жения, — пение внезапно обрывается и на несколько мгновений наступает полная тишина. А потом... резкий свист раздается на другой стороне зала, и сильные красивые голоса заводят новую песню, которая тоже будет доведена до высшего накала и так же прервется, когда наши уши больше не в силах выдержать. И так весь вечер, почти без перерывов.
Девушки, когда начинается пение, сидят сначала как бы не замечая происходящего, затем по свистку ведущего поднимаются и начинают танец. Стоя на полной ступне на чуть согнутых ногах, они почти не делают движений ни вперед, ни в стороны. Главное в танце составляют неповторимая игра руками, повороты головы, легкие движения корпуса да смена выражений лица. У жестов есть устойчивое значение, и они могут читаться. Интересно, что они не только изображают нечто вполне видимое и материальное, например плывущие по небу облака, или подымающуюся звезду, или море, но и передают целый мир отвлеченных понятий, если угодно — определенных жизненных {167} принципов. Вот вытянутая вперед правая рука — ладонью вниз — движется покачиваясь, словно по легким волнам: это жест дружбы и дружеских отношений. Большими пальцами обеих рук танцующие касаются попеременно груди и живота: это знак отношений еще более высокой степени — сердечности и любви. Ладони слегка касаются одна другой пальцами перед грудью, чуть покачиваются при этом: что означает мир, единство, согласие. Руки выбрасываются по очереди вперед, правая поднята вверх, танцующие слегка кружатся: это означает свободу, радостное веселье, если хотите — полет куда-то.
По мере того как темп сопровождающей песни учащается и хор звучит все мощнее, приближаясь к кульминации, девушки приседают все ниже, танец как бы постепенно опускается на другую плоскость, приобретает большее возбуждение и резкость движений. Заключительные жесты напоминают движение в нашем матросском танце — с легкими прыжками в сторону девушки словно тянут что-то. Танец кончается под традиционную формулу са-фанга малйа («мы много сделали», «достаточно», «хватит») и троекратное тяжелое хэ-хэ-хэ!
Как только девушки начинают танцевать, лица их возбуждаются, ослепительные зубы открываются в широких улыбках, глаза сияют. Каждая из них, не нарушая единого плана танца, играет в нем свою роль, создает какой-то свой образ.
Чтобы так танцевать, не надо обучаться в хореографической школе, нужно быть фунафутийкой, родиться и вырасти здесь на атолле, с детства впитывать искусство, передающееся из поколения в поколение в порядке бытовой традиции. Такие танцы и мастерство их исполнения не могут существовать вне традиций быта и культуры.
Между тем хозяева объясняют нам содержание каждого танца и сопровождающей его песни, и перед нами открываются неожиданные и чрезвычайно интересные подробности.
Начинает коллектив Сенала. Хор обращается к гостям с русского корабля: «Мы рады встретиться с вами сегодня на нашем острове. Как хорошо, что вы приехали к нам, мы славим этот день встречи и желаем вам всего наилучшего». Песня, конечно, традиционная... Не будь здесь гостей, праздник начался бы по-иному: люди из Сенала стали бы хвастать в песне своим искусством пения и танца и {168} подсмеиваться над неумехами из Алапи, а те ответили бы им чем-нибудь в этом же роде.
Во втором своем цикле хор Сенала поет о том, как двадцать восемь лет назад на Фунафути упали японские бомбы. Люди острова не могут забыть «печальный день бомбардировки Фунафути».
«Я буду петь для того, чтобы все знали, что было, и чтобы это больше никого не застало врасплох».
Хор Алапи запел песню о красоте острова Фунафути, о его пальмах, о том, что для жителей деревни дорог этот кусочек земли.
Но вот содержание песен меняется. Группа Сенала исполнила песню и пляс о Ноевом ковчеге. Певцы и танцоры Алапи ответили сюжетом о блудном сыне. На стороне Сенала прозвучала история борьбы Давида с Голиафом, группа Алапи исполнила историю о царе Иудейском.
Ни в манере пения, ни в характере музыкального сопровождения, ни в поведении танцующих нельзя было заметить чего-то такого, что выделяло бы эти песни и танцы из общего ряда и отличало бы их по самому духу.
Ясно, что необычные и чужие миру людей атолла темы пришли сравнительно поздно и наслоились на древнее, исконно полинезийское искусство. Нам изложили общепринятую версию их появления. Миссионерам, обращавшим фунафутийцев в христианство, наряду с другими «языческими» обычаями, распространенными на острове, не нравились и танцы, и они пытались запретить их. Тогда-то якобы и родилась идея сохранить традиционное искусство, привив ему содержание, не противоречащее учению церкви. Так родились новые сюжеты и новые слова, а в традиционную музыку вплелись мотивы псалмов. Однако не они подчинили себе полинезийское искусство танцев и песен, а, напротив, оно само ассимилировало и трансформировало на свой лад сюжетику и идеи библейских сказаний. В сущности, безвестные полинезийские поэты поступили с ними совершенно так же, как это делали их предшественники в разных концах земли — они увидели здесь поэтический материал, который поддается свободной обработке и в котором открывается что-то свое, близкое и интересное. Вот, например, как интерпретировался в поэтическом восприятии островитян-рыболовов новозаветный эпизод с призванием апостолов-рыбаков на Геннисаретском озере. {169}
Люди Алапи запели:
Слушай голос, голос жизни,
Сейчас мы с мелкого места идем па глубокое.
Послушай меня, не спеши,
Мы будем ловить рыбу всю ночь.
Дети мои, всю ночь
Мы прождали рыбу, но ничего не поймали,
Надо идти на другое место.
Мы пришли на другое место
И поймали очень много рыбы.
Надо позвать еще ребят,
Пусть они помогут вытянуть сети.
Мужчина, растолковывавший нам содержание песен, с некоторым смущением заключил: «Вообще-то это о святом Петре». А у меня явилась мысль, не связаны ли эти пантомима и песня в своих истоках с теми утраченными ныне обрядовыми плясками, которые исполнялись перед отплытием на рыбную ловлю и которые должны были обеспечить богатый улов. История о рыбаках-апостолах явилась как бы посредствующим звеном между старой магической песней и пляской и современной песней-пантомимой, в которой тема рыбной ловли получила уже вполне поэтическое, я бы сказал, лирико-философское осмысление.
И так — почти со всеми другими темами. Вот хор поет о том, как Агарь в пустыне не может напоить сына и является ангел со словами: «Не плачь, вот вода для твоего сына, вот она перед тобой, дай ему напиться, не бойся, это хорошая вода». В песне ничего не говорится о чудесном колодце, потому что фунафутийцы колодцев почти не знают, зато они очень хорошо знают цену пресной воде: у каждой хижины стоят бочки, в которые бережно собирается дождевая вода. Они, разумеется, не страдают от жажды, пока у них есть кокосы, но понятно, почему мучения Агари и Измаила ими воспринимаются вполне «по-островитянски».
Иные библейские мотивы оборачиваются для них высокой лирикой. Как вариация на тему «Песни песней» звучат стихи:
Твое лицо красиво, божественно,
Моя любимая, {170}
Ты так прекрасна,
Что твое лицо можно сравнить только с лицом бога.
Вряд ли удовлетворила бы миссионеров мысль, выраженная в следующих стихах:
Смотри, как прекрасно жить под солнцем.
Посмотри и запомни,
Потому что когда ты уйдешь из этого мира,
То этой красоты уже не увидишь.
Последний цикл, исполненный людьми Алапи, как говорится, под занавес, назывался «Пляс о звездах».
Знаменитая звезда есть к западу от острова.
Слышишь, поют цикады,
В ночи разносятся далеко голоса,
Но сегодня эта звезда уже не там,
Она на востоке,
Она указывает, где родился Христос:
Это Вифлеем,
Это звезда царя царей.
Смотри, как прекрасен Фунафути,
Сколько птиц спряталось в тени и спят.
Смотри, сколько лодок.
Настало время и тебе отправиться на своем каноэ.
Трое волхвов отправились смотреть,
Где царь родился.
Трое волхвов плывут в Вифлеем на лодках...
Эти стихи, так вольно пересказывающие священную историю и уже поэтому вряд ли способные порадовать миссионеров, многое говорят тем, кто хочет понять душу маленького островного народа. Еще недавно мир был замкнут для него кольцом атолла. Теперь границы его безмерно расширяются. У народа Фунафути есть своя история, и она неотрывна от истории человечества. Именно эта мысль ощущается в поэтически наивных строках песни о безвестном фунафутийце, снаряжающем свое каноэ, чтобы отправиться вслед за волхвами в неведомый Вифлеем. Фунафути прекрасен, но нельзя жить только им одним. Должно быть, очень к месту была эта заключительная песня в тот вечер, когда фунафутийцы на свой полинезийский манер встречали ученых и моряков из далекой страны. {171}
Итак, фунафутийцам удалось сохранить, хотя бы частично и не без потерь, свои традиционные пляски — один из самых драгоценных разделов полинезийской старой культуры. В общем надо сказать, что это удалось сделать и обитателям многих других островов. Высокое искусство церемониального танца прекрасно сохранили микронезийцы островов Гилберта. Невозможно забыть ночной танец гилбертинцев, в котором главную роль играла молодая женщина, подражавшая своими движениями полету фрегата. На атолле Маракеи группа молодых людей, даже без соответствующего убранства, показала нам танцы, во многом напоминавшие фунафутийские.
Между тем людям Океании нелегко было отстаивать свои обычаи и свою культуру перед миссионерами, которые в плясках, пантомимах, песнях, музыке, во многих обрядах усматривали «греховное» начало, обличали все это как несовместимое с новой верой и церковными правилами. Под нажимом миссионеров и колониальных властей исчезли навсегда и оказались под запретом многие характерные явления древней океанийской культуры. Перемены оказывались подчас столь сильными, что некоторые местные историки готовы активным вмешательством миссионеров обозначать новый период в развитии народов Океании. Все же для многих районов характерно не столько исчезновение старых традиций, сколько их частичная трансформация и переосмысление в новых обстоятельствах. Пример Фунафути в этом смысле вполне показателен.