длится несколько минут. Весь праздник — это непрерывное соревнование, творческий спор двух коллективов.
По свистку ведущего хор Сенала медленно и громко заводит песню — широкую и спокойную. Сначала выделяются мужские голоса. В какой-то момент раздается новый свисток, ритм песни переламывается, сидящие вокруг ящика мужчины начинают слаженно бить по нему ладонями, извлекая из него гулкое барабанное звучание. К этому присоединяются звенящие удары по канистре. Хор становится мощнее, а темп постепенно убыстряется, барабанщики дубасят по ящику изо всех сил. Все большее возбуждение охватывает певцов и музыкантов, пот катит у них по плечам и по груди, лица их сияют вдохновением. Ведущий вскакивает, дает новую команду свистом и криками, исступленно размахивает руками. Он явно хочет довести громкость и темп исполнения до немыслимого предела, и в тот самый момент, когда ему это, кажется, удается, когда все вокруг вот-вот взорвется от грохота и невозможного напря