Соглашайся-ка лучше на Хлою.
Только Хлоя тебя так сумеет, любя,
Защитить и понять с полуслова!
Ты же сам без меня не протянешь и дня…
Может, всё повторить тебе снова?
Мисс Джонс
Вы, горячие сердца,
Собирайтесь вкруг певца!
Эта горестная песня тронет старца и юнца.
Чтоб со мною вы скорбели
О несчастной Арабелле,
Попрошу не расходиться и дослушать до конца.
Саймон Смит – высокий, стройный, —
Малый был весьма достойный,
Но девицу Арабеллу червь сомненья вечно грыз:
Ведь ее не звал он Беллой –
Только Джонс и только Мисс.
Чуть она: «Мой Саймон, милый!» –
Враз глухим он притворится,
И сказала как-то Сьюзен, Арабеллина сестрица:
«То ли вежлив он сверх меры,
То ли робостью томим, —
Если хочешь, кавалеру
Мы проверку учиним.
Напиши в записке краткой,
Что дела у нас в порядке,
Что простуда у тебя прошла совсем,
Что согласна ты умчаться,
Чтобы тайно с ним венчаться
И что будешь у кожевни ровно в семь.
…Нет, лучше в девять!»
Арабелла написала –
И, заклеив, отослала –
И надела самый лучший свой наряд:
Серьги, брошку и браслетку,
Бусы, часики, лорнетку
И с брильянтами колечки все подряд, —
Ведь мужчины страсть как падки
До всего, что тешит взгляд!
Вот стоит она и ждет, придя на встречу роковую,
И сказал ей булочник: «Пора на боковую!»,
И кожевник старый вышел глянуть, кто
Так гулко кашляет в ночи – и вынес ей пальто.
И, чихая, повторяла Арабелла:
«Милый Саймон, не спеши, хоть я совсем окоченела
И день угас, и минул час назначенный давно, —
Я знаю, ты придешь! я верю все равно!
О Саймон! Мой Саймон!
Мой самый-самый Саймон,
Мой дорогой, любимый Саймон Смит!
Но вот часы на башне бьют,
И на вокзале тоже бьют,
На почте и на площади – все бьют двенадцать раз!
О Саймон! Как поздно!
Нет, правда, нет, серьезно –
Пускай меня колотит дрожь,
Я верю, утром ты придешь,
Ведь ты ко мне придешь?
Тогда в карете золотой
Мы в Гретна-Грин умчим с тобой,
И верный Саймон… боже мой,
Ну что за имя – Саймон!
Вульгарно, пошло, просто стыд,
Я буду миссис Саймон Смит,
Но нет, меня он пощадит
И согласится, например,
Взять имя – Клэр…»
Так сидела Арабелла
И вздыхала то и дело
На сыром, холодном камне, и ужасно оробела,
Когда кто-то, незнакомый ей совсем,
Вдруг промолвил:
«Добрый вечер, мэм!
И не страшно вам одной?
Бродят воры в час ночной…
Это что у вас, браслетик?
Вероятно, золотой!
А колечки? Разрешите…
И напрасно вы кричите,
Потому что полицейский завершил уже обход
И чаёк на кухне пьет».
– «Стой! Держите негодяя! –
Завопила Арабелла, руки к небу воздевая, —
О, когда решилась я осчастливить Смита,
Разве знала я, что стану жертвою бандита?
О мой Саймон, как ты мог
Поступить так гадко,
И зачем сидят с кухарками блюстители порядка!»
И вопль ее в ночную тьму
Летел шагов на двести:
«Ну почему, ну почему
Их вечно нет на месте?!»
Кошмарная Шарманка
Соло Несчастной Жертвы
– Мне волосы мать велит заплетать,
Носить аккуратные платья, —
Досада какая! вот буду большая –
Собой уж не дам помыкать я!
– Досталась мне комната в самом низу:
Весь верх захватили сестренки.
Полезла, раз так, я спать на чердак –
Продрогла до самой печенки!
Довольно, трещотки! оставьте меня!
За что мне мученье такое?
Но снова все та же слышна трескотня,
И нет ни секунды покоя.
– Подайте монетку шарманщику, сэр! –
И скрежет, и скрип в этом гимне…
– Лови свой медяк – но сжалься, бедняк,
Подай хоть на грош тишины мне!
Вакхическая ода в честь колледжа Крайст-Чёрч
Налейте мне чашу, наденьте венок,
Я славлю родные пенаты,
Тебя, первокурсник, безусый щенок,
Тебя, третьекурсник усатый.
Да здравствует этот,
И этот, и тот,
И пусть на экзаменах всем повезет!
Да здравствует каждый хранитель ключей,
Куратор – узда развлеченьям,
Инспектор, и лектор, и ты, казначей,
Казнящий бюджет усеченьем;
Доцент и профессор,
Добряк и сухарь,
Что знания свет зажигают, как встарь!
Да здравствует наш многошумный совет:
И Те в нем слышны, и Другие,
Пусть лада и склада пока ещё нет,
Но есть устремленья благие.
В свой срок воцарится
Гармония вновь,
Не зря говорится: «Совет да любовь!»
Да здравствует ректор и весь ректорат!
Почили б на лаврах, но нет же –
Готовы украсить они всё подряд,
Что можно украсить в колледже.
Три вещи я славлю,
Что водятся тут:
Я пью за Талант, за Терпенье и Труд.
Из сборника «Складно? и ладно»
Морские жалобы
Немало в мире гадких есть вещей –
Налоги, пауки, долги и хвори…
Но всех вещей несносней и глупей
Та, что зовется – Море.
Что значит Море? Вот простой ответ:
Ведро воды разлейте в коридоре,
Теперь представьте – луже краю нет.
Вот что такое Море.
Ударьте палкой пса, чтоб он завыл;
Теперь представьте, что в едином хоре
Сто тысяч псов завыло что есть сил, —
Вот что такое Море.
Предстало мне виденье: длинный ряд
Мамаш и нянь, влекущих за собою
Лопатками вооруженных чад, —
Вот зрелище морское!
Кто деточкам лопатки изобрел?
Кто настрогал их столько, нам на горе?
Какой-нибудь заботливый осел –
Осел, влюбленный в Море.
Оно, конечно, тянет и манит –
Туда, где чайки реют на просторе…
Но если в лодке вас, пардон, тошнит,
На что вам это Море?
Ответьте мне: вы любите ли блох?
Не знаете? Тогда поймете вскоре,
Когда поселитесь – тяжелый вздох! –
В гостинице у Моря.
Охота вам скользить на валунах,
Глотать, барахтаясь, хинин в растворе
И вечно сырость ощущать в ногах? –
Рекомендую Море.
Вам нравится чай с солью и песком
И рыбный привкус даже в помидоре?
Вот вам совет – езжайте прямиком
Туда, где ждет вас Море;
Чтоб вдалеке от мирных рощ и рек
Стоять и думать со слезой во взоре:
Зачем тебе, безумный человек,
Сия морока – Море?
Лук, седло и удила
Рыцарская баллада
Слуга, подай сюда мой лук,
Неси его скорей!
Конечно, лук, а не урюк –
Зеленый лук-порей.
Да нашинкуй его, мой друг,
И маслицем полей!
Слуга, подай сюда седло –
Я гневом разогрет!
Не говори, что не дошло,
Ждать больше мочи нет.
Седло барашка, я сказал,
Подай мне на обед!
Слуга, подай мне удила –
Мне некогда шутить!
Пора! – была иль не была…
Что, что? Не может быть!
Как «нет удил»? Ну и дела…
А чем же мне удить?
Гайавата-фотограф
Гайавата изловчился,
Снял с плеча волшебный ящик
Из дощечек дикой сливы –
Гладких, струганых дощечек,
Полированных искусно;
Разложил, раскрыл, раздвинул
Петли и соединенья,
И составилась фигура
Из квадратов и трапеций,
Как чертеж для теоремы
Из учебника Эвклида.
Этот ящик непонятный
Водрузил он на треногу,
И семья, благоговейно
Жаждавшая фотографий,
На мгновение застыла
Перед мудрым Гайаватой.
Первым делом Гайавата
Брал стеклянную пластинку
И, коллодием покрывши,
Погружал ее в лоханку
С серебром азотнокислым
На одну иль две минуты.
Во-вторых, для проявленья
Фотографий растворял он
Пирогал, смешав искусно
С уксусною кислотою
И известной долей спирта.
В-третьих, брал для закрепленья
Он раствор гипосульфита
(Эти дикие названья
Нелегко в строку ложатся,
Но легли, в конечном счете).
Вся семья поочередно
Пред фотографом садилась,
Каждый предлагал подсказки,
Превосходные идеи
И бесценные советы.
Первым сел отец семейства,
Предложил он сделать фоном
Бархатную драпировку,
Чтоб с классической колонны
Складками на стол стекала, —
Сам бы он сидел на стуле
И сжимал одной рукою
Некий свиток или карту,
А другую бы небрежно
На манер Наполеона
Заложил за край жилета,
Глядя вдаль упорным взором –
Как поэт, проснувшись в полдень,
В грезах смутных и виденьях
Ждущий завтрака в постели,
Или над волнами утка,
Гибнущая в урагане.
Замысел был грандиозен,
Но увы, он шевельнулся:
Нос, как видно, зачесался –
Мудрый план пошел насмарку.
Следующей смело вышла
Мать почтенная семейства,
Разодетая так дивно,
Что не описать словами,
В алый шелк, атлас и жемчуг –
В точности императрица.
Грациозно села боком
И осклабилась жеманно,
Сжав в руке букетик белый –
Пышный, как кочан капустный.
И пока ее снимали,
Дама рта не закрывала:
«Точно ли сижу я в профиль?
Не поднять ли бутоньерку?
Входит ли она в картину?
Может быть, мне повернуться?»
Непрерывно, как мартышка,
Лопотала – и, конечно,
Фотография пропала.
Следующим сел сниматься
Сын их, кембриджский студентус,
Предложил он, чтоб в портрете
Было больше плавных линий,
Направляющих все взоры
К средоточию картины –
К золотой булавке, – эту
Мысль у Раскина нашел он
(Автора «Камней Венецьи»,
«Трех столпов архитектуры»,