с погибшими советскими солдатами). Мы специально рядом поставили камень, на котором выгравированы слова песни. Фигуру делали не с натуры, а с фотографий артиста: для этого скульптор скупил все его диски с портретами. Макет памятника сфотографировали и отправили самому Розенбауму. Александр Яковлевич собственноручно внес коррективы — изменил форму гитары».
глава IIИстория и география «запрещенной песни»
Концерты лепят в Ленинграде и в Одессе…
«Одесские песни» по просьбе ЦК КПСС
Города, конечно, есть везде,
Каждый город чем-нибудь известен,
Но такого не найти нигде,
Как моя красавица Одесса…
«В Одессе-маме музыкальная стихия…» Точнее не сформулируешь — город у Черного моря всегда славился великолепными артистами, певцами, музыкантами и поэтами. Сколько блистательных имен подарила миру Одесса! Да не просто статистов, а звезд первой величины! Что же касается основной канвы нашего повествования, то тут щедрость «мамы» была поистине безгранична — одесситы внесли гигантский вклад в развитие «русского жанра». Вспомните! Еще до революции на театральных подмостках Одессы зажглись звезды Юрия Морфесси и Изы Кремер. Чуть позднее покорил публику юный Леонид Утесов. В этом городе начинали творческий путь будущие звезды русской эмиграции: Рита Коган и Александр Шепиевкер, Майя Розова и Михаил Боцман. В далекие шестидесятые годы «жемчужина у моря» стала первым городом, откуда разлетались по всему Союзу пленки, загадочно подписанные: «еврейские одесситы». Данный тавтологический ярлык скрывал под собой множество персоналий ярких, неординарных исполнителей: солист группы «Бородачи» Илья Байер, подзабытый сегодня Владимир Ефимчук (первый проект Станислава Ерусланова), мифический коллектив «Воркутинцы», знаменитый Алик Берисон, почти официальный даже в блатной песне Михаил Водяной и, конечно, искрометный и неподражаемый Алик Фарбер.
Большинство перечисленных фигур советского андеграунда сегодня поглотило пространство или время. Солист «Бородачей» уже лет тридцать живет в Австралии. Затерялся след исполнителей команды «Воркутинцы». Давно не стало прекрасного артиста оперетты Михаила Водяного. Трагически окончился жизненный путь Алика Берисона.
В конце прошлого года бывший однокашник певца Всеволод Верник поделился своими воспоминаниями о нем. С небольшими сокращениями я хочу включить их в свой рассказ.
«Арнольд Александрович Берисон родился 30 июля 1938 года в музыкальной семье. Окончил музыкальное училище по классу баяна и работал руководителем ансамбля, сперва в ресторане на старом Морвокзале, потом в небольшом, очень уютном ресторанчике “Якорь” на Большом Фонтане. Мне рассказывали, что столик в “Якоре” резервировали за две недели! Там, подальше от центра города, собирались “деловары”, решали свои проблемы, проводили разборки бригады воров, а заодно слушали песни “за жизнь”, “за Одессу” в исполнении Алика Берисона. У Алика был баритональный тенор, поставленный самой природой. Он прекрасно пел итальянскую лирику, песни из кинофильмов, цыганские песни, ну и блатные песни тоже. Хотя сам признавался мне, что поет их больше ради денег.
Он стал записывать свои песни на кассеты, и они разлетались мгновенно!
Одним из первых среди музыкантов он купил себе мотоцикл и потом никогда не отказывал подвезти кого-нибудь, но это происходило только дважды: первый и последний раз! Второго такого лихача Одесса не знала, разве только Уточкин? Дважды с Аликом никто не ездил. Еще Берисон увлекался культуризмом. У женщин он, как говорят в Одессе, таки имел успех!..
А потом Алик женился. Но первый брак оказался неудачным.
Прошло несколько лет… Видимо, дела у него шли неплохо, он приобрел “Жигули” и снова женился. Ее звали Люба. Она была очень красива, и Алик был с нею счастлив… до 26 октября 1974 года.
Они ехали с женой по загородной трассе. Погода была неважной: моросил мелкий, нудный дождик, и Люба задремала, свернувшись калачиком на заднем сиденье. Как перед машиной оказался летящий навстречу самосвал, Алик не заметил, но инстинктивно затормозил. Его машина пошла юзом, и удар самосвала пришелся на левую заднюю дверь… Он не помнил, как вылез из машины, как вынимали из машины Любу, его Любочку, которой больше не было!.. В смерти Любы Алик винил себя. Его вызвали в суд, который должен был состояться 11 декабря 1974 года, а 7 декабря он пришел ко мне и сказал:
— Сева, ты же понимаешь, я сейчас не могу работать, займи мне денег.
— Какой разговор, Алик, — сказал я. — Тысячу тебе хватит? Вот, возьми.
— Вот хорошо, спасибо тебе, — сказал Алик, — в субботу поеду на толчок.
— Алик, какой толчок?! Зачем тебе толчок?!
— Ты понимаешь, Сева, я должен Любе купить шубу, ей там так холодно!
С этими словами Алик вышел из комнаты, а я еще минут десять сидел окаменевший… Потом, бросив все дела, помчался к Алику домой. Просил, чтобы за ним последили, чтоб на суд не ехал машиной, чтоб не оставляли его одного, чтоб… Он взял машину у кого-то и поехал по той же дороге. Примерно в том же месте он покончил с собой, намеренно разогнав машину и резко затормозив. Это случилось 11 декабря 1974 года. Ему было всего 36 лет… Он похоронен на Еврейском кладбище в Одессе».
Главный герой данной главы Алик Ошмянский (Фарбер) также приятельствовал со своим тезкой. Вот как звучит рассказ о тех событиях из его уст.
«Берисон был заметной личностью в городе в шестидесятых годах. Огромный, как медведь, и очень добрый, неправдоподобно добрый. Его постоянно приглашали куда-то выступать. Считалось, если праздновалась свадьба и не было Алика — свадьба не удалась. У него была любимая. Не помню ее имени. Очень красивая молодая женщина. Они поехали с Аликом на его машине куда-то за город отдохнуть и попали в аварию. Она погибла, а он выжил. И все. Его как подменили с тех пор. Он замкнулся в себе. Как-то я встретил его бредущего по трамвайным путям, он шел и не слышал, как ему сигналит вагоновожатый…
Несколько месяцев спустя он тоже разбился на машине. Авария, вроде грузовик какой-то на ночной дороге. Но люди говорили, что он сам приехал на место аварии, где погибла его любовь, и направил автомобиль в пропасть. Об этом происшествии была даже статья в одесской газете».
Память талантливого музыканта Алика Ошмянского хранит массу уникальной информации: воспоминания о годах юности, проведенных в Одессе, о людях, окружавших его, и интересных событиях, происходивших на берегах Черного моря, и не только. Сегодня певец и композитор Ошмянский, скрывшийся когда-то под «шпионским» псевдонимом Фарбер, живет и работает в Лос-Анджелесе.
О его эмигрантских «путях-дорогах» повествует глава «Одессит с цыганской душой» в моей первой книге «Русская песня в изгнании». Если она попадала вам в руки, то вы, наверное, помните, что он оказался едва ли не единственным из певцов-эмигрантов третьей волны, чей голос стал известен в СССР задолго до его отъезда из страны.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что в очередной свой приезд в Калифорнию я поспешил увидеться с легендарным исполнителем и обстоятельно побеседовать о начале творческого пути, истории появления «той самой», первой записи, о коллегах и друзьях юности. За щедро накрытым столом, за что отдельное спасибо очаровательной жене музыканта Рае, началась в тот летний вечер наша встреча.
— Алик, вы родились в 1944 году, окончили музыкальную школу имени профессора Столярского, учились в консерватории, знали весь цвет творческой Одессы, до эмиграции в 1975 году руководили многими музыкальными коллективами. Попробуйте, как художник-импрессионист, широкими мазками воссоздать атмосферу, царившую в Одессе на рубеже 50–60-х годов.
— Одесса вообще самый музыкальный город, который я знаю. Мы жили в коммуналке в самом центре — угол Карла Маркса и Дерибасовской. Весной, летом из каждого окна неслись звуки гитары, баяна, звучали патефоны, потом стали появляться магнитофоны. У нас в квартире жила соседка-портниха, тетя Аня, очень бедная женщина, вечно в штопаных чулках, такая скромная. Но у нее единственной в нашей коммуналке был трофейный патефон и пластинки Лещенко. Раз в год, на ее день рождения, приходили гости, и они заводили этого запрещенного певца. Я всегда очень ждал этот день, чтобы насладиться его голосом. Так я впервые и услышал Петра Лещенко, кстати. А несколько лет спустя тетя Аня умерла, и представляешь, у нее все матрасы и перины оказались просто забиты деньгами. Я так удивился — вела настолько аскетичный образ жизни, но буквально спала на миллионах… Ну ладно, речь не о ней.
Период начиная с конца 50-х годов я называю «вторым нэпом». По какому-то гласному или негласному разрешению властей люди получили возможность заниматься небольшим бизнесом: открывались цеха, учреждались артели… Договаривались с колхозами, продавали излишки продукции, производили разный ширпотреб.
Помнишь эти щетки из конского волоса? Про них потом песенку сочинили:
Щеточки, щеточки — мой папа говорит:
Кто придумал щеточки, тот точно был аид[12],
Весело, щеточки, с вами мне сейчас,
Памятник тому поставлю, кто придумал вас.
К чему я веду? У народа появились лишние деньги. Где их можно было потратить в то время? В кабаках, конечно. Приходили деловые, «катеньку» (сто рублей. — Авт.) в оркестр: «“Пару гнедых”! Давай! Сыграй для души!» И понеслось. Гуляли от души, с размахом. Одесса — портовый город. Когда моряки китобойной флотилии «Слава» возвращались из похода, они швыряли бабки налево-направо. Вино лилось, женщины смеялись, столы ломились. На следующий день весь Привоз был завален заграничными шмотками, косметикой, пластинками…