Жизнь вроде наладилась и покатилась по стандартной для советского человека колее: появилась квартира от предприятия, постоянный доход… Живи и радуйся!
Но, как поется в песне, «судьба порой выводит крутые кренделя»: в 1970 году Владимир Шандриков, «защищая честь своей семьи, преступает закон».
Получив три года по статье «умышленное нанесение тяжких телесных повреждений», отправляется «в края далекие».
На душе у меня листопад,
Листья падают, падают листья,
Тридцать лет я прожил наугад,
Ждал любовь, а теперь жду амнистию.
Но нет, как говорится, худа без добра! Вскоре осужденного Шандрикова В. Р. переводят «на химию» на строительство ДК МВД, где гуманные советские законы не дают пропасть таланту живописца — здесь Шандриков рисует номерки для милицейской раздевалки. Режим на «стройках народного хозяйства» помягче: надзор за зеками не такой суровый, как в зоне, возможностей для отдыха и общения больше.
Судьба столкнула Владимира со звукорежиссером Евгением Шабановым[16], который в ту пору монтировал аппаратуру для строящегося объекта культуры. С его подачи в 1972 году прямо «на химии» состоялась первая запись Шандрикова. К тому моменту весь багаж автора-исполнителя насчитывал едва ли десяток композиций, их новые друзья и увековечили на пленке. Год спустя в том же недостроенном ДК глубокой ночью Владимир Шандриков совместно с тем же самым Шабановым записал уже полноценный концерт. Дебют состоялся — альбом моментально разошелся в копиях по всему Союзу.
Освободившись, Владимир продолжил писать песни и сочинять стихи. Начались первые полуофициальные выступления, некоторые из таких встреч записывались на магнитофоны и уходили в народ. Популярность сибирского барда «росла и ширилась», как писали в передовице «Правды», только никаких дивидендов (кроме моральных) нашему герою это не приносило. Да он и не задумывался ни о какой популярности, славе… Просто сочинял новые вещи и исполнял их изредка.
Каково же было удивление доморощенного артиста, когда зимой 1977 года он получил письмо из Одессы от неизвестного ему адресата, некоего Вадима Кацышевского. Автор депеши предлагал приехать, как только появится возможность, на запись серии концертов совместно с Аркадием Северным и… Владимиром Высоцким.
«Я отнесся к этому несерьезно, потому что я тогда пил, — вспоминал Владимир Романович в интервью Дмитрию Новикову. — Почему говорю — тогда? Потому что в год смерти Высоцкого я дал себе слово бросить пить и не пил десять лет.
Ну вот, попил где-то с месяц, а потом друзья говорят мне: “Ты что не ответил даже? Съезди, ведь тебе питание оплачивают, самолет оплачивают…”
Я поколебался, но потом собрался и поехал. Это было в первых числах апреля 1977 года. Снарядили меня, достали рубаху красную. Меня неудачно постригла в нашей омской парикмахерской девочка-практикантка. Я психанул: “Стригите тогда вообще наголо!” Пришла мастер и сделала просто короткую прическу. “Под зека”.
В аэропорту я пошел давать телеграмму следующего содержания: “Встречайте, красная рубаха, короткая стрижка, голубые глаза, в левой руке газета “Омская правда”, в правой коричневый портфель”. Ведь организаторы не видели меня никогда в глаза и я их никогда не видел. Как узнают? Кассирша в окошке взглянула на текст, потом на меня: “Вы это серьезно?” “Да”, — отвечаю. Посмотрела она на меня, но отправила телеграмму. В аэропорту меня никто не встретил, но у меня был адрес, и я нашел квартиру Кацышевского. На второй день прилетел Аркаша Звездин. Приехал человек, мало чем отличающийся от бомжа: галстук на резинке, пиджак местами блестел, нейлоновая рубаха с коротким рукавом, типа шведка “сорок пятого” года выпуска, носки дырявые, босоножки стоптанные[17]. Я был по тогдашней моде в костюме-тройке, меня же подготовили… Потом Вадим повел его в баню, купил ему костюм, ботинки, побрил, помыл. Аркадий стал совсем другим человеком. А в день приезда он заходит: “Здравствуйте! Таки здесь Шандриков остановился? Так я буду Северный!” Только голос был узнаваем.
С этого началось наше знакомство и дружба. Мы жили в громадной коммуналке — много-много комнат. Бывший публичный дом. Там еще доживала свой век старая бандерша.
Первые дни мы много пили, он был с похмелья. Ждали Высоцкого, но организаторы, кажется, не сошлись с ним в цене. Он запросил две тысячи рублей за концерт! Теперь, точно, кусают локти… Я, конечно, изначально поехал из-за Высоцкого. На это клюнул.
В первый день мы с Аркадием набухались. Он мне рассказал, что учился на артиста и в мореходном училище был, ходил в море. Он вообще любил приврать для юмора.
Запись концертов начиналась с девяти утра и продолжалась до часа дня, потом продолжали после обеда. Пили во время записи немного, хотя Аркадий иногда не мог петь абсолютно и больше работал “ведущим”. Помнишь его репризы?
“— Володя! Я таки слышал — у вас в Сибири ходят до сих пор таки черные медведи и гималайские даже?
— Это неправда! Медведи не ходят. Козлы — встречаются…”
Сначала мы договорились: три песни я пою, три — он. В итоге большую часть исполняю в тех концертах я.
По дороге на запись Вадим покупал бутылок пять хорошего импортного вина для Северного и бутылку водки для меня. Удивительно, весь город был завален отличными винами, и никаких очередей…
Происходило все на частной специально арендованной Вадимом квартире. Только там, в Одессе, я понял, какие деньги делались на таких, как я. Раньше как? Пригласят, водки наберут, и всё, балдеем. Я никогда не думал, что мои песни можно продавать. В квартире, где мы писались, постоянно раздавались звонки. С Сахалина, из Сибири, с Киева… “Как идет процесс?” — интересовались.
За день записывали 25 песен. В первый день я сорвал голос и лечился два дня. Потом продолжили запись, но вскоре вынуждены были покинуть эту хату — нас запеленговали. Вадима Кацышевского, кстати, потом выслали за эту деятельность из Одессы, при Горбачеве уже, и сейчас он живет в Харькове.
Как шла запись? Комната вся в проводах, три магнитофона. Музыкантам платили 50 рублей за день работы. Это немало. Лабухов набирали с биржи — в центре Одессы, недалеко от Дерибасовской собирались каждый день музыканты и ждали работы.
За опоздание на десять минут — всё, исключали сразу.
Так вот, записывались до обеда, потом шли в ресторан, за стол. С вином, естественно. Ну, а вечером уже пили конкретно. Вадим нас старался в город без нужды не отпускать: “Зачем вам это, зайчики (так он нас называл), это же Одесса!” Но мы все равно гуляли. Я через десять дней потерял в этой ресторанной пьяной кутерьме свой паспорт. Аркаша был очень общительный, выступальщик…
То с блатными свяжется, то в карты его обыграют.
Кацышевский заплатил нам по 500 рублей за три полные ленты, так что, получается, я ничего и не потратил. Вернулся домой как раз на 9 мая.
Красиво мы с Аркадием время провели, жаль, с тех пор больше не встречались».
В конце того же 1977 года в концерте с ансамблем «Чайка» друг Аркаша передаст Владимиру музыкальный привет:
Мотает ленты километры Шеваловский,
Володя Шандриков в Одессе пиво пьет…
Володя Шандриков не знал подобной драмы,
Ведь он в Одессе за Высоцкого идет…
Сегодня одесские концерты Шандрикова и Северного — золотой фонд русского жанра. Песня — визитная карточка Владимира «Показания невиновного» стала популярной именно с той поры. Помните?
Ну, я откинулся, какой базар-вокзал,
Купил билет в колхоз «Большое дышло»,
Ведь я железно с бандитизмом завязал,
Все по уму, но лажа все же вышла…
А блестящая лирика, перепетая десять лет спустя в эмиграции Михаилом Шуфутинским:
Водка выпита вся и до дна,
Для тоски вроде нету причин,
Ты со мной, но ведь ты одна,
Я с тобой, но и я один…
В смутные 80–90-е годы Шандриков продолжал понемногу записываться, выступать уже в качестве мэтра на городских фестивалях авторской песни, хотя сам избегал называть себя «бардом» — не любил подобного определения своего творчества.
Жил обычной жизнью: подрабатывал — изготавливал мебель на заказ, добывая хлеб насущный. Сочинял стихи, песни, басни, изредка рисовал…
К нему приезжали, писали и звонили со всей страны. Восхищались, обещали выпустить книгу, диск… Обычно все оказывалось трепом.
В конце девяностых Шандриков тяжело заболел — «артериосклероз сосудов» — и получил вторую группу инвалидности. Вспоминали, что он «с трудом, превозмогая боль, поднимается на свой третий этаж. И пройти с тросточкой без передышки может от силы сто метров…»[18] И все равно смерть поэта стала для всех неожиданностью. Работа над первым официальным диском шла трудно: кропотливо отбирались фотографии, песни. Шандриков постоянно был на связи с инициатором издания — московским коллекционером Сергеем Чигриным: незримо присутствовал в разговорах, при обсуждении проекта. Диск уже был запущен в производство, когда «пришла дурная весть». Не вовремя! Несправедливо! Какие-то две недели!..
«Судьба у каждого предрешена! Даже количество вздохов, шагов у каждого свое. До миллиметра…» — говорил Владимир Романович. Он был фаталистом.
«Ночники» для советской элиты
Спасибо, Миша, Рая,