Между двумя глотками красного вина он сообщил:
— Всегда думал, что фильм снимают так, как его смотрят в кино, то есть сцену за сценой, от начала до конца. А теперь вижу, как из разрозненной кучи целлулоидных фрагментов возникает история. Это невероятно!
— Боже мой! — воскликнула Эдит с хорошо разыгранным драматическим надрывом. — Теперь я понимаю: ты меня больше не любишь. Ты влюблен в мысль о том, чтобы стать киноактером. Теперь это твоя большая любовь, а не я.
— Нет, нет, нет! — воскликнул он, глядя на нее.
— Пока ты там все разглядывал, я кое-что выяснила, — сказала она уже более серьезно. — Говорят, Марсель Карне снимает новый фильм. Это тот режиссер, который снял «Детей Олимпа». Ты, конечно, помнишь его, ты с ним познакомился на приеме. Я уже тогда ему посоветовала не забывать твое имя.
— Да, конечно, помню. — Ив поднес свой бокал к губам, напряженно ожидая продолжения.
— Якобы для своего нового проекта он обязательно хочет заполучить Жана Габена[79], но я думаю, что главная роль лучше подойдет тебе. Я решила, что буду уговаривать Карне до тех пор, пока он не заинтересуется тобой. «Врата ночи» должны стать твоим пропуском в мир большого кино.
Ив опрокинул бургундское себе в горло, пытаясь справиться с шоком от услышанного. Поставив бокал, он с трудом проглотил вино.
— Это может привести меня в Голливуд, — сказал он убежденно.
— Ты слишком много размышляешь о своих планах, связанных с кино, — ответила она. — Ты получишь свой шанс, да. Но это не единственный твой шанс. В качестве певца ты тоже можешь исполнить давнее желание своего отца. У тебя есть все, что нужно, чтобы блистать как на сцене музыкального театра, так и на киноэкране.
— Ты думаешь? — он с сомнением покачал головой. — Хотя ты всегда во всем права. Без тебя меня бы не было.
Она мгновение помолчала, задумчиво покрутила бокал между ладонями. Должна ли она ему признаться, что больше не хочет выступать с ним вместе? Она поручила Лулу больше не заключать контракты на совместную с Ивом программу. Теперь ее протеже должен был идти своим путем, а мадам Пигмалион снова сконцентрируется на себе. «Пора, — согласился с ней импресарио. — Организаторы концертов действительно больше не могут заниматься вами вместе, каждый из вас сам по себе — слишком большая величина». Ну, может быть, Луи что-то преувеличил.
Четырнадцатого июня отмечался День взятия Бастилии, и Эдит исполнила «Марсельезу». С того момента ее стали считать голосом Франции. Этого уровня Ив еще не достиг.
В любом случае их имена не появятся на одной афише до премьеры «Звезды без света». И после нее тоже. Эдит подумала, что никогда они не будут напечатаны одним шрифтом. Внезапно все ее существо затопила грусть, сжалось горло. Эдит выпила немного вина. Она попыталась утешиться тем, что это разделение касается лишь творчества и важно для них как для музыкантов. Кроме того, она не считала свою миссию выполненной полностью.
Подали еду — ростбиф в восхитительном соусе с картофелем и зеленью. Какое-то время они наслаждались трапезой в тишине. Большинство гостей с таким же воодушевлением управлялись со своими столовыми приборами, тихо ели, мелодично звенели бокалы, сопровождая тосты. «Генерал» подошел к столу Эдит и Ива и поинтересовался, понравилось ли им. Оба удовлетворенно кивнули. Эдит наелась быстро и отодвинула свою тарелку.
— Тут еще много осталось, если тебе хочется, ешь, дорогой. А у меня разыгралась жажда. Мы должны заказать еще вина.
Он с удовольствием взял то, что она не доела. Он был молод и, казалось, никогда не мог насытиться. Она поймала себя на том, что все чаще смотрит на него не как возлюбленная. «Как его мама», — пронеслось у нее в голове.
Она внимательно следила за тем, как он делает знак хозяину принести еще бутылку пино-нуар. «Почти безупречный жест», — удовлетворенно подумала она. В следующий момент она разозлилась на себя за эту мысль, которая была такой же материнской, как и предыдущая.
— Тебе стоит подумать о концерте, — предложила она внезапно. — Сольный концерт Ива Монтана на сцене театра «Л’Этуаль» будет длиться два часа. После этого тебя назовут великим и несравненным.
Он судорожно вздохнул. Она увидела, что он колеблется между возбуждением и паникой.
— Что мне делать в одиночестве на сцене этого театра целый вечер? До меня этого никто не делал.
— Делал. Морис Шевалье. — Она подумала, стоит ли ей добавить, что и она принадлежит к этой элите. Лулу арендовал для нее «Л’Этуаль» на две недели с середины сентября. Подбирал для нее музыкантов, с которыми она уже была на гастролях. Но для Ива это будет первым опытом.
— Хм, — промычал Ив. Он молчал, доедая остатки ее порции, и выглядел настолько погруженным в свои мысли, что, она была в этом уверена, с трудом ощущал вкус нищи.
Наконец он аккуратно положил столовый прибор на тарелку и снова посмотрел на нее.
Его вопросительный взгляд встретился с ее взглядом.
— Думаешь, я смогу это сделать? Наверное, у меня хватило бы смелости на сольный концерт. Но мне пришлось бы много репетировать для этого, Малышка. Ты ведь знаешь, что надо делать, правда?
Она поняла, что ему нравится ее идея. Добрым знаком стало и то, что Ив не собирался бросаться в крайности, а подумал сначала, как все подготовить и улучшить. Хорошей идеей было продолжить формировать его, пока он не достигнет пика своей карьеры. Она улыбнулась и кивнула.
Да, она знала, что надо делать.
В ту ночь она никак не могла заснуть. Ив уже давно спал, уткнувшись в подушки, а она долго ворочалась с боку на бок, пока наконец не решила встать. Мысли о будущем Ива не давали ей уснуть. Босиком она подошла к буфету, где Симона хранила алкоголь, купленный на черном рынке. Стояло теплое лето, и пол приятно холодил ноги, сквозь окна светила луна, падал желтый свет от уличного освещения. К сожалению, в бутылке коньяка, которую Эдит поднесла к губам, осталось всего несколько капель.
Она прокралась к секретеру, включила маленькую лампу и пододвинула стул. Перед ней лежала небольшая стопка бумаг, на которую падал конус света. Она знала, что это были тексты песен, представленные на ее суд. Но сегодня ночью у нее так и не хватило сил победить бессонницу, читая эти тексты. Она сидела, беспомощно вглядываясь в темноту комнаты и прислушиваясь к дыханию возлюбленного.
Повинуясь внезапному побуждению, она открыла выдвижной ящик, вынула белый лист, взяла ручку. И как бы сами собой возникли слова:
Yeux qui font baisser les miens
Un rire qui se perd sur sa bouche[80].
Она писала, исправляла, перечеркивала, писала заново, пока не наступило утро. Рассвет заявил о себе игрой самых нежных оттенков: небо окрасилось в фиолетовые тона, постепенно перешло в нежно-розовые и в конце концов вспыхнуло ярко-розовым цветом.
Посмотрев в окно, Эдит озаглавила свой текст: «La vie en rose[81]».
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ1945–1946«Опавшие листья»
Любовь всегда бежала от меня.
И никогда того, кого любила,
Я не могла надолго удержать.
ГЛАВА 1
Париж
Слезы готовы были брызнуть из глаз. И она в самом деле вскоре заплакала. Скорее от гнева, чем от обиды и печали. Как этот человек мог додуматься до такого? Как мог предъявлять ей такие претензии? Чтобы убедиться, что не ошиблась, она еще раз перечитала адресованное ей открытое письмо, опубликованное во всех ежедневных газетах. При этом она уже знала его наизусть. Содержание этого памфлета глубоко поразило ее.
Писака, музыкальный критик, заявил, что песни ее новой программы «слишком литературные». Он издевался над артистически высокомерной новой Пиаф, которая теперь не допустила бы в свои новые песни милых жуликов и проституток из старого репертуара. «Она сильно отдалилась от того дорогого мне бедного Маленького Воробушка, который когда-то был правдив, как сама жизнь». Последнее замечание особенно задело Эдит.
Возможно, она действительно считала себя неприкосновенной в «Л’Этуаль». Великая звезда со своей новой программой. К сожалению, вызвать у зрителей энтузиазм не получилось, это она уже заметила. Но изменившемуся репертуару просто нужно время, чтобы завоевать слушателя до последнего уголка в его сердце. Однако Эдит никогда не думала, что ее песни могут кому-то не понравиться. Как это так? Ее всегда хвалили за каждую воплощенную идею. Но прочитанное в газете не было выражением общественного мнения — это был удар под дых. Что еще хуже, автор оказался из тех, чье мнение нельзя игнорировать.
Гневным движением она смахнула стопку газет с прикроватного столика, куда их со скорбным видом положил Луи. Бумага зашуршала, упав на пол.
— Попроси горничную выбросить газеты, — сказала она Симоне. Ее голос звучал на удивление твердо, хотя она едва сдерживала рыдания.
Ее подруга стояла рядышком, громко сопела и, казалось, не знала, то ли обнять Эдит, то ли наклониться, чтобы подобрать мусор.
— Прекрати, что ты делаешь, — послышался голос Ива, сидевшего в кресле.
Эдит пристально посмотрела на него.
— Прости, что?
— Честно говоря, этот человек далеко не во всем ошибается. Многое из того, что ты делаешь, никуда не годится. Твои шансоны звучат искусственно, они не отсюда, — Ив похлопал себя по голове, — и не оттуда, — он повторил жест, похлопав себя по груди. Самодовольство, с которым говорил Ив, и его поза оскорбляли больше, чем газетная критика. Уже целую неделю она сольно выступала в «Л’Этуаль», она собирала полный театр, она была звездой.
Как смеет Ив так ее унижать? Что он о себе возомнил? Она научила его всему, что он умеет. Как он дошел до того, чтобы присоединиться к критикам? Неужели он против нее? Конечно, он упорно трудился, чтобы выйти с премьерой в том же театре, как только закончится ее последнее выступление. Уже началась предварительная продажа билетов. Но оправдывало ли это его поведение по отношению к ней? Он добился успеха так быстро, что стал слеп в отношении человека, который рассчитывал на абсолютную лояльность своего ученика, своего любимого. Эдит почувствовала, как внутри нее что-то сломалось. Она не знала, касается ли это вопроса уважения. А может, дело в доверии. Для нее готовность Ива встать на сторону ее критиков выглядела как предательство. Почему он даже не спросил ее мнения? Куда исчез тот герой — человек, который защищал ее, первым бросался в бой и бился за нее?