По плечам замурашило. Не слишком ли много для одного дня: хозяин очага, сильные руки на плечах, лес. Сардаана сунула руки в карманы. В правом оказалось не пусто. Повертев в пальцах находку, догадалась – хомус!
– До сухого пня, а дальше куда?
– Да никуда. От пня уже и ручей слышно. Аукнешь пару раз, дед сам к тебе выйдет. Ну, иди.
Кэскил легонько подтолкнул в спину. Сардаана зашагала по тропке.
– Да скажи деду, подмога завтра приедет! Огнеборцы!
Сила. Тайга ей полнится – вот какие деревья высоченные! Да только с огнём лес совладать не может. Воздух мутен, вместо свежего запаха хвои – горечь и першение в горле.
Пень она заметила сразу. Такой не пропустишь: низкий, в обхват широченный, наверное, обнять вдвоëм только выйдет. С одного бока мшистый. Каким же могучим деревом был этот пень!
И снова – мощь. Кэскил сказал, в тебе тот же лес. Та же сила. Но это не так. В нём, живущем с лесом бок о бок, работающем на земле – да. В ней, городской, какая сила? Даже путь себе выбрать не может, мечется.
Чего тут думать? Зовут в столицу – хватай, пока не передумали. А Сардаана колеблется: вдруг так и останется среди московских актрис на вечных эпизодических ролях? Для «Мулан» азиатская внешность – плюс, но для других постановок…
Ещё что-то есть. То, что она пока не может выразить.
И отказаться страшно: второго шанса может не случиться. Не пожалеть бы потом.
Где-то за спиной звенел ручей. Лес стоял неподвижный, спал в сером мареве. Дымка делала чащу призрачной: ближние деревья чëткие, словно мягким карандашом вычерченные, а дальше, вглубь, не то стволы, не то тени. А может и бродит кто…
Вид завораживал. Даже мысли пропали. Какая столица? Да и есть ли она, эта Москва? Может, весь мир – утопающий в дымке лес. Сардаана не глядя опустила холщовую сумку, собранную Дарыей, на пень, нащупала в кармане хомус.
На этот раз никакого лицедейства. Лес не потерпит. И глаза не закрывай. Смотри. Вом-вэ-вом, вэо-вэо, – зовëт хомус, спрашивает.
И лес отвечает.
Первыми оживают две подружки-рябинки. Гроздья только набирают красноту, едва порыжели. И иччи2 у них под стать – белочки.
Что перед ней духи, Сардаана понимает сразу. Сотканные из воздуха, полупрозрачные. И не пугаются, ведут себя не по-звериному. Протянешь руку – не отпрянут.
Но руки заняты. Игру она не прерывает. Даже когда губу обжигает и во рту становится солоно – хлебнул хомус крови, бывает. Только глаза распахивает шире. Теперь уже не Сардаана глядит в лес, а он заглядывает ей в душу.
В серой толще разливается алое. Подбирается ближе, стелется по земле. Потрескивает. И, спасаясь от алого, являются из чащи другие иччи. Сначала испуганные, мечущиеся. Потом – израненные, обугленные. Не милые зверюшки – дикая боль леса.
Сардаана отступает. Больно. И ей, и лесу – всем. Лес спрашивает, спрашивают глаза обугленных, пахнущих гарью духов, а ей отвечать нечего. Что она может сделать?
Сдавленно, будто охрипши, тренькает хомус и замолкает. Перед глазами плывëт. Или пылает. Или…
– Чего не аукаешь? В лесу тихариться нельзя, зверь выйти может. Дарыйа отправила?
Сардаана вскрикивает:
– Огонь, пожар подступает!
– Э, глупая, – Кудук ловит её, усаживает на пень. – Огонь далëко и совсем в другой стороне. А там, куда указываешь, деревня наша. Видать, задремала иль надышалась. Погодь, воды принесу. Умоешься.
Не задремала. И не надышалась. Хомус это. Его сила. Зачем взяла. Обратно-то спрятать можно, да память не спрячешь. Ужас не спрячешь.
Сардаана послушно умылась, хлебнула из жестяной кружки, а глаза все равно режет.
– Эй, я тебя не затем поил, чтоб ты слëзы лила. Испугалась что ль?
– Дед Кудук, лес гибнет. А мы ничего сделать не можем…
– Как ничего? Я вот копаю, Дарыйа мне обед наготовила, ты принесла. Завтра огнеборцы приедут, сама ж сказала. Каждый делает, что по силам.
– Бесполезно же…
– Тьфу! Заладила… Раскисла – иди домой. Не надо мне тут рабочий настрой портить. Или в город ворачивайся.
Сардаана поднялась. Прав Кудук, прочь надо. В город. А если не поможет – в Москву. Там ни леса, ни иччи. Совсем другой мир.
– Эй, ты как? Дойдëшь? Не обижайся, коли резок был.
– Дойду…
Лес глядит ей в спину. Выжидательно? Разочарованно?
Какой бы ни был – ноги её больше здесь не будет, бежать! И хомус в доме оставить. Пусть дальше спит в коробе!
– Ну, девонька? Унесла?
– Унесла…
– А загрустила чего? Не я ль напугала? Ты не думай, русские тоже вон в домового верят. А у нас вместо него хозяин домашнего очага – Уот Иччитэ.
Сардаана кивнула. Болтать с Дарыей не хотелось. Спрятаться, как в детской игре: я в домике. Перевести дух, собраться и уехать скорее.
– От дара, девонька, не отрекайся. Грешно, коль дан, – твердила Дарыйа. – У тебя, знать, наследное. Прабабка твоя, Тураах, меня лечила. Сама-то я не помню, малая была, а мамка мне сказывала.
***
Воют волки. На мягких лапах подходят ближе. Поют пронзающую высь колыбельную. Чтобы не ведала девонька, что не волки это. Чтобы не слышала страшного:
– Гори-и-и-м! Ох, родненькие, гори-и-м!
Лижут языки костра сараюшку на окраине деревни, потрескивают довольно, пофыркивают искрами.
– Тьфу, ветер-зараза! Пригнал беду! – ворчит Кудук, удобнее перехватывая вëдра с водой. За ним, едва переставляя ноги, волочит таз Дарыйа.
– Вставай, Сардаана, вставай, пожар! – мать встряхивает за плечо и бросается наружу. Сардаана запутывается ногами в пледе, съезжает на пол и, высвободившись, вмиг оказывается на крыльце.
Тайга пышет серыми клубами дыма. Сквозь пепельный посверкивает алое, шлейфом тянется в глубь тайгу.
– Дед, держись, дед! Мы идëм! – надрывается Кэскил, привстав на спине бодро ползущей к пожарищу военной машины.
– Хочешь помочь – играй, – Сардаана поворачивается и оказывается лицом к лицу с косоглазым Айчааном.
– Играть? Да там же все полыхает! – она дëргается, пытаясь отстраниться.
– Вот и играй, – в широкой ладони Айчаана выжидательно поблескивает прабабкин хомус, – да так, чтоб ветер убаюкать. Как он тебя ночью баюкал. Стихнет ветер – с пламенем справятся.
Это театр абсурда, и Сардаана в главной роли. Впереди бегут огнеборцы, их рюкзаки приметны даже в дыму, а в спины им несëтся песня хомуса: вом-вэ-вом, вэо-во, вом-вом.
Тише, ветер, свернись клубком на вершинах елей. Следом и пламя уснëт.
Иччи стекаются на её игру, тревожные, мечущиеся. Они выходят из дыма, ступают обожжëнными лапами, скулят и смотрят. Пустыми глазами. Это те, кого огонь не пощадил.
В груди саднит. Если б можно было потушить пламя слезами…
Спите, иччи. Я тоже немного лес, и я рядом. Пусть сон унесëт боль. Когда-нибудь тайга возродится. А пока – засыпайте.
Губы немеют. Горло дерëт. Но Сардаана знает – ветер утих, заслушался песню хомуса. Пламя опало, ещё немного – и огнеборцы справятся. Огонь отступает от деревни.
Дарыйа давно уже сидит на своём крыльце, охает, пытается отдышаться. С ней всë хорошо.
Упрямый Кудук отбил у огня пустующий дом ещë до прихода подмоги. Не дал перекинуться пламени с занявшегося сарая. Старик везучий, отделался лишь легким ожогом.
Кэскил пришëл вовремя. Как чувствовал, торопил огнеборцев. И сражался с ними на равных.
И Сардаана справилась. Сделала, что могла. Спасибо Айчаану, хозяину домашнего очага, за подсказку.
А завтра – домой. И хомус с собой забрать.
***
Сардаана останавливается перед афишей. Пробегается глазами по алым буквам:
Театр «Олонхо» объявляет благотворительные вечера. Все вырученные средства пойдут на тушение лесных пожаров.
Находит список актёров, обводит пальцем имена. Вот оно!
Выуживает из кармана телефон, делает снимок, потом еще один.
Улыбается, прикрепляя фотки к сообщению и нажимая кнопку-самолётик:
Читай афишу, найдëшь знакомое имя. И передай Кудуку: каждый делает, что может)