«А жить потом ты сможешь», – беспощадно спросил Серёжка.
«Но я и сейчас не могу, – возразил Денис. – Я не могу так жить. Мне больно».
Серёжка молчал, и Денис испугался, что он ушёл. Позвал вслух:
– Серёжка! Не уходи, не бросай меня!
Неожиданно он ощутил прилив сил. И подумал, что это, наверное, перед смертью. Сейчас за ним опять придут… а он мёртв. Хоть что-то радостное.
Тяжело двигаясь, он поднялся на четвереньки. Встать в рост не смог, только поелозил пальцами по стене. Ему хотелось как-то ускорить процесс… а ещё – чтобы движения не были бессмысленными. Он всмотрелся в темноту штрека – и неожиданно увидел впереди свет. Косой тонкий луч падал откуда-то сверху наискось. То ли раньше Денис не замечал его от боли, то ли снаружи не было солнца… впрочем – всё равно. Так, на четвереньках, он пополз к этому лучу, ясно понимая, что доползёт и умрёт. Но это уже было счастьем – умереть, ощущая солнечный свет на лице.
Ему казалось, что луч вот-вот исчезнет. И, когда он добрался до света, то это было чудом. Само по себе уже было чудом.
Солнце пробивалось в трещину в стене – не шире ладони Володьки, которого Денис сейчас отчётливо вспомнил. Дальше хода не было, только комковатая спрессованная стена породы. Видимо, когда-то тут произошёл взрыв – наверное, ещё даже до уйгуров, когда только-только образовывались эти горы…
…нет. Стоп. Что это? Какие-то… ящики, доски, что ли?
С присвистом дыша, Денис повалился на эти обломки. Поелозил среди них. Ящики, да. Старые. Кто-то вскрывал их. Света сверху хватало, чтобы всё это разглядеть, но Денис обязательно пропустил бы покрытый серой пылью листок в одном из разбитых ящиков. Но листок попал ему под пальцы, и Денис почти машинально поднял эту бумагу, стряхнул с неё густую пыль и поднёс к золотистой струйке живого света сверху.
Торопливо бежали по листу строчки – неожиданно ровные и чёткие, которым время, казалось, придало дополнительную стойкость и сделало вечными…
Сейчас они ворвутся. Ломают внешнюю дверь. Командир и все убиты. Радиация очень сильная. Земля всё ещё трясётся. Мы сделали так, что женщины и младшие смогли уйти в горы. В обход. Они не должны заболеть. Мы всё приняли на себя. Снег тут ещё неглубокий, и они смогут уйти, но скоро завалит перевалы, их не смогут преследовать, и они спасутся. Не может быть, чтобы это навечно и что всё зря. Нас разбили около околицы. Сюда добрались пятеро; теперь я остался один. Я ранен, но это не страшно, потому что я всё придумал. Тут ящики, я смотрел – в них взрывчатка, много взрывчатки, осталась с тех пор, когда спускали лавины и били туннели. Я оттащил её подальше. Сейчас пойду туда… Когда они ворвутся и пройдут вглубь за мной, я брошу в ящики гранату, у меня есть одна. Ни о чём не жалею, кроме… нет, я ни о чём не жалею, только хочу увидеть солнце. Прощайте все. Солнышко, прощай. И возвращайся к нам. Боец ополченческого отряда «Верные» Рудин. Я Генка Рудин из 26-й школы, мне четырнадцать лет. Всегда будет четырнадцать лет. Мне не страшно.
Денис осторожно перевернул лист. Там была картинка, рисунок – выгнувшись назад и закрыв лицо руками, на красный песок падал светловолосый мальчик. То ли падал, то ли пытался взлететь в белое небо… Неподалёку бежал, увязая в песке, человек с револьвером в руках – вроде бы лётчик. А перед ним струилась прочь почти неразличимая маленькая змейка…
Рисунок был чёткий, и строчки на обороте – тоже. И чёткой была надпись в левом нижнем углу:
Гена Рудин,
26-я школа, 7 класс.
«Маленький принц».
Денис опустил листок на колени.
И вспомнил голос Володьки – как будто тот встал рядом…
…В слепой крови, прокушена губа.
Ему б давно сказать – мол, «не играю!»,
Но… солнышко не светит самураю
За гранью полосатого столба.
Обрывками приставшая к спине
Душа его по краешку прошита
Нервущимися нитями бушидо –
И этого достаточно. Вполне…
Серёжка его привёл, что ли? Наверное… они вместе, что ли… Хотя нет – Володька живой и не здесь. А Серёжка – вообще из книжки. Как всё перепуталось… книжки, жизни, друзья, враги…
«А ведь я всё равно не один, – подумал Денис спокойно. – Это они – одни. Крысы в норе. Забились сюда и дрожат, даже меня боятся. А я – не один. Ну так чего мне-то трястись?
Я – бессмертен. Странно, что я понял это только здесь. Смешно, что не понимал раньше. И не надо их бояться. И даже злиться на них не надо. Разве на крыс люди злятся? Просто уничтожают, и всё».
И – как по волшебству! – подумав это, он увидел возле самой своей ноги – даже странно, что раньше не замечал! – пистолет.
Это был старый – очень старый – «парабеллум». Пыльный, и едва Денис поднял оружие и отряхнул с него пыль, то увидел, что кое-где воронение сменили пятнышки ржавчины, но, когда он взялся за выпуклые «глазки» затвора и потянул, тот передёрнулся с отчётливым маслянистым клацаньем и выбросил золотисто-оранжевый патрон.
Сухой прохладный воздух пещеры сохранил оружие. Правда – неизвестно было, годятся ли для стрельбы пролежавшие без упаковки не меньше восьмидесяти лет патроны. В обойме их было всего три, считая тот, вылетевший. Но Денис почему-то был уверен: патроны годятся.
Как был уверен и в том, чей это пистолет. И не удивлялся тому, что пистолет – уцелел. Чудо? Пусть чудо. На свете много чудес. Ему-то это известно точно. Остаться бы в живых, чтобы рассказать об этом – всем-всем-всем. Чтобы не смели не верить в чудо и не бороться за него.
Он посмотрел на лист. Аккуратно сложил его вчетверо, спрятал во внутренний карман. Сел ближе к стенке и стал ждать, расслабленно держа руку с пистолетом на коленях и глядя на вход – на обведённую тонкой светлой нитью невидимую дверь в коридор.
Когда засов клацнул, Денис улыбнулся.
За ним пришли.
Но нет. Убитым быть – это слишком. Слишком.
Первым вошёл… да нет – вбежал, торопится чего-то… помощник Шульце (а точнее – палач), здоровенный казах по имени – Денис его запомнил – Ержан. Запомнил, потому что много раз слышал: «Ержан, не перестарайся… ещё раз давай-ка, Ержан… вот так, Ержан…» Словно бы споткнулся, но удержался на ногах, нашарив взглядом Дениса – дальше, чем его оставили вчера, – и этим же взглядом зацепившись за оружие в руке мальчишки. За какую-то секунду лицо его сделалось плоским, стёрлось, глаза подёрнулись стылым маслом. Он вытянул руку, даже не пытаясь достать до автомата и сказал:
– Не-не-не-не…
Пуля попала ему между глаз, и он тяжело рухнул вбок и назад, расплёскивая кровь из затылка.
Шедший следом Шульце – он не видел из-за спины Ержана, что происходит, и вошёл следом – напрягся и стал похож на большую страшную кошку. Доля секунды – и он метнулся назад и вбок, за косяк, перехватывая автомат, но Денис уже выстрелил второй раз, и немец, тихо охнув, развернулся по оси, ударился лицом в дверь, присел и выпал головой в коридор. Приподнялся на локтях, изумлённо посмотрел на Дениса… и осел – теперь уже совсем – с коротким, почти радостным выдохом. Стукнул о каменный пол затылок.
Денис всхлипывающее втянул воздух. Но позволил себе лишь секундную передышку – рывком добрался до трупов, снял с Шульце автомат, забрал у обоих и положил рядом семь магазинов и три гранаты. Выстрелы, конечно, слышали, они по коридорам далеко понеслись – и сейчас…
Денис покосился на Шульце. Тот глядел стеклянно и недоумённо, будто так и ушёл, силясь разгадать какую-то очень-очень важную для него загадку.
– ТВОЙ мир подохнет с тобой, – сказал Денис, вспомнив слова, которыми пытался посмеяться над ним Шульце. – Потому что ты обо ВСЕХ не думал.
И тут зачастили выстрелы.
Снаружи. А потом разом оборвались – и Денис услышал…
– Всем бросить оружие! – Голос Кенесбаева был искажён мегафоном, но всё равно легко узнаваем. – Те, кто не бросит оружие по счёту «тридцать», будут убиты! Я начинаю отсчёт! Всем бросить оружие – раз!.. Два!..
…Больше всего Денис боялся, что умрёт сейчас. Что умрёт, пока тащится по этим коридорам. Он падал и полз на четвереньках и животе. Потом поднимался по стене, делал два-три жутких вихлястых шага – и падал снова, и полз. Сил не было даже на то, чтобы заплакать. Он полз вечность, и с каждым его движением сердце замирало, думая – остановиться или нет?
И дарило истерзанному победившему мальчишке ещё шаг. Ещё рывок.
Он почти не поверил, что кончилась эта вечность (около минуты), и он выпал на широкое низкое крыльцо (на нём лежали возле тяжёлого пулемёта два трупа с простреленными точно между глаз лицами) – выпал и удержался на ногах, потому что вцепился обеими руками в длинную дверную ручку (оказывается, тут было почти настоящее здание, врезанное в горный склон, а внизу – сухое русло реки).
И там, внизу, на склоне, нелепо задирая руки, неподвижными покорными сусликами-столбиками торчали за камнями бандиты. С десяток – всё, что осталось от «Либерии». Безоружные (а точнее – побросавшие оружие) и жалкие, похожие на попавших в ловушку крыс… нет, в них не осталось даже крысиной злости и храбрости. Так. Комки дрожащей протоплазмы.
А ещё ниже легко и быстро взбегала-взлетала на склон косая цепь спешенных казаков и полицейских, на правом фланге которой бежал…
…– Па-па-АААА!!!
От истошного крика Дениса посыпались со скал струйки камней…
Пять дней Денис ел и спал. Точнее – спал и ел в полусне. И снова спал. Он видел и понимал, что за него беспокоятся люди вокруг и всех узнавал (вернее, не всех, потому что в доме перебывала куча незнакомого народа). Он даже понимал, что говорят эти люди, понимал, что его лечат… он даже помнил ладони – твёрдые, незнакомые – похожие на какие-то странные излучатели, и понимал, что это не мама, мама так не умеет – это паратерапевт, откуда-то здесь взявшийся… Но сил как-то реагировать не было. Каждый раз, когда он просыпался, то отмечал только одно: «Дома. Не сон» – и этого хватало для полного счастья.