— У него есть совесть. Он осознал масштабы обмана. Ему небезразлична судьба Конго. Он против того, чтобы кто-то ради собственной прибыли развязывал войну в чужой стране. Разве этого мало?
Судя по всему — мало.
— Но почему именно к тебе, а? Он что, какой-нибудь белый либерал и чернее твоей рожи не нашел?
— Он обратился ко мне потому, что ему не плевать на нашу страну. Вот и все, что вам нужно знать. Мы старые друзья, как так вышло — не важно. Он знал, что у меня есть кое-какие связи с сообществом и что сердце мое принадлежит Конго.
— Да иди ты. Врешь небось.
Батист вскочил и зашагал по комнате, ковбойские сапоги утопали в длинном ворсе золотого ковра. Нарезав пару кругов, он остановился перед Ханной.
— Допустим, я поверил этому мудаку, — сказал он ей, кивая на меня. — Ну или типа поверил. Может, ты и правильно сделала, что привела его ко мне. А его черная половина, часом, не руандийская? По-моему, так и есть. По-моему, в этом и ключ к его россказням.
— Батист, — прошептала Ханна, но он и бровью не повел.
— Ладно, не отвечай. Ограничимся фактами. Факты следующие: этот твой приятель тебя трахает, так? А приятель твоего приятеля знает, что он тебя трахает, вот и пришел к нему. И рассказал твоему приятелю байку, которую тот пересказал тебе в койке. Ты, разумеется, из-за этой байки всполошилась, поэтому привела своего кобеля ко мне, чтобы он здесь, передо мной, ее повторил. Именно на это и рассчитывал приятель твоего приятеля. Мы называем такие фокусы дезинформацией. Руандийцы на ней собаку съели. У них есть специальные люди, которые ничем другим не занимаются, только дезу толкают. Объясняю популярно, о’кей?
Он все еще стоял перед Ханной. Непроницаемые очки повернулись ко мне, потом обратно к ней.
— Вот как это работает. Великий человек, поистине великий — я имею в виду моего Мвангазу — несет моей родине послание надежды. Мир, процветание, справедливость, единство. Но великий человек не друг руандийцам. Он знает, что его мечта не сбудется, пока руандийцы на нашей земле ведут свои грязные войны, паразитируют на нашей экономике, эксплуатируют наш народ и рассылают отряды убийц, чтобы нас уничтожить. Вот он и ненавидит мерзавцев. А они ненавидят его. Меня, кстати, тоже. Знаешь, сколько раз эти гады пытались вывести меня из игры? А теперь пытаются вывести из игры Мвангазу. Как? Распространяя ложь среди его соратников. В чем ложь? Ты только что слышала. Ее произнес твой приятель, который тебя трахает: “Мвангаза продался белым! Мвангаза заложил наше исконное достояние воротилам из Киншасы!”
Не обращая более внимания на Ханну, он развернулся ко мне. Музыка, доносившаяся снизу, сквозь золотой ковер, вынудила его повысить голос.
— Тебе вообще известно, что даже маленькая спичка, брошенная в Киву, может вызвать грандиозный пожар во всем, мать его, регионе? Доступна эта информация твоим мозгам?
Я, кажется, кивнул: да, мол, известно.
— Так вот, ты и есть эта гребаная спичка, понял? Даже если ты ничего такого не хочешь и действуешь из лучших побуждений. А этот твой приятель без имени, который так любит Конго и желает защитить его от белых захватчиков, — подлый руандийский таракан. Ты не думай, что он один такой, нас штук двадцать разных источников кормят этой байкой, наперебой утверждая, что Мвангаза — мерзавец, наипервейший антихрист всех времен. Ты, случайно, не играешь в гольф? Как тебе досуг благородных людей? Вы, бля, увлекаетесь гольфом, сэр?
Я помотал головой.
— Не играет он, — пробормотала за меня Ханна.
— Говоришь, эта судьбоносная встреча состоялась на прошлой неделе? Так?
Я кивнул: да, так.
— А ты знаешь, где был Мвангаза всю прошлую неделю? Каждый божий день, без единого исключения, с утра до вечера? Проверь его квитанции за использование поля для гольфа. Он отдыхал в Марбелле, на юге Испании, играл в гольф, перед тем как вернуться в Конго, чтобы продолжить свою героическую борьбу за мир. А ты знаешь, где я был всю прошлую неделю, каждый долбаный день до вчерашнего вечера? Проверь мои квитанции. В Марбелле, играл в гольф с Мвангазой и его самыми преданными, самыми близкими соратниками. Так что изволь, если, конечно, тебе не трудно, передать своему другу-приятелю, чтоб засунул себе в жопу свой остров и все свои грязные измышления заодно.
Все время, пока Батист говорил, его часы, с браслетом в восемнадцать карат и фазами луны на циферблате, как будто подмигивали мне. И чем дальше, тем настырнее и наглее.
— Тебя подвезти куда-нибудь? Или такси заказать? — спросил он Ханну на суахили.
— Спасибо, мы сами, — отказалась она.
— А в сумке у твоего кобеля есть что-нибудь для меня? Клеветническая писанина? Кокаин?
— Нет.
— Когда он тебе надоест, свистни.
Я вышел следом за Ханной через кафе на улицу. Напротив входа во втором ряду был припаркован новенький черный лимузин, за рулем сидел шофер. Чернокожая девушка в платье с глубоким вырезом и белой меховой накидке испуганно глядела из заднего окна машины, словно опасалась за свою жизнь.
Глава 17
Ханна не относится к плаксам. Глядя, как она в час ночи сидит на краю кровати в своей монашеской ночной рубашке и, спрятав лицо в ладонях, заливается горючими слезами, я не находил себе места — никогда в жизни у меня ни за кого так не болела душа.
— Нет нам спасения, Сальво, — всхлипывая, уверяла она меня, когда я лаской и уговорами более-менее привел ее в чувство. — А ведь какая чудесная мечта была у нас! Мир. Единство. Прогресс. Но мы — конголезцы. Всякий раз, как у нас появляется мечта, мы мечемся по замкнутому кругу. И завтра никогда не наступает.
Сделав все, что было в моих силах, чтобы хоть как-то ее утешить, я принялся сооружать омлет, подсушивать тосты и заваривать чай, а сам без умолку болтал о том, как у меня прошел день. Теперь уже я твердо решил не усугублять ее горе и потому тщательно избегал упоминаний о некоторых телефонных звонках, а также о некоем секретном документе под названием “Я обвиняю!”, спрятанном позади платяного шкафа. Всего через двенадцать часов она отправится в Богнор. Лучше подождать до ее возвращения — к тому времени я успею осуществить свой план и все окончательно разрешится. Но когда я предложил лечь спать, Ханна рассеянно покачала головой и сказала, что ей нужно еще раз послушать песенку.
— Песенку Хаджа. Которую он пел после пыток.
— Прямо сейчас?
— Да.
Готовый на все, лишь бы угодить ей, я вытащил кассету из тайника.
— А визитная карточка, которую он тебе дал?
Я принес ей и карточку. Ханна внимательно ее изучила, даже улыбнулась, раглядывая изображения животных. Потом перевернула и, нахмурившись, осмотрела оборотную сторону. Наконец надела наушники, включила магнитофон и погрузилась в загадочное молчание, а я терпеливо ждал.
— Ты уважал своего отца, Сальво? — спросила Ханна, дважды прослушав пленку.
— Разумеется. Очень уважал. Как и ты своего, я полагаю.
— Вот и Хадж такой же. Он почитает своего отца, как всякий конголезец. Почитает его и слушается во всем. Разве может он прийти к отцу и заявить: “Отец, твой давний друг и политический союзник Мвангаза — лжец!” — без каких-либо весомых доказательств? Ведь если его пытали со знанием дела, следов на теле не осталось.
— Ханна, дорогая, прошу тебя… Ты ужасно устала, у тебя был трудный день. Ложись, надо выспаться.
Я положил руку ей на плечо, но она мягко отвела ее.
— Сальво, это ведь он для тебя пел.
Я признался, что и у меня сложилось такое впечатление.
— Что же, по-твоему, он пытался тебе сказать?
— Что он выжил, а мы все можем катиться к чертовой матери.
— Но зачем он дал тебе свой электронный адрес? Да еще смотри, каким неровным почерком. Значит, писал после пытки, а не до. Почему?
В ответ я неуклюже пошутил:
— Небось заманить в свой ночной клуб рассчитывал.
— Хадж просит тебя связаться с ним, Сальво. Ему нужна твоя помощь. Он говорит: помоги мне, пришли свои записи, пришли свидетельства того, что они со мной творили. Ему нужны доказательства. Он хочет, чтобы ты их ему предоставил.
Что это было — слабость или лукавство? Я ведь считал Хаджа плейбоем, а не рыцарем в сияющих доспехах. Французский прагматизм и сладкая жизнь сильно испортили его. Три миллиона долларов к вечеру понедельника служили тому наглядным подтверждением. Стоило ли разбивать иллюзии Ханны? Или лучше заключить с ней уговор, который, как я был убежден, мне все равно не придется выполнять?
— Ты права, — сказал я. — Ему нужны доказательства. Мы пошлем ему записи. Иначе нельзя.
— Но как? — недоверчиво спросила она.
Проще простого, заверил я ее. Нужно лишь обратиться к кому-то, у кого есть соответствующее оборудование, — к звукооператору или в музыкальный магазин. Они запишут с кассет аудиофайлы, а мы отправим их Хаджу. И дело в шляпе.
— Нет, Сальво, не в шляпе! — нахмурилась Ханна. Она явно пыталась дать задний ход: точь-в-точь как я за минуту до этого.
— Это почему же?
— Потому что мы говорим о серьезном преступлении. Ведь Хадж — гражданин Конго, а у тебя на руках британские секретные материалы. А ты в душе британец. Так что лучше не надо.
Я взял календарь. До запланированного переворота под общим руководством Макси остается одиннадцать дней, заметил я, встав на колени рядом с нею. А значит, время терпит, не так ли?
Наверное, с сомнением в голосе отозвалась Ханна. Но чем раньше мы предупредим Хаджа, тем лучше.
Ну, еще день-другой мы можем потерпеть, изворачивался я. И добавил, что даже если выждать еще неделю, вреда не будет, про себя вспоминая, с какой тягучей неторопливостью мистер Андерсон вершит свои чудеса.
— Неделю? Но к чему выжидать целую неделю? — вновь нахмурилась она.
— А вдруг к тому времени нам уже и не придется ничего отправлять? Может, они еще сдрейфят. Им ведь известно, что мы у них на хвосте. Может, они отменят переворот.