Или я сам не спешил?..
Что ж ты мои ожидания
Встречей не разрешил?
Черной тесьмой перехвачены
Близкие сердцу черты.
Все, что судьбою назначено,
Бережно выстрадал ты.
Спишь на цветах увядающих,
А у тебя в головах —
Осени лик всепрощающий
С тихою грустью в глазах.
«Все, что судьбою назначено, бережно выстрадал ты…» — эта строчка «эпитафии» в равной степени справедлива и для биографии самого автора стихотворения.
«Недлинная дорога» российского природного гения Юрия Борисова была едва ли легче жизни Валерия Агафонова. Судите сами…
Юрий Аркадьевич Борисов родился осенью 1944 года в Уссурийске в рабочей семье.
После окончания войны вместе с родными переехал в Ленинград, но воспитывался большую часть времени в детском доме на Каменном острове.
В 1958 году молодой человек поступает в ремесленное училище, но окончить обучение ему не удается: совершив мелкое хулиганство, он получает первый срок — три года. Едва освободившись, вновь попадает за решетку — на этот раз за кражу. Выйдя в начале шестидесятых на волю, наш герой знакомится с известным до войны гитаристом-виртуозом Александром Ковалевым, который, разглядев в юноше незаурядный талант, начинает передавать ему секреты мастерства. В этот период Юрий Борисов даже поступает на заочный факультет Московского института культуры, однако окончить вуз ему не удается.
Юрий умел неплохо работать по дереву и вместе с приятелем, художником Виталием Климовым, делал гитары. На одном из инструментов его работы играл, конечно, Валера Агафонов. Сестра Юрия Борисова Ольга вспоминала:
«Юра с Валерой часами просиживали у нас дома на Малой Посадской над старыми нотами, неизвестно откуда появившимися у них. Впервые вся наша коммуналка услышала необыкновенное исполнение Валерой романсов и песен. Юра стал учить Валеру играть на гитаре по-настоящему, поставил ему руку, и впоследствии чудесный аккомпанемент стал неотъемлемой частью исполнительского мастерства Валерия Агафонова. Стихи Юра писал все это время, но знакомство и дружба с Валерием заставили всерьез обратиться к авторской песне. Так это началось».
Юрий Борисов жил какой-то «рваной», неприкаянной жизнью маргинала (как и все русские поэты, наверное?), он сменил дюжину разных профессий: работал грузчиком в магазине и на киностудии «Ленфильм», дворником, рабочим на фабрике музыкальных инструментов, вокалистом в Морском клубе, вел курсы игры на гитаре… В 70–80-е годы еще несколько раз был судим. Причинами новых сроков становилось обычное тунеядство, банальное отсутствие прописки, как следствие — бродяжничество и злоупотребление спиртным. Однажды его судили (и дали реальный срок) за… подделку для жены больничного листа.
«Обычно Борисов попадался на пустяках, — говорит друг юности Валерий Кругликов. — Еще в ремесленном училище, в “академии”, как они ее называли, он с товарищами “подломил” винный магазин. Денег не взяли, зато “бормотухи” — залейся. Тут их и повязали. Один раз он сел за паспорт, который завалился под холодильник, и Борисов не смог найти его во время паспортной проверки… Хроническое безденежье и бездомность преследовали Юру».
По зеленым лугам и лесам,
По заснеженной царственной сини,
Может, кто-то другой или сам
Разбросал я себя по России.
Я живу за верстою версту,
Мое детство прошло скоморохом,
Чтоб потом золотому Христу
Поклониться с молитвенным вздохом.
Живописец Петр Капустин, друживший как с Агафоновым, так и с Борисовым, в одном из интервью обронил: «Борисову было абсолютно безразлично, как на него смотрят, как он выглядит со стороны. Он весь был соткан из страстей. Он знал, что он гениальный поэт. Он знал, что пишет для истории. Он знал, что он ничего за это не получит. Ему было абсолютно безразлично, как его воспринимают. Ему было приятно, что он знает себе цену и что цену ему знают многие его друзья. Валера Агафонов все понимал. Он знал, какой высоты поэзия Борисова и особенно его музыка. Борисов оказал огромное влияние на Агафонова как ситуационно, в смысле поведенческого плана, так и в смысле искусства».
Борисов не обладал ярким театральным артистизмом, присущим Агафонову. Он находился словно в тени Валериного таланта. Даже после смерти Агафонова, когда стали появляться его пластинки, творчество самого Борисова так и осталось неизвестным для широкой публики — до сих пор нет его дисков, не изданы стихи.
«Юрий Борисов был аутсайдером, жил на грани небытия. Не желая даже в малом зависеть от советской власти, жить по ее законам, Борисов сознательно лишал себя внешних примет социального успеха. Он был свободен и смел смелостью человека, которому нечего терять.
Снова деньги, пьянка, шутки,
карты и скандал.
У какой-то проститутки
нынче ночевал.
Эх, ты, пьяное раздолье:
пей да веселись.
У меня собачья доля
и пустая жизнь.
Я сегодня всем довольный —
денежный простор.
Завтра лягу спать голодный
под чужой забор.
Непогоду матом кроя
и всплакнув тайком,
я накроюсь с головою
рваным пиджаком.
Что вчера была моею,
проплывет, как дым,
той же самою аллеей
под руку с другим.
Все друзья меня забудут —
дружба иссякла,
и никто меня не спросит
про мои дела.
А пока гуляю рьяно,
денег не щадя,
томным блеском ресторана
радую себя.
Упиваюсь жгучей страстью,
ласку губ краду…
Завтра друга по несчастью
я себе найду.
Мне приснятся денег груды,
мрачные гробы…
Завтра выброшен я буду
за овин судьбы.
Но тем не менее бомж и зек Борисов не был люмпеном в культурном смысле. Он ощущал свою отверженность, будто идущий в последнюю атаку белый офицер или советский зек на лесоповале. Все герои его романсов — это загнанные в угол люди: “отступать дальше некуда, сзади Японское море”.
Живя в эпоху безвременья и почти всеобщей общественной покорности, Борисов ностальгически тянулся ко времени, когда мечты сбывались. Как и все романтики, он относил золотой век человечества в прошлое, а не в будущее. Трагизм своей жизни и времени он соотносил с трагедией тех, кто первыми вступил в борьбу с насилием и ложью, охватившими его Родину, мысленно присоединяясь к борьбе белого движения с красным террором — и это, пожалуй, главный пафос его жизни и творчества. Борисов не боролся с советской действительностью. Он ее инстинктивно игнорировал. И, естественно, это влекло за собой многочисленные конфликты с ее пошлыми и зловещими приметами: пропиской, принудительным трудом, тотальным конформизмом», — говорилось в программе радио ВВС, посвященной годовщине смерти поэта.
Каким человеком запомнили Юрия Аркадьевича его близкие друзья? Если кратко — сложным. Несколько отрывков из воспоминаний Бориса Алмазова и Татьяны Агафоновой дают представление о его противоречивой личности.
«Когда хоронили Агафонова, он не был на похоронах. Не мог быть — сидел. Это — “шестая ходка”. Привычная и будничная, потому что большую часть жизни он провел в тюрьмах.
Когда он освободился и с друзьями Валерия поехал на кладбище устанавливать плиту и крест на могиле певца, обнаружилось, что надгробие изготовлено без гнезда, в которое можно вставить и забетонировать крест. Народ возмутился. Стали искать виноватых. Стали искать мастеров… Он взял молоток, зубило и три дня рубил камень. Днем и ночью. Тут же и спал, прямо на земле. Ему не привыкать. Те, кто украдкой подходил к могиле, слышали, как он постоянно разговаривал с покойным, как с живым… И потом тоже. На своем единственном за всю жизнь концерте или в застолицах говорил: “Валера сейчас выступить не может, поэтому я спою за него…” — не поясняя, что Валера умер.
Трезвым я его не видел никогда. Он был пьян чуть-чуть или сильно, что не влияло на качество виртуозной игры на гитаре, а вот пел медленнее. Он брал несколько аккордов и совсем не так, как Агофонов, низким, хриплым голосом запевал:
Все теперь против нас, будто мы и креста не носили…
Только самые близкие люди знали, что эта “белогвардейская песня” написана не в 1920 году, при последнем отступлении из Владивостока, а в семидесятые им — Юрием Борисовым. Поэтом “в законе”. По сравнению с его судьбою жизнь Валерия Агафонова выглядела вполне благополучной.
Странная дружба соединяла их. Борисов, не скрывая, завидовал Валерию. Не только голосу, но легкой душе. Сам он был человеком тяжелым. Да и каким может быть человек, родившийся в тюрьме, воспитанный в детдоме для детей репрессированных, шесть или семь раз возвращавшийся в тюрьму и умерший от застарелой формы тюремного туберкулеза. Борисов завидовал Агафонову, что не мешало ему обожествлять своего друга и писать для него песни такой красоты и такой пронзительной чистоты, что никак не представить их автора не из призрачного XIX века или страшного, но романтичного времени белых офицеров, а отсюда, когда весь мир превращается в индустриальную помойку, а зона становится привычным местом обитания.