Денис молчал. Молчал от горя, от потрясения. Молчал от слов отца Генки. Молчал от того, что Генки не будет больше никогда – ни в музее, ни в отряде, ни в школе – нигде не будет, и с этим ничего не сделать. Молчал, потому что понимал: разве Генка первый? Или последний? Нет, нет… нет. Что он мог сказать? Сидящий рядом шахтёр, казавшийся намного старше своих лет, всё сказал за него – имперского мальчишку:
– Младших-то – примете в пионеры?
Денис вздрогнул. Отстранился. Глотнул.
– Конечно…
– Хорошо. Лидка уж больно к вам рвётся…
У Ишимова-старшего из глаз покатились слёзы. Он поморгал, улыбнулся, встал. Потрепал Дениса по волосам. Кивнул ему. И ушёл в дом.
Денис ещё какое-то время остался сидеть на крыльце. Он слушал марш и пытался осознать всё произошедшее сейчас. Именно сейчас.
Дома никого не было. Денис забежал сюда, чтобы бросить камеру – на сегодня он отфотографировался – и переодеться хоть как-то. И разозлился почему-то, увидев в почтовом ящике корреспонденцию, хотя ничего необычного или странного в этом не было. Он даже не хотел ничего вынимать, сделал это только по привычке. И так же по привычке посмотрел, что пришло – пока шёл к дому.
Первое, что ему попалось под руки, – был свежий номер «Барабана». Его в посёлке выписывал не он один (а кто не выписывал – до дыр зачитывали в библиотеке, Олег стоном стонал). Но сейчас журнал показался Денису насмешкой. Какой-то мальчишка на обложке… а Генки нет. Его нет. Зачем тогда эта бумага? Но он всё-таки пролистал странички «Барабана». По привычке. Как делал всегда – и вдруг…
Геннадий Ишимов, 13 лет.
Имени Радия Погодина пионерский отряд посёлка Седьмой Горный.
Денис даже потряс головой. Тряхнул журналом, развернул страницы шире.
Геннадий Ишимов, 13 лет.
Имени Радия Погодина пионерский отряд посёлка Седьмой Горный.
Генка смотрел на него с фотки над этой надписью. Серьёзный, даже чуть испуганный. Когда он так снимался, где? Денис не помнил. А ниже фотографии…
Денис добрался до крыльца и сел – почти ощупью, уже читая…
Действующие лица:
Дед Трофимыч – обычный дед, которых на Руси пруд пруди.
Летчик – молодой парень, который умеет летать на самолете и хочет заработать денег.
Человек – выполняет роль ведущего.
Человек:
Расскажу я вам историю, коей сам свидетель был…
Однажды дед Трофимыч ходил с ружьем по тем местам, где молодость прошла. Ружье взял просто так – дед добрая душа.
И вот услышал он гул самолета, который чем-то поле опылял. И дед решил узнать – чем. Лётчик, посадив самолет, вышел, чтобы пообедать и дозаправиться. И вот он сел и стал обедать.
Трофимыч выскочил с ружьем.
Дед Трофимыч:
Красная Армия – победа!
Буржуев в одиночку бьем!
А ну ответь мне, Мистер Шмит,
А то безбожно будешь бит –
Зачем летаешь в облаках,
Людям в сердце вселяя страх?!
Лётчик:
Деда, деда, да ты что?!
Я людям делаю добро…
Ядом поле опыляя…
Дед Трофимыч:
Посмешил ты старика…
Щас как дам тебе пинка!
Говори, почто ты портил
Самолетом облака?!
Лётчик:
Дед, ну я откуда знаю?
Мне сказали – я летаю…
Дед Трофимыч:
Не гунди, как старый дед,
Быстро подавай ответ!
А не то – как дам двухстволкой,
И помрешь в расцвете лет!
Лётчик:
Ладно! Ладно!
Поливаю химикатом…
Человек:
Дед Трофимыч, ругаясь матом:
Дед Трофимыч:
Оболью тебя щас им,
А потом мы поглядим…
Коль расти ты будешь быстро,
То с собой возьму канистру,
Коль помрешь – так Божья воля,
Закопаю тебя в поле…
Лётчик:
Деда! Деда! Что ты! Что ты!
Такова моя работа,
Человек я подневольный,
Кто ж работой щас довольный?!
То особая отрава,
Чтоб подсолнухов орава
Жухла быстро…
То одобрено министром!
Если хошь, бери канистру!
Дед Трофимыч:
Обходились мы без яда,
Яда в поле нам не надо!
Вот держи – сие пурген…
ОЧЕНЬ сильный реаген!
Он безвреден и полезен…
В самолет сейчас залезешь –
Разведи его с водой,
И лети скорей тудой,
Где начальник этой фирмы
Оставался на постой.
Всё, что можешь, распыли,
Не касаяся земли…
А не то тя, хулюгана,
Успокою из «нагана»…
Человек:
Летчик быстро в самолет,
С места в высь – и как попрёт!..
…А на следующий день,
Поздно утром – рано лень…
Тот начальник скушал грушу,
(Все любил немытым кушать)…
Цельный день он с унитаза,
Будто с трона царь –
Не слазил![34]
Денис вдруг понял – почти с ужасом, что смеётся. Он смеялся, и это не было истерикой. Третьяков чувствовал, как своим смехом… воскрешает, что ли?.. да, воскрешает какую-то частичку Генки. Важную частичку. И это было сейчас самым главным. Самым важным.
Бережно отложив так и не закрытый журнал, он взял письмо, лежавшее дальше – с местными яркими марками и штемпелем Балхаша. Вскрыл конверт, почему-то уверенный, что и тут его ждёт добрый сюрприз… Какой ещё добрый, одёрнул он было себя.
Но он – не ошибся.
Здравствуй, Динь.
Это я – дядя Кеша. Иннокентий Валерьевич Немига, директор и воспитатель (а также много кто ещё) Первого Балхашского семейного детского дома. Мы тут все, как говорится. Только Ёрш сбежал сразу. Я, если честно, не ожидал. Обидно. И не пропадёт, не малолетка уже, а вот попасть в неприятности может. Ищем, конечно, но я думаю: он уже далеко.
Вообще-то ты гад, Динь. Если так, по уму. Если к тебе посреди ночи «фурики» вламываются, то как-то не думаешь, знаешь, что они пирожки принесли и добра хотят. Но знаешь: катаракта – штука такая. Лучше оперировать. Иначе так и проходишь всю жизнь, подозрительно вглядываясь, в сером тумане.
Наши тебе все привет передают. Особенно Спичка за тобой скулит. И Книга тоже скучает очень. Да и остальные часто вспоминают. Но, если приедешь – для порядка сначала точно побьют. А я оттаскивать не стану.
Хотя… тебя, наверное, не очень-то побьёшь. А?
Ведь у меня пару раз мелькало подозрение. Уверенность почти. А потом гляжу – ничего пацан не делает, не агитирует, на баррикады не зовёт. И успокоился. Уже не в первый раз, в общем-то, успокоился. Надо мной особо не каплет, и ладно.
Динь. Ты приезжай к нам, правда. Игорь-пионер тоже про тебя всё время спрашивает – мол, мало поговорили в гостинице. Сам приезжай, или со своими пионерами. Мы тут теперь про тебя всё знаем. Книга себя по лбу лупит, аж гул идёт – он, оказывается, твой портрет видел где-то в газете, но, конечно, и подумать не мог, что там – ты. Да и память на лица у него – сам знаешь. Это не книжки запоминать.
Короче, приезжай. У нас тут и вообще почище стало, хотя, конечно, много чего ещё надо трясти. Ну, или успокоиться и просто жить. Не каплет же. Только, кажется, всё больше людей на это не настроены. И про это тоже поговорим.
Приезжай!
Спасибо, Динь-Имперец.
– Денис.
Мальчишка опустил письмо и поднял голову. Его окликал Балаганов. Александр Остапович стоял возле калитки – со своей новенькой камерой на ремне, только не в руке, а через плечо. Увидев, что Денис смотрит на него, редактор спросил – странно негромко и непонятно как-то:
– Я войду?
– Я… – Денис хотел сказать, что спешит, но потом кивнул: – Конечно.
Тщательно сложил и убрал в конверт письмо дяди Кеши.
Балаганов вошёл. Откуда-то тут же появился Презик, но, к удивлению Дениса, не стал конвоировать гостя, а сел около флагштока и задумчиво опустил морду. Александр Остапович, поддёрнув лёгкие брюки, сел на крыльцо рядом с мальчишкой, взял журнал. Посмотрел на разворот, осторожно, бережно положил обратно. Не закрывая. Денис почему-то ощутил толчок благодарности. Ему не хотелось прятать лицо Генки. Хотя это было по-детски глупо так думать.
– Я знаю, ты меня не очень перевариваешь, – сказал редактор и грустно улыбнулся. Денис упорно молчал, глядя перед собой, показывая всем видом своим, что сидит и слушает только из вежливости. – За дело. Я не знаю, поймёшь ли ты…
– Пойму – что? – резко спросил Денис, наклоняясь вперёд и по-прежнему не глядя на нежданного гостя.
– Что я такое, – ровно проговорил Балаганов. – Твой отец при первом знакомстве сказал про «жареную пену», помнишь? – Денис отрывисто кивнул. – Правильно он сказал. Вся моя жизнь – сенсация. Найти, схватить, подать. Если нечего – то раздуть. И при этом никому серьёзному на ногу не наступить. Искусство, если хочешь знать.
Денис усмехнулся углом рта. Промолчал. Ему хотелось, чтобы Балаганов ушёл. Но тот не уходил…
– Журналист-то я на самом деле хороший. Это ведь только кажется, что посёлок маленький, пост невелик… А «Энергия» посёлку и моей газете большое значение придавала. Ты старые подшивки читал?
– Нет, – отрезал Денис.
– А зря. Олег читал, спроси у него, что он думает.
– Александр Остапович…
– Денис, ты дослушай, пожалуйста… Я и при вас точно так же жить собирался. Ну поменялась власть. Ну и что? Да вот и ты… Скажи честно: разве объективно сейчас моя газета не на Империю работает? И хорошо работает? Вот уже больше полугода? – Денис промолчал, и Балаганов подытожил: – Ну вот видишь. Ты согласен.
– Ничего я… – Денис вдруг взбеленился, резко повернулся к соседу по ступеньке. – Ну да. И что с того? Вы-то сами…
– Да, я сам, – Балаганов покачал камеру за ремень. – Я сейчас из больницы. Там твоя мать вскрытие делала… Этот мальчик умер после первой пули. Ты ведь сказал, что видел – он после первого выстрела двигался и говорил что-то?
– Я сказал то, что было, Александр Остапович. – Денис тяжело дышал от злости.