Руки словно стянули верёвками так крепко, что кровь перестала бежать по жилам. Тонкие человеческие ноги будто бы стали совсем немощными, подломились, и Лита повалилась со скамьи на бок. Она пыталась схватиться за край стола, но пальцы прямо на глазах вытягивались и серели, превращались в сильные маховые перья.
В зале поднялся шум: Лита слышала крики, грохот отодвигаемых скамей, но все они звучали будто издалека. Всё тело пронзила боль, а вместе с ней – неприятное тянущее и скручивающее ощущение, которое даже мешало вдохнуть полной грудью. Из лёгких словно выжимали воздух, ноги стискивали и перекручивали ремнями, руки, наоборот, вытягивали до хруста. Кто-то схватил Литу под крыльями, кто-то поддержал голову, уложив на колено, и она сквозь мутную плёнку, застилающую глаза, разглядела лицо Домира.
– Чудо! Чудо! – кричали в зале, но Лита не была уверена, что верно расслышала, быть может, на самом деле кричали «чудовище».
В рот ей полилась тонкая струйка воды, и Лита припала к ней, но тут же поняла: не вода, вино. Вслед за Домиром перед ней склонился Ружан.
– Зовите же отца! – крикнул он с ликованием.
Суета нарастала. К Лите подбегали всё новые и новые люди, наклонялись раскрасневшиеся пьяные лица, гости хохотали, показывали пальцами, блестящими от жира, ахали, восклицали и вскоре окружили так плотно, что девоптице стало нечем дышать. Она открывала и закрывала рот, а неуклюжее после обращения тело никак не слушалось. Крылья беспомощно распластались по полу, кто-то даже нечаянно наступил на длинные перья, и Лите никак не удавалось перевернуться со спины на ноги.
– Расступитесь, болваны!
Домир оттолкнул кого-то локтем, согнал с перьев Литы мужчину с соломенной бородой и рывком поднял Литу на ноги. Вид девоптицы, пусть нетвёрдо, но стоящей на собственных птичьих ногах, произвёл ещё большее впечатление.
Домир помог Лите взобраться на скамью, как мог оттеснил любопытных, и сразу стало легче дышать. Лита смахнула крылом волосы, налипшие на лицо, – движение получилось неловким, но всё же почти удалось. Воцарилась благоговейная тишина, но Лита поняла, что все взгляды были направлены не на неё, а в сторону входа в пиршественную залу. Затем гости начали кланяться, а Ружан вскочил с места и положил руку на сердце.
– Отец! Как ты смог подняться?
В зал вошёл, опираясь на руку воеводы, иссохший старик. Его кожа была похожа на осенние листья – сухая и выцветшая, покрытая чёрными язвами, зато глаза на худом лице блестели ясно, пусть и устало. Заметив Литу, старик замер и приоткрыл рот.
– Чудо-птица для царя, – объявил Ружан, указывая на Литу. Ответа на первый вопрос он не дождался и решил заполнить неловкое молчание.
Воевода, одетый в длинную тёмную шубу мехом внутрь, медленно повёл царя к столам. Лите стало жутко под пристальным взглядом старика, захотелось спрятаться, а лучше – взлететь под своды и вырваться из душной залы.
– Ружан… – выдавил царь, протягивая руки не то к сыну, не то к девоптице. – Ты… Ты добыл её для меня?
Домир рядом с Литой шумно втянул носом воздух.
– Добыл. Для тебя. Нравится царю мой подарок?
Ружан сделал шаг в сторону, чтобы не мешать старику рассматривать девоптицу.
– Хороша, хороша красавица… – выдавил старик царь надтреснутым голосом, который звучал так, словно Радим не говорил десяток лет, и горло его стало сухим и неподатливым, как глиняный черепок. – Ты слышишь меня, девица?
Все взоры вновь обернулись на Литу. Лита испуганно посмотрела на Домира и кивнула царю.
– Слышу.
Голос и вид говорящей девоптицы вновь переполошили собравшихся. Люди зашептались, стали кивать и тереть бороды, будто рассматривали на торгу диковинный товар.
– Прости меня, – вдруг произнёс старик. – И сыновей моих прости. Знал, что толкаю их на страшное зло, но мне и без того осталось недолго, а ведь каждому хочется умереть счастливым. Вот и умру, полюбовавшись на тебя…
– Отец! – вдруг воскликнул Домир. – Не Ружан поймал Литу. А Ивлад.
Не успел царь удивиться, как Ружан поспешил взять дело в свои руки.
– Ах, средний братец, как же крепко ты перебрал вина! Я ведь предупреждал тебя…
Зал взорвался хохотом.
– Ивлад? – Царь нахмурил лоб. – А где он? Где мой младший сын и моя дочь? Почему они не пируют вместе с вами?
Воевода, поддерживающий царя, помог ему усесться на место во главе стола и мягко прогудел на ухо:
– Ваше величество, Нежата приболела и не смогла…
– А Ивлад? Где Ивлад?
Царь заметно разнервничался, глаза его забегали по залу, и он больше не улыбался оттого, что сыновья добыли диковину.
– Ружан бросил Ивлада и Нежату в темницу, отец, – ответил Домир, и его слова тяжёлой тучей повисли в воздухе.
Царь медленно обернулся на среднего сына и замер.
– Домир… Что ты говоришь? Ружан, это правда?
– Домир перебрал с выпивкой, я уже отвечал, – недовольно откликнулся Ружан. – Прикажешь доставить девоптицу в твои покои, отец?
Царь смотрел на Литу, и внутри у девоптицы от его взгляда что-то закипало, дыбилось пеной и билось о рёбра. Она попыталась отвернуться – и с ужасом поняла, что не может, словно привязали голову и заколдовали, заставив смотреть в лицо старика. Вокруг стихали звуки, блёкли цвета и угасал свет, пространство сужалось до двух серо-голубых глаз в венцах тонких морщин…
Царскую кровь и род девоптиц связывали древние предания. Лита не знала, откуда они пошли и что из россказней – правда. Их просто передавали друг другу долгими весенними вечерами, когда яблони Серебряного леса сплошь в нежно-розовом цвету и пахнут звонко, сладко. Лита слышала, будто людей пение девоптиц лишает рассудка, будто в Аларии верят, что присутствие девоптицы по дворце сулит страшные беды, войны и пожары, но чаще всего говорили, будто аларские цари связаны с девоптицами так прочно, что роднит их чуть ли не общая кровь. В некоторых сказках говорилось, что царь погибнет от взгляда девоптицы – но они, конечно, врали, иначе стали бы царевичи ловить Литу для отца? В иных сказывали про палящую жаром любовь, которой проникнется царь, едва увидит птицу с женской головой, но и в такое Лита не верила. Однако что-то происходило, и объяснения этому она не могла придумать.
Крылья Литы безвольно поникли, мягко черканув кончиками перьев по полу. Маленькое пёрышко выпало и, закружив в воздухе, вспыхнуло алым пламенем.
Лита повернула голову: надтреснуло колдовство, связывающее её с царём, и она закричала протяжным криком. Одно за другим вспыхивали перья на её теле, пламя окутывало облаком, рассыпая искры по столу и полу.
Лита замахала крыльями, поднялась в воздух, сильно забирая в сторону – раненое плечо разболелось от движения, а пламя, казалось, горело не только снаружи, но и проникало внутрь, но не сжигая, а покалывая и разгоняя кровь, стучало в висках, затмевало зрение и заставляло разум метаться в ужасе.
Внизу мельтешили море человеческих тел и частокол вытянутых рук: то Литу хотели поймать, то уворачивались от огненных искр, падающих с оперения. Чашники принесли вёдра с водой и тушили загоревшуюся скатерть. Лита поднялась к сводам и стала метаться, отыскивая выход.
– Беда грозит царю! – выкрикнул кто-то внизу, но мысли Литы только сузились до одной точки и бились лихорадочно, в такт ударам сердца. Пламя, источаемое её телом, обливало алыми отсветами расписные стены. Лита задыхалась, как вдруг что-то тяжёлое ударилось в окно, выбивая и цветные стёклышки, и переплёт. Морозный воздух ворвался в залу вместе со снежинками. Лита вскрикнула от неожиданности и увидела у окна Домира: в руках у него был обитый бархатом табурет.
– Лети, милая! – крикнул царевич.
И Лита, превозмогая боль, ринулась сквозь разбитое окно.
Глава 10. Темница и новый царь
Ивлад очнулся на земляном полу. Голова болела так сильно, что он с трудом перевернулся на бок и ощупал затылок – пальцы остались мокрыми от крови. Сплюнув, Ивлад заставил себя сесть и осмотреться.
Вдоль стен, сложенных из белого камня, стояли две скамьи с матрасами, набитыми соломой, в углу – ведро с водой и ковш. Здесь было даже окошко в частом решётчатом переплёте – тут могли держать только особенных людей, простых воров кидали в острог или в обычную яму.
Военег отправил его в царскую темницу. Ивлад охнул, медленно осознавая происшедшее. Воевода встретил его у города – кто-то доложил? Дозорные? Отобрал девоптицу – что теперь с Литой? И для чего она воеводе: сам захотел перед царём выслужиться? Или для Ружана сбережёт? Голова всё сильнее наливалась болью, во рту было жарко и сухо. Едва поднявшись, Ивлад зачерпнул воды из ведра, сперва напился, а потом плеснул себе в лицо.
Стало только хуже, ледяные струйки сползли за шиворот, волосы намокли и противно прилипли ко лбу. Ивлад утёрся накидкой как мог: хорошо хоть Нежатин подарок не отняли. Зато всё оружие и снаряжение куда-то делось, даже порошок пропал.
Быстро смеркалось, в узкое окошко уже почти не проникал свет, но в темнице не нашлось даже лучины. С наступлением вечера холодало. Ивлад закутался в накидку и уселся на скамье, прислонившись спиной к стене.
Он не стал звать стражу и шуметь: слишком болела голова, да никто бы и не пришёл на помощь – очевидно, по чьему приказу он здесь оказался. Ивлад злился на себя: зачем полез так открыто? Что, думал, Ружан просто так позволит ему первому предстать перед отцом с девоптицей? Наверняка старший брат тотчас кинулся во дворец, когда понял, что Лита пропала. Или же заранее предупредил воеводу, чтоб не пускал никого, кроме него самого.
Кажется, Ивлад задремал. Его разбудили грохот отворяемой двери и голоса. Ивлад всполошился, чуть не упал со скамьи, но удержался и подобрал под себя ноги.
– Сладких снов, – пожелал грубый мужской голос. В темницу кого-то втолкнули, дверь закрылась обратно, и Ивлад различил свистящий шёпот:
– Вам всё аукнется.
– Нежата? – с недоверием спросил Ивлад, вглядываясь в темноту. У дверей стоял кто-то высокий – ростом с самого царевича, но лица не удавалось разглядеть.