Вошедший был имперцем. Это Валериан Марксович почувствовал, как чувствуют запах дыма за много километров от костра и не видя его. Он уже много повидал этих людей и боялся их до дрожи – боялся, сам не зная почему; каждый раз ему казалось, что их взгляды раздевают его и выворачивают наизнанку. Высокий, плечистый человек-скала в мундире казачьего генерала с нашивками МВД Республики. Само по себе это было не слишком удивительно – в последние два года имперцы активно занимали в Республике самые разные посты, зачастую даже не меняя гражданства. Но генерал в МВД один – глава министерства.
Так что же это значит?..
Концеповский ещё раз вгляделся в усевшегося за стол человека. Не больше тридцати. Или больше? По ним не всегда это можно понять, по имперцам этим… Лицо очень благородное, мужественное лицо, усы – скобкой, буквой «П» под подбородок. Серые глаза с прищуром. Высокий лоб. Длинный розовый шрам чуть выше бровей.
Концеповский вздрогнул – вошедший заговорил неожиданно:
– Разрешите представиться – Всеслав Брячиславич Полоцкий, офицер Империи, с позавчерашнего дня – глава МВД Республики Семиречье… До этого, – он смущённо улыбнулся, – один из личных порученцев Его Величества… А вы у нас – Концеповский Валериан Марксович, заместитель министра образования…
Это «вы у нас» успокоило Валериана Марксовича – типичный оборот недалёкого следака. Будь он хоть сто раз порученец их императора… Между тем Полоцкий спросил мирно – даже с лёгкой улыбкой, на миг обеспокоившей Концеповского:
– Вы знаете, что вам грозит?
– Знаю, – нагловато-спокойно ответил Концеповский и уселся как можно удобнее и по-хозяйски. – До шести лет общего режима. Где-нибудь года через два выйду по апелляции. Если вам вообще удастся меня посадить. – И он хмыкнул и зевнул…
…Всеслав Брячиславич осклабился. В первый миг, когда он только шагнул в этот кабинет, то, если честно, с трудом удержался от желания врезать в морду извращенцу. Ну ничего. Сейчас ударчик будет посильней кулачного…
– Ошибаетесь, – промурлыкал имперец. – Три дня назад был принят новый закон, президент подписал его с особенным удовольствием… Отныне любые физические действия, направленные на нарушение природной половой идентификации человеческого существа, караются смертной казнью через повешение без права на помилование или хотя бы апелляцию о таковом.
Несколько секунд лицо Валериана Марксовича сохраняло наглое скучающее выражение. Потом – на миг – стало изумлённым. Потом как будто с маху обвисло вниз, сделалось размазанным и старым.
Поверил, понял Полоцкий. Поверил и понял, что это – правда. Он усмехнулся.
– Но я же… – Валериан Марксович начал быстро, судорожно глотать. – Я же… я же никого не убил! Я же… я же…
– Если бы убили, у вас был бы шанс на помилование, – сочувственно заметил Всеслав Брячиславич. – Убить – это лишить человека жизни. А тут речь идёт о новом разделе УК РС – «Охрана чести и достоинства человека». Целиком списано из законов Империи. Так что…
– Аааааа!!! – взвыл вдруг Концеповский и рухнул со стула. С бешеной скоростью подполз вокруг стола к ногам следователя и стал быстро, громко и слюняво целовать его форменные сапоги. – Ааааа! Нет! Не надо! Не хочу! Простите! Помилуйте! Я не хочу! Жить! Жить!! Жить!!! Не хочу-у-у-у!!!
– Пшёл, – с ленивой брезгливостью Всеслав Брячиславич толкнул Концеповского ногой. – Ну-ка на место, подонок. А ты что думал? Будешь вечно опускать пацанов и в случае чего отделаешься не то штрафом, не то условной?! Повесим и тебя, и всю вашу компанию с её покровителями! Тут тебе не Берген![28] Чикаться с процессами не будем! Сесть, сука! Пиши! Все эпизоды пиши! Живо! Ну?! Сел, пишешь, курва!!! Адреса пиши!!! Номера счетов пиши, выродок!!! Живо, всё пиши! ВСЁ!!!
– Да-да-да… – затараторил Валериан Марксович размазывая по лицу слёзы, слюни и сопли, икая и громко портя воздух (штаны отвисли и промокли, в кабинете мерзко завоняло), ринулся к стулу, словно к последней надежде, сел (под ним мокро чвакнуло), трясущимися руками придвинул бумагу. – Я всё напишу… всех напишу… – Он терзал перья, дёргал бумагу, брызгал чернилами, черкал, писал – торопился… – Да-да-да… конечно, не сомневайтесь…
– Отдельно пиши – кому сдавали часть детей – тех, которые пропадали! – напомнил офицер.
– Да-да-да… – закивал Валериан Марксович. – Тут, знаете ли, было два заказчика… два, разных… хасиды, но они мало, мало, и только несколько дней в году, в основном – всё на юг, там… а девочки и вовсе не по моей части, но я и об этом кое-что знаю, я напишу, я всё подробно напишу… я очень много знаю, я могу быть полезен, очень полезен, я… и вы знаете, я никого, я никогда… я только любил… я не бил даже никого, не то чтобы убивать…
Он бормотал, переходил на крик, всхлипывал, ёрзал, заикался, дрожал, заискивающе улыбался, моргал сочащимися слезами и ужасом глазками – и писал.
Писал. Писал. Писал. Искренне надеясь, что ему «зачтётся», и не подозревая, что сидящий перед ним генерал – человек из совершенно другого мира – не собирается играть в эти ветхие игрушки со взаимозачётами.
Будь честен с честным врагом. Но.
Лжеца – обмани. Предателя – предай. Ограбь грабителя.
Пытай палача. В убийцу выстрели первым. Заложника, которым прикрылся бандит, – не жалей; один убитый сегодня, возможно, спасет тысячи в будущем[29]. Пока твоя душа чиста и вера неколебима, пока ты делаешь всё это не для себя – грязь к тебе не пристанет.
А господин Концеповский будет искренне надеяться на смягчение приговора все последующие дни, пока под ним – воющим от ужаса – не распахнётся люк, а сверху – не натянется тугой струной верёвка… Чудом – а может, и закономерной расплатой? – будет то, что его тяжёлая туша не переломит позвоночника и он почти час будет вертеться и дёргаться над ямой, пока наконец не издохнет.
Единственным утешением ему будет то, что изо всех схваченных во время арестов он умрёт первым.
Денис три раза задрёмывал на заднем сиденье армейского автомобиля. А может – терял сознание. Ронял голову, она отвечала болью, он вздёргивался, осоловело смотрел вокруг. И автомобиль, и мундир казачьего полковника (он назвался Денису, но мальчишка забыл, как его зовут), и всё вокруг казалось каким-то нереальным, словно бы фрагментом сна во сне. В дремоте Денису казалось, что он так и остался там, в подвале, что его не выручили, что как раз спасение было сном… сон и явь пугающе путались, не отделялись друг от друга, и на пути к гостинице мальчишка успел здорово измучиться.
Но в больницу ехать он отказался наотрез. Потому что…
…– Приехали. – Полковник обернулся с улыбкой. У него были цепкие карие глаза с прищуром и седоватые короткие усы под кривым, дважды переломанным носом. – Только вот… ты уверен, что это разумно?
– Ну… – Денис, промахнувшийся (голова поехала) по ручке двери, заставил себя медленно и прочно за неё взяться и повернулся к казаку. – Вы же охрану поставили…
– Это тут ни при чём, – покачал головой полковник. – Просто мне кажется, тебе всё-таки надо было бы в больницу…
– Ну, пожалуйста. Я же могу хоть что-то попросить… и я себя уже совсем нормально чувствую… честное слово… – бормотал Денис.
– Зря я тебе рассказал. Встретились бы в больнице, – ворчал казак, с сомнением поглядывая на мальчишку, у которого были все отчётливые признаки сотрясения мозга и нервного истощения. Но кто же знал, что слова о приехавшей только что матери так на него подействуют. Он буквально стал невменяемым и требовал только одного: чтобы его отвезли в гостиницу – и всё. Больше ничего не надо. Вот и сейчас, чтоб его…
…– Мне очень надо в гостиницу, – упрямо сказал Денис. – Там… там врач.
Он никак не мог заставить себя сказать простое «там мама!». В конце концов, она и правда была врачом. Но, как видно, полковник всё понял и без этих слов. Он кивнул и первым вышел из машины – Денис не успел открыть дверь сам, её распахнул казак. Как высокой особе. Денис опустил на шершавый асфальт правую ногу – босую, конечно, он не успел ни переодеться, ни даже толком привести себя в порядок – и вдруг понял, как это дико выглядит со стороны.
Но подобное не имело значения в данный момент. Значение имел второй этаж, номер 209. Денис поймал себя на том, что не верит в происходящее. Оно снова кажется ему сном. Или сном было то, что кончилось – и всё-таки можно поверить?
Ноги, если честно, подкашивались. В голове всё окончательно спуталось, и он шёл, держась только потому, что – в общем, оно того стоило.
Швейцар у входа дёрнулся было преградить путь, но остался на месте. Отшатнулась в сторону с видом брезгливого ужаса какая-то пара средних лет. Уже внутри дежурный у роскошной стойки ошалело проводил взглядом взлохмаченного оборванного паренька, которого сопровождал офицер в мундире казачьего полковника. Но ничего не сказал, конечно.
В лифте Денис заставил себя стоять прямо, не прислоняться ни к чему. Ему по-прежнему казалось, что сейчас он проснётся на том ужасном столе или в крайнем случае в их подвале в парке. В какой-то страшный миг он почти уверил себя, что вся его жизнь в семье – и тут, в Семиречье, и в Империи, в Петрограде! – была лишь сном. Потом дверь открылась. В серо-зелёной пышной ковровой дорожке ноги утонули по щиколотку. Два казака у поворота коридора подтянулись, козырнули полковнику. И Денису. Да, и ему.
Двести девятый номер был как раз возле казаков.
– Ну, туда я не пойду. – Полковник пожал мальчишке плечо, а потом – тряхнул руку. – Если бы знал, парень, что ты для всех сделал…
Затем он откозырял и, повернувшись кругом, пошёл по коридору. Денис, по правде сказать, даже не глянул ему вслед. Он позвонил в дверь.
Дверь открылась мгновенно – Валерия Вадимовна подошла к ней, как раз когда мальчишка подносил руку к звонку.
И Денис выдохнул, замерев на пороге: