Пусть он плачет над стайкою птичек… – Здесь и далее – аллюзии на многие детские песенки. Недаром в предыдущей строфе Сомненьица грозились извалять Человечка в перьях Матушки Гусыни.
Из сборника «Три заката и другие
стихотворения» (1898)
From The Three Sunsets and Other Poems
Уединение
Solitude
Просто женский локон
Only a Woman’s Hair
Романтические и отчасти загадочные отношения Джонатана Свифта одновременно с двумя женщинами – Стеллой (Эстер Джонсон) и Ванессой (Эстер Ваномри) волновали воображение поэтов много лет спустя. Англо-ирландский поэт Томас Ирвин (1823–1892), современник Кэрролла, посвятил им свою поэму «Свифт», сквозь которую лейтмотивом проходит фраза «Лишь прядь ее волос». Приводим первую строфу этой поэмы в переводе Вл. Микушевича:
Двум разным женщинам когда-то
Одновременно был он мил,
Одна сравнилась бы с луной,
В другой дышал полдневный зной;
Одну из них любил он свято,
Другую дорого ценил.
Три дня спустя
After Three Days
Льюис Кэрролл был хорошо знаком с английскими художниками, входившими в «Братство прерафаэлитов». Его самой любимой картиной у прерафаэлитов была «Мальчик Христос в храме» Холмана Ханта. Ее сюжет взят из Евангелия: однажды 12-летний Иисус потерялся, и родители только через три дня нашли его в храме, где он сидел среди бородатых учителей и вел с ними мудрую беседу.
Пламя в камине
Faces in the Fire
Счастливый край, где я рожден. – В этой строфе Кэрролл вспоминает деревню Дарсбери графства Чешир, в которой он родился и провел первые десять лет жизни. Дом его отца-священника стоял на окраине деревни, и со всех сторон его окружали поля и луга.
Урок латыни
A Lesson in Latin
В начале 1888 г. Кэрролл получил письмо из Бостонской классической гимназии для девочек с просьбой разрешить назвать их школьный журнал The Jabberwocky (Бармаглот). Кэрролл дал разрешение. К удовольствию редакторов, он даже прислал в журнал свое неопубликованное стихотворение «Урок латыни».
Возвращение Пака
Puck Lost and Found
Эти два стихотворения представляют собой акростихи. Одно из них по первым буквам строк прочитывается: «Принцессе Элис», а второе – «Принцу Чарльзу», – так приходится переводчику справляться с грустным фактом, что в русском языке нет слов, начинающихся с мягкого знака. Стихи написаны в подарок семилетнему принцу Чарльзу Эдварду, внуку королевы Виктории, и его сестре принцессе Элис, посещавших знаменитого писателя в Оксфорде в 1891 году.
Английское название «Puck Lost and Found» – эхо парных стихотворений Уильяма Блейка «The Child Lost» и «The Child Found»; а сама мысль о феях и эльфах, которые водились в Англии в старые добрые времена, а теперь исчезли, восходит к стихотворению «The Fairies Farewell» («Прощание с феями») поэта-священника Ричарда Корбета (1582–1635). Кэрролл сравнивает появление в его доме двух веселых детей с возвращением эльфов и фей.
Цапнуть крынку со стола… – Образ проказливого эльфа Пака отражен, например, в пьесе Шекспира «Сон в летнюю ночь» и в старинной балладе «Пак Весельчак» («Puck Goodfellow»).
Приложение. О Кэрроле и Снарке вокруг да около. Четыре статьи Григория Кружкова
Что такое Снарк и с чем его едят
Предисловие к русскому изданию 1991 года
Все знают, как создавались книги Льюиса Кэрролла об Алисе. Но о поэме «Охота на Снарка» знают уже куда меньше, а ведь ее судьба довольно необычна. Есть много книг («Гулливер», «Робинзон Крузо» и так далее), которые писались для взрослых, а потом стали любимым детским чтением. Тут же получилось почти наоборот.
Кэрролл свою поэму сочинил для маленькой девочки, – но не для Алисы Лиддел, а другой – Гертруды Чатауэй, с которой он познакомился на каникулах. Вообще Кэрролл дружил и переписывался со многими девочками. И, между прочим, правильно делал, потому что разговаривать с ними куда интересней, чем с профессорами. Итак, написал-то он поэму для детей, да взрослые оттяпали ее себе: дескать, глубина в ней необыкновенная, не дай бог ребеночек наступит и провалится. Якобы только мудрецы и поседелые философы способны понять, где там собака зарыта. И пошли толковать так и сяк, в чем смысл «Охоты на Снарка».
Главное ведь что? Искали, стремились, великие силы на это положили… Доходили, правда, до них слухи, люди-то добрые предупреждали, что Снарк может и Буджумом оказаться, да все как-то надеялись, что обойдется, что не может того быть. Тем более, когда такой предводитель с колокольчиком!
Не обошлось. Ситуация обыкновенная, очень понятная. Тут можно представить себе и предприятие обанкротившееся, и девушку, разочаровавшуюся в своем «принце», и… Стоит ли продолжать? Все, что начинается за здравие, а кончается за упокой, уложится в эту схему. В 40-х годах появилась теория, что Снарк – это атомная энергия (и вообще научный прогресс), а Буджум – ужасная атомная бомба (и вообще все, чем мы за прогресс расплачиваемся). Можно думать, что Снарк – это некая социальная утопия, а Буджум – чудовище тоталитаризма, в объятия которого попадают те, что к ней (к утопии) стремятся. Вариантов много.
А может быть, дело как раз в том, что перед нами творение математика, то есть математическая модель человеческой жизни и поведения, допускающая множество разнообразных подстановок. Недаром один оксфордский студент утверждал, что в его жизни не было ни единого случая, чтобы ему не вспомнилась строка или строфа из «Снарка», идеально подходящая именно к этой конкретной ситуации.
Страшно и подступиться к такой вещи переводчику. Вот ведь вам задача – блоху подковать! Как ни исхитряйся, как ни тюкай молоточком, хотя и дотюкаешься до конца и вроде бы сладишь дело, – не пляшет аглицкая блошка, не пляшет заморская нимфозория!
А нужно ли вообще браться за такую задачу – вот вопрос. Ведь и сам Снарк – зверюга абсурдная, а тут его еще надо переснарковать, да перепереснарковать, да перевыснарковать. Суета в квадрате получается и дурная бесконечность.
Но в конце концов сомнения были отброшены и к делу приступлено. Принцип перевода выбран компромиссный. Снарк остался Снарком и Буджум Буджумом ввиду их широкой международной известности, но других персонажей пришлось малость перекрестить.
Предводитель Bellman получил имя Балабона (за свой председательский колокольчик и речистость), другие члены его команды выровнялись под букву «Б»: так у Кэрролла, и сохранить это было непросто.
Мясник (Butcher), весьма брутальный тип, благополучно превратился в брутального же Браконьера. Оценщик описанного имущества (Broker) – в Барахольщика. Гостиничный мальчишка на побегушках (Boots), не играющий никакой роли в сюжете, – в Билетера (а почему бы нет?). Адвокат (Barrister) претерпел самую интересную метаморфозу – он сделался Отставной Козы Барабанщиком и при этом Бывшим судьей. Значит, так ему на роду написано. Ничего, пусть поддержит ударную группу (колокольчик и барабан) этого обобщенного человеческого оркестра, где каждый трубит, как в трубу, в свою букву «Б» – быть, быть, быть!
На этой оптимистической (то есть отчасти и мистической) ноте, пожалуй, мы закончим и плавно выпятимся за кулису.
1991
Булочник и так далее, или Как я переснарковал Снарка
Первым английским стихотворением, на котором я попробовал свои юные зубки переводчика – много-много лет назад, – было «Twinkle, twinkle little star, How I wonder what you are…» из школьного учебника для пятого класса. То самое пресловутое «твинкл-твинкл», которое Кэрролл переиначил в своей «Алисе»: «Twinkle, twinkle, little bat! How I wonder what you’re at!» – «Мерцай, мерцай, летучий мышонок! Хотел бы я знать, что ты задумал».
Впрочем, имени Кэрролла мы тогда и не слыхивали. Об Алисе и Стране чудес я узнал только лет через двадцать, когда появился перевод Н. Я. Демуровой. По ее же антологии «Мир вверх тормашками», изданной у нас на английском языке, я познакомился со многими иными перлами британского юмора. Время от времени перечитывал ее и что-то для себя «выковыривал», – как в детском стишке:
Джек Уголек
Сел в уголок,
Сунул в пирог свой пальчик,
Изюминку съел
И громко пропел:
«Какой я хороший мальчик!»
Сначала я выковырял лимерики; было у меня одно такое запойное лето, когда я за пару недель сочинил несколько десятков лимериков. Были там и довольно точные переводы из Эдварда Лира, но со склонением на русский лад. Например, известный лимерик «There was an Old Man on the rocks…» перевелся у меня так:
Жил на свете разумный супруг,
Запиравший супругу в сундук.
На ее возражения
Мягко, без раздражения
Говорил он: «Пожалте в сундук».
Другие лимерики возникали сами, когда я стал перебирать имена городов с корыстной целью их зарифмовать. Например:
Жил общественный деятель в Триполи,
У которого волосы выпали.
Он велел аккуратно
Все их вставить обратно,
Озадачив общественность Триполи.
Сейчас лимерики сочиняют у нас даже малые дети, а тогда, в начале 1970-х, я был, представьте себе, первопроходцем и практически «первопечатником» (несколько лимериков удалось опубликовать в альманахе «Поэзия»). Игра в лимерики ужасно заразная – как семечки щелкать. Но вскоре некоторое однообразие этого занятия приелось. «Стоп! – сказал я себе. – Хорошенького понемножку». И закрыл тему. Рецидивы, правда, потом случались, но не опасные…
В той же книге «Мир вверх тормашками» я нашел еще кое-что для себя интересное, и еще… и через какое-то время остановился в задумчивости перед «Охотой на Снарка». В общем, попался на крючок, как и многие другие читатели, особенно с математическим креном. Мне показалось, что эта вещь – самая моя. Тем более что когда-то я серьезно занимался теоретической физикой, а в ней математики не меньше, чем физики. И Льюис Кэрролл тоже был математиком. Кроме того, мне была близка его страсть ко всяким изобретениям – в детстве прочел всего Жюля Верна. В общем, я почувствовал в нем родственную душу.