Я искренне верил всегда,
Что снова появятся наши,
И снова отхлынет беда.
Я верил – они где-то близко,
Я ждал, что труба зазвучит,
Я думал – да где ж тот мальчишка?
Когда же он вновь закричит?!
Голос женщины звучал в вечерней тьме, пронизанной огненными сполохами костра. Мальчишки молчали, сидя плечом к плечу у огня…
– Но тщетно впивался я в лица
Случайных и близких людей –
В них не было дивной Жар-птицы
Мальчишеской жизни моей.
И вдруг в моем сердце уставшем,
Как огненный свет янтаря,
Сверкнула догадка, что наши
Сегодня не кто-то, а я!
И быть мне последним Иудой,
Коль стану надеждою жить,
Что кто-то устроит мне чудо,
А я буду в ладушки бить.
Но, если, не ведая страха,
Я встану и выйду вперед,
Мальчишка, как майская птаха,
От радости вдруг запоет.
Скликая живущих и павших
Под сень легендарных знамен,
Восторженным голосом: «Наши!»
Поднимет товарищей он.
И встанут их – тысячи тысяч,
И – прочь побегут палачи…
Ты слышишь, мальчонка?!
Я – наши! Я вышел!!
Скорей, сорванец, закричи![37] —
и, прихлопнув струны, отдала гитару Денису. – Вот так. Это мы в своё время пели, когда учились… На, сын.
Денис собирался что-нибудь подобрать, но неожиданно Пашка попросил:
– Подыграй. Ну, просто три аккорда, – и немного смущённо, совсем необычно для себя, пояснил всем сразу: – Я спою…
…У Пашки голос был так себе – обычный юношеский, без малейших изысков. Но пел он с душой. Денис раньше не слышал этих стихов…
… – Куда уходят собаки,
Когда они отслужили,
Всю жизнь собачью до капли
Хозяину подарили?
И мы замечаем под утро –
Собака пропала куда-то,
Ушла она ночью, как будто
В чём-то была виновата.
– Хорошая песня, – чуть удивлённо сказал Гришка. Задумался и добавил: – У нас был пёс такой… Я его, сколько себя, помнил. А три года назад он ушёл – и всё. Он уже старый был, почти всё время лежал, где тепло. Я утром вышел – а его нет. Я искал, бегал… Так и не нашёл.
Он вздохнул.
– Тебе же сказали – он ушёл в рай, – серьёзно ответила Валерия Вадимовна. Гришка покосился на неё и возразил:
– Рай, ад – их же не бывает. Это только у христиан в старых книжках.
– Если их себе представлять так примитивно – то не бывает, – согласилась Валерия Вадимовна. Гришка задумался, а Денис наконец получил возможность спеть самому. Он вообще-то собирался спеть что-нибудь весёлое, но теперь передумал…
Снова помолчали. Денис щипал струны. Валерия Вадимовна, отложив блокнот, смотрела в огонь. Потом встряхнулась, требовательным жестом забрала гитару снова, кивнула Денису:
– А ну, сын?!
– А? – неохотно отозвался тот. Ему хотелось помолчать. Даже не неохотно, а недовольно получилось. Но при первых же аккордах знакомой песни у него зажглись глаза…
– Из-под стрехи в окна крысится
Недозрелая луна,
Всё да чудится мне слышится:
«Выпей, милый, пей до дна!»
Денис, пружиной вскочив на ноги, пошёл вокруг костра – то разводя руки, то приседая – ломано, резко, застывая на миг в самых невероятных положениях. Казалось, вокруг не просто подпевают гитаре – а ухает одобрительно загадочная темнота…
Выпей, может, выйдет толк,
Обретешь свое добро,
Был волчонок, станет волк,
Ветер, кровь и серебро.
Так уж вышло, не крестить,
Когти золотом ковать,
Был котенок, станет рысь,
Мягко стелет, жестко спать.[39]
– Здорово! – выразил общее восхищение Гришка. – На наши песни похоже, только у нас пляшут не так.
– Видел я, как у вас пляшут, – ухмыльнулся Денис, садясь к огню. – Олег, а ты чего у нас молчишь? – Он толкнул плечом друга. Тот сердито покосился на Дениса, а Пашка промурлыкал:
– А он у нас думает, что он должен делать, как честный человек, когда вернётся-а…
– Иди ты, – огрызнулся Олег. Пашка не отставал:
– Интересно, что может получиться из союза двух членов совета отряда, командиров первого и третьего звена?
– Председатель совета отряда, командир четвёртого звена, – серьёзно подытожил Гришка. – Путём простого сложения выходит так.
Они продолжали смеяться, Олег отругивался, а Денис вдруг подумал: если бы можно было и правда сложить… свою половину зрения отдать Настёнке…
Прогоняя эту мысль, он передёрнулся, тронул струны – и тут же установил тишину…
– Русь… Россия…
Слова короткие,
Но с аккордом созвучных слов
Наплывает, льётся потоками
Светлой музыки вечный зов.
С этим зовом вдыхаю зори я,
Пью берёзы пьянящий сок…[40]
…Денис сидел у костра, хотя все давно улеглись. Огонь почти прогорел, оживлять его не хотелось. Ночные звуки, загадочные, но не казавшиеся страшными, роились вокруг неясным сонмом. Он вздрогнул, когда бесшумно подошедшая мама опустилась рядом на сиденье из брёвнышка.
– Ты почему не спишь?
– Я?.. Да… Так… Ма, мы тут ещё долго будем?
– Дня три. Может, четыре, но вряд ли. Думаю – три. – Она заглянула в глаза сына и обняла его за плечи. Денис вздохнул, придвинулся ближе, закрыл глаза. И только посильней прижмурился, услышав тихий напев…
Когда Денис выбрался утром из палатки, то поразился.
Молочное море, плотное, тёплое и густое, лежало вокруг.
Туман был неподвижен, непрогляден и тих. Он казался глухим и беззвучным – и в то же время порождал какие-то странные звуки, которые не удавалось опознать: что это? где это? Когда рука Гришки коснулась его плеча – Денис даже подскочил.
Лицо казачонка было озабоченным, даже испуганным. Таким, что Денис спросил – раньше, чем Гришка заговорил сам:
– Ты чего? Что случилось?
– Поганый туман, – ответил тихо Мелехов. – В такой туман неясыти приходят.
У Дениса по коже побежали крупные мурашки, он подался к палатке. Хотя бы за оружием… Спросил:
– Пашка на часах?
Гришка не успел ответить. Мальчишки дёрнулись уже вместе, когда молочная муть вдруг родила жутковатую фигуру – и до них не сразу дошло, что это всего лишь тайон уйгуров.
– Напугал, – рыкнул Гришка негромко. В руке у него была невесть откуда взявшаяся – как будто выросла – нагайка. Тайон стоял, сложив руки на узловатом резном посохе, глядя в землю. «Словно додревнее изваяние, пришедшее в лагерь своим ходом», – с лёгкой дрожью подумал Денис. Казалось, нити тумана прорастают, извиваясь, из его лохмотьев. То, что следом появился Пашка, впрочем, развеяло наваждение. Бойцов был хмур и напряжён. Но заговорил всё-таки тайон:
– Вставайте и уезжайте, – сказал он негромко. – Сюда идут с гор. Там, – он показал на северо-запад, – люди. Бандиты, вы их называете.
Гришка метнулся к палатке Валерии Вадимовны. Денис быстро спросил:
– Сколько?
– Десять, может – немного больше. – Тайон перебрал пальцами на рукояти посоха. – Они нас предупреждали, чтобы мы не звали вас на помощь. Не принимали помощи. Никогда. Но это было давно. Я решил, как решил. Их тоже давно не было. С зимы. Я думал: они ушли совсем или их убили. Теперь нас убьют. А вам надо уехать. Вы хотели нам добра, и я не хочу, чтобы вас тоже убили. Не уйти от судьбы – мы перестали умирать от чумы, мы умрём от свинца. Нам нет места на земле и под солнцем, русские люди.
«Вот и неясыти, – подумал Денис. – Пришли с туманом». И посмотрел через голову тайона на Пашку.
Пашка кривил губы. То ли в усмешке, то ли в презрении при мысли о бегстве.
Его пальцы – расслабленные, чуткие – лежали на спуске длинного «Медведя». И Денис подумал, что этой банде всё равно не удалось бы «накрыть» их в лагере.
Но лучше, если атакуешь ты – не тебя.
Здесь тумана не было. Если оглянуться через плечо, долина казалась чашей, заполненной молоком. Весь туман скатился туда, а тут – тут уже всходило солнце.
Все пятеро заняли свои места очень вовремя, оставив коней у начала неприметной горной тропки. На одном уровне с этой тропой и чуть позади спуска сидел между двух валунов Гришка – он устроился со всеми удобствами, упершись спиной в ещё один камень, покрытый мхом, а ствол карабина приустроив на подходящем выступе скалы, – и Пашка, который залёг у корней куста, положив «Медведь» в хорошую развилку. Выше тропы и правей, среди валунов, переплетённых и расколотых корнями кустов и деревьев, залегли в ряд Денис, Олег и Валерия Вадимовна. Они как раз закончили готовиться, когда на тропе появились враги.
Бандитов было около десятка. Они спускались к ручью тропкой – наискось. У большинства поперёк груди или на боку висели автоматы или карабины, но у тех, кто шёл первым и последним, были ручные пулемёты. Бородатые, камуфлированные, настороженные, они почему-то вызывали не столько страх, даже не ненависть, как тот усатый толстяк, который убил Генку, – сколько брезгливость. И удивление: как будто смотришь на невесть откуда взявшихся в доме пакостных непонятных насекомых.
Но это были враги. Настоящие враги. И нужно было сделать так, чтобы их стало как можно меньше. Если есть малейшая такая возможность – надо ею пользоваться.