– Я бы хотела, чтобы вам стало легче.
– Вам больно смотреть на моё уродство?
Михле дотронулась до его руки. Палец попал на язву, и Ружан, шикнув, отдёрнул руку.
– Простите. Мне больно смотреть на ваши страдания. Не на уродство.
– Но всё же раньше я выглядел куда лучше. Я нравился девушкам.
Михле улыбнулась:
– О, не сомневаюсь. Вы очень красивый.
– Был. И принимал красоту как должное. Теперь думаю: надо было щедрее дарить красоту девушкам. Быть может, тогда у меня уже рос бы где-нибудь сын. Будущий аларский царь.
– Ещё обязательно вырастет. Не говорите так, будто для вас всё решено.
Ружан вздохнул и отвернулся к стене. Его спина теперь почти всегда горбилась, он держался, чуть завалившись на одну сторону. Михле стало его ещё жальче: если не видеть жестокое, хмурое, изуродованное язвами лицо, то он становился похожим на обычного больного юношу, каких всегда можно было встретить на улицах.
– А вы, Михле? Вы когда-то любили?
Михле сглотнула. Она не могла понять, к чему он спрашивает.
– Вам лучше лечь отдохнуть, Ружан Радимович.
– Не хотите отвечать. Ясно.
– Просто не думаю, что вам действительно нужно знать, – принялась она оправдываться. – Вы просто хотите чем-то занять время. Пустым разговором.
– Человек, которому остаётся жить недолго, ценит любой разговор. И мне хотелось бы узнать о вас больше.
Михле помедлила. Ружан растянулся на скамье – далеко не так вальяжно, как прежде, – и опустил воспалённые веки. Михле была рада, что не видит сейчас эти страшные чужие глаза, похожие на погасшие угли. Она тихо призналась:
– Нет. Никогда.
– Сколько вам лет?
– Восемнадцать.
– Почти как Ивладу…
Михле смутилась. Она побоялась, что Ружан сейчас начнёт сватать её своему младшему брату: тонкому, белокурому, похожему на девушку. Он совсем ей не понравился. Ружан гораздо красивее, у него широкая грудь и длинные ноги. Да и руки тоже хороши: сильные и крепкие. Но Ружан затих, лёжа на скамье. Чёрные кудри прилипли ко лбу, и Михле со вздохом пошла просить средства от жара.
Едва она собрала нужные снадобья, как наткнулась на высокого мужчину, стоящего прямо у теремка, в котором они остановились с Ружаном. У Михле душа ушла в пятки, когда она узнала Вьюгу. Он стоял тихо и скромно, словно случайно забрёл на постоялый двор. Даже снял свою накидку, чтобы быть неприметнее. Михле крепче стиснула туесок со снадобьями и упрямо поднялась по крыльцу. Сердце стучало так громко, что Вьюга, несомненно, это услышал – или почувствовал.
– Михле, могу я с вами поговорить?
Она перекинула косу за спину и смело встретилась взглядом с верховным.
– Вы станете уговаривать меня не помогать ему?
Вьюга едва заметно дёрнул уголком рта.
– Напротив.
Михле подумала, что ослышалась.
– Что?
– Пойдёмте внутрь. Там вы прячете будущего царя? Разговаривать о таких вещах на улице… неправильно.
Михле недоверчиво сощурилась, но позволила Вьюге пройти за ней. У неё с собой был ножичек, чтобы крошить корни в отвар, отрезать повязки и откупоривать плотные крышки, Михле носила его на поясе – там же, где висел отяжелевший замшевый кошелёк. Но пустить ножик в ход против верховного колдуна она, конечно же, не решилась бы. Как и противиться ему любым другим способом.
– Ружан Радимович спит, – пояснила она, указав на закрытую дверь. – Говорите здесь.
Вьюга хмыкнул, но послушно остался в сенях.
– Вы ведь поняли, что я не рассказал бы ничего о Килате, если бы не хотел, чтобы это узнали.
Михле поставила туесок на стол и оперлась спиной о дверь, спрятав руки в складки платья.
– Тогда для чего? И почему вы сейчас говорите со мной, неумелой вьюжной, которую даже изгнали из дома?
– Я помогу Ружану принять силу Смерти, – просто ответил Вьюга.
– Зачем вам это? Разве верховные не противятся возвращению костяного колдовства?
– Станут противиться, если костяные начнут изменять людей колдовством. Если Смерть станет считать себя выше остальных. Как Стальга, до того изменившая тела и сознание своих учениц, что они обернулись чудовищами, когда её сила оказалась на свободе.
– Но вы не ответили. Зачем это вам?
– Вы, Михле, удивительная вьюжная. – Вьюга тепло улыбнулся ей, но Михле не могла поверить в его благие намерения. – Вам нечего терять, поэтому вы мне дерзите. Но я ценю, когда передо мной не заискивают и говорят честно. Я обещал своему наставнику и девоптицам, что позабочусь о благополучии Серебряного леса. Килата прокляла царскую семью – прокляла своей силой Смерти, но я думаю, что ответное колдовство того же рода должно сработать в обратную сторону.
– Снять проклятие? Колдовство перестанет приносить несчастья царским детям?
Михле пыталась придать своему голосу недоверчивость, но её заинтересовало, что говорил Вьюга.
– Верно. И девоптицы тоже перестанут загораться вблизи царей. А Серебряный лес и вовсе получит такую мощь, что разрастётся вширь и вдаль. Аларии и Стрейвину не придётся воевать за него, яблок хватит на всех.
– Почему вы не предложите это другим верховным?
– Потому что они не поймут, из-за чего я озаботился проклятием царской семьи. Им удобно воевать: иногда подкармливать лес, иногда затевать стычки за него. Я и сам подкармливал его до недавней поры, пока меня не осенило: можно разом решить множество задач, всего лишь повернув запретную силу в нужную сторону.
– Это всё ради неё? Ради аларской царевны?
– Из-за неё в том числе. И для того, чтобы исправить ошибку Килаты. Мой… отец любил её.
Михле поджала губы и несколько раз медленно кивнула. Царевна была похожа на женщину, ради которой мужчины готовы на безумные поступки. Высокая, статная, с красивым подвижным лицом и густыми волосами цвета зимней ночи. Совсем не такая, как Михле.
– Я прослежу, чтобы всё прошло как надо, – добавил Вьюга.
– Ладно, – сдалась Михле. – Идёмте.
Рагдай закутал лицо тканью, оставив только глаза: из-за сумасшедшей скачки ледяной воздух вместе со снегом мешали дышать. Над головой проплывал яркий синеватый месяц, верный конь едва касался ногами земли, от разгорячённого тела валил пар.
В голове укладывалось с трудом: он, воевода Ружана Радимовича, скачет в Стрейвин на заговорённом коне. И не просто скачет, не по своей воле, а наслушавшись речей верховного колдуна – того самого, чьи силы едва не сгубили его однажды.
Вдруг колдун их обманет? Вдруг утаил правду? Но ведь он, напротив, предупреждал не делать этого. Это Рагдай сам решил: раз колдун отговаривает, то нужно поступить наоборот.
Он промчался мимо аларского города, лишь ненамного уступающего в размерах Азобору, забрал по узкой дороге к западу. Вдалеке по правую руку виднелись вершины Серебряного леса, но в этот раз Рагдай даже не думал о нём.
Когда впереди стали возвышаться пограничные заставы Аларии, он погнал коня под своды елового бора. В темноте стремительного всадника на чёрном коне не заметили: он проскакал так быстро, что на заставе даже не успели бы поднять шум.
Рагдай держался ближе к морским берегам: слева чернели каменистые обрывы, задувал солёный ветер, и в голове искрами вспыхивали непрошенные воспоминания: такой же солёный ветер, только смешанный со снегом, нечеловечески ледяной, рвёт паруса, одежду, тела… Перед глазами замелькали изуродованные лица и оледеневшие воины. Рагдай не соврал Ружану: он тоже помнил тот день, и погибшие ему снились. Он так же ненавидел этого Вьюгу, но сейчас важнее было другое.
Перед отъездом Михле шепнула ему про чароводную реку: она совсем маленькая, скорее ручеёк, и протекает недалеко от границы. О ней даже сами стрейвинцы мало знали, но Михле всю жизнь прожила рядом с ней, в деревеньке на болотах.
Он отыскал её к рассвету: тонкий ручей с чёрной водой, не замерзающий даже в зимнюю стужу. Вода закручивалась воронками, текла с упрямой скоростью, а по берегам росли кряжистые ольхи и ели, сплетаясь ветвями над головой.
Рагдай присел на колени перед рекой и задумался. Вдруг он ошибся? Вдруг лишь потратит время и не поможет Ружану? В ветвях закаркали вороны, сидя в своих гнёздах, похожих на меховые шапки. Рагдай закусил губу и подумал: пристрелить бы одного и проверить, подействует ли сила реки? Но нет: ворон-то наверняка не впитал в себя колдовство, разве если наклевался чароплодов…
Достав нож, Рагдай расчертил себе руку длинным порезом. Он снял крышку с одного туеска и набрал воды против течения, а потом плеснул себе на руку. Порез затянулся. Довольно хмыкнув, Рагдай наполнил оба туеса: один – по течению, другой – против. Отряхнулся и вновь вскочил на коня.
Осталось отыскать хоть какого-нибудь зверослова, чтобы он вновь заговорил коня, потому что колдовство Михле уже начинало рассеиваться. Сильно хотелось есть, и Рагдай на ходу сунул в рот сухарь, а коня подкормил овсом и кусочком сахара.
Если Прародительница поможет, он скоро вернётся к Ружану.
Рагдай вернулся к следующему вечеру. Ружан то приходил в себя и разговаривал вполне внятно: сначала его взволновало появление колдуна, но затем он вроде бы даже смирился; то забывался мутным подобием сна, метался и просил увести Вьюгу. И верховный, к удивлению Михле, с лёгкостью соглашался покинуть терем, пока Ружан не успокоится.
Михле вглядывалась в окно: отсюда открывался вид на заснеженные холмы, вдалеке деревеньки пускали в небо столбики серого дыма, по большаку то и дело проезжали сани или небольшие конные отряды. Михле запоздало подумала: что, если Рагдая задержали стражи, когда увидели всадника, мчащегося с немыслимой скоростью? Но она одёрнула себя: у него хватило бы ума придержать скакуна вблизи деревень.
Наконец воевода ворвался на постоялый двор: весь запорошенный снегом, с диким взглядом и изорванным дорожным плащом, на концах которого застыли сосульки. Оставив коня отдыхать и отъедаться, он взбежал по крыльцу и распахнул дверь. Обнаружив Ружана живым, Рагдай громко выдохнул, но затем заметил Вьюгу.